Эдо и Эйнам - Агнон Шмуэль Иосеф (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Обычным ходом идет луна и совершает свой путь в тридесять дней. Уже прошло тридесять дней с того дня, когда возвратил Гамзо жену из дома Гината. В эти дни не видал я Гамзо и не видал Гината. Гамзо я не видал, потому что он не приходил ко мне, а я к нему и раньше не хаживал. Гината я не видал, потому что после случившегося вышел он и ушел себе. Однажды встретил я его в арабской кофейне, сидел он с Эмрамом, сыном самаритянского первосвященника. Продолжения этой встрече не было, и я на ней не задерживаюсь. А еще раз нашел я его в Гиват-Шауле, в мастерской по выделке свитков мудреца Гувлана и мудреца Гагина. Продолжения этой встрече не было, и я на ней не задерживаюсь.
Жена моя и дети вернулись из поездки, и вернулась вода в бочки, и баки, и трубы, и краны. Я сижу дома и редко выхожу и не знаю, как живет Гемула с Гамзо после того, как он возвратил ее. А поскольку благо выше напасти, предполагаю я, что помирилась она с ним, а с примирением вернулся к ней голос, и больше она не отказывает себе и в пении, и вновь ласкает ее голос, как голос Грофит-птицы. Люб для Гамзо голос Гемулы, когда она запевает, превыше всех благ земных. Почему же тогда положил Гамзо ладонь на уста Гемулы и не дал ей петь? Все песни связаны друг с дружкой и переплетены друг с дружкой: песнь водных источников – с песнью высоких гор, песнь высоких гор – с песнью птиц небесных, а среди птиц есть птица по имени Грофит, и, как пробьет ее час покинуть мир сей, она взвивается головой в облака и голосом заводит песнь и, как завершится песня, покидает мир сей. И все песни связаны с языком Гемулы, и спела бы она песнь Грофит – вышла бы душа ее, и умерла бы она. Поэтому зажал Гамзо уста Гемулы и сохранил ее душу от погибели.
А я сижу себе дома и занимаюсь своим трудом, помногу ли, помалу. Сядет солнце – оставляю я свой труд. "Вот благо и вот красота… трудиться под солнцем", – сказал Экклезиаст, ибо пока солнце на свете, есть благо на свете и есть красота на свете. А если остаются силы после работы, то я иду на прогулку, а не останется сил после работы, сижу я перед домом или у окна и гляжу, как уходит день, и как приходит ночь, и как выходят звезды и укрепляются в небесной тверди, и как подымается луна.
Луна и звезды еще не вышли. А небо светится само по себе, внутренним светом, и серо-голубой, как созревшая слива, свет колышется меж небом и землей, и несчетные цикады стрекочут на весь мир. Неподалеку от моего дома нарастает шум деревьев в роще, точно лес в бурю и бурное море. Раздумываю я, не стряслось ли что-то на свете.
Так стоял я и глядел миру за спину, и от изобилия былых событий отвлек я глаза от происходящего ныне. Былое событие: история Гамзо и Гемулы. Приходит человек домой и не застает жены, идет к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем и наконец находит ее в дому, где он невольно оказался. И все же дивится сердце мое. Я видел воочию, как унес Гамзо жену, а все же кажется, что я лишь слыхал рассказ об этом, вроде рассказа того же Гамзо о ночи плясок, когда Гади бен Гаим собирался умыкнуть Гемулу, но опередил его Гамзо. Не найдешь картины, которой не предшествовал набросок. Так и с событиями. Например, птица: прежде чем взлететь, она расправляет крылья, и они отбрасывают тень. Посмотрит птица на тень, взмахнет крыльями и взлетит.
Луна еще не вышла, но собирается выйти, и на небесах уже очищают для нее место. Облака, что сливались с небом, отделяются и уходят, а луна блестит и подымается. Блажен, кого ласкает, а не поражает свет ее.
Я снова задумываюсь о тех, кто отмечен луной. А от луны мысль переходит к делам, связанным и переплетенным с землей, а от земли – к людям, тем, которым освещает земля свой лик, и тем, кто кружится и исчезает, как ночные тени. Я не имею в виду этой пары, что не нашла жилья, и не имею в виду тех, кто покинул Страну Израиля, а когда вернулся, столкнулся с ее отчуждением, и не имею в виду Грайфенбаха с женой, что отправились за границу отдохнуть от тягот Страны Израиля, имею я в виду всех тех, кто держится за эту землю.
Грайфенбах с женой собираются вернуться. Это рассказала мне их служанка Грация, а она получила открытку от госпожи Грайфенбах. Да и мне это известно из открытки, которую они написали мне. А раз они должны вскоре вернуться, пойду я посмотреть, как поживает их дом.
Их дом закрыт. Никто не вломился в него. Не знаю, у себя ли Гинат, или нет. Как бы то ни было, окно, что впустило Гемулу, закрыто. Когда вернутся Грайфенбахи в Иерусалим, все найдут на месте и в порядке.
Утром, когда взял я газету посмотреть, не пишут ли об их приезде, нашел я весть, что умер доктор Гилат. Я не знал человека с таким именем и не задержался на этом известии.
Но сердце мое дрогнуло, а коль сердце дрогнуло, жди напастей. Стал я прикидывать, а вдруг тут опечатка и «люди» вместо «наш» напечатали? Как пустишь худые мысли в голову, они сами не уйдут. Снова взял я газету и увидел гордый и недвусмысленный «люди» в имени покойника, но глаза, что видали "люди", – видели «наш», как будто провалился «люди» и стал «нашем». Стало это меня беспокоить, встал я и вышел на улицу.
Посмотрел я на объявления на заборах и не нашел сообщения о его смерти. Гинат постов не занимал и в городе известен не был, а потому никто не стал бы сообщать о его смерти в больших объявлениях. Но другим образом стало мне известно, что он умер и как он умер.
Начну сначала. Брожу я по улицам и все думаю: если Гинат, почему написано Гилат, а если Гилат, то почему щемит сердце. Повстречался мне старый Эмрами, он шел, опираясь на свою маленькую внучку. Спросил меня Эмрами: идешь на похороны? Я кивнул и сказал ему: иду на похороны. Снова заговорил он: странное это происшествие – женщина, что не вставала с постели, нашла свою смерть на крыше. Долго я глядел на него, пытаясь понять, что он говорит. Снова заговорил он: неисповедимы пути Господни, и кто постигнет их? Человек рискует жизнью, чтобы спасти душу во Израиле, а в конце концов сам падает и разбивается. И вот мы не покойника провожаем в последний путь, но двух покойников, провожаем жену Гамзо и провожаем доктора Гината.
Сказала Эдна, внучка Эмрами: в газетах этого не было, но свидетели рассказывают, что прошлой ночью вышел один господин из дому и увидел: женщина вскарабкивается на крышу. Полез он наверх, чтобы спасти ее от опасности, обрушились перила, и оба упали и разбились. Так мы и шли, я и Эмрами и Эдна, и дошли до больницы, куда принесли тела Гемулы и Гината.
Больница была закрыта, и у ворот больницы сидел страж. Он поглядывал на прохожих и видел очами своего воображения, будто все просят у него разрешения войти, а он не разрешает. Но судьба подшутила над ним: никто не просил разрешения войти в больницу, все проходили в открытый дворик, где находилась мертвецкая.
Во двор выходила прачечная, где стирали вещи больных. Хоть и мала она, но к мертвым щедра и гостеприимна. Рядом на шаткой лавке сидели три покойницких смотрителя, а еще один стоял за их спиной и крутил себе самокрутку. Он увидел меня и Эмрами и стал приставать к нам и рассказывать, что он всю ночь читал Псалмы у смертного одра. А сейчас он спрашивает, кто заплатит ему за чтение Псалмов? Раз уж он счел меня достойным, он хотел дать мне возможность совершить богоугодное дело и заплатить ему.
Пришли родственники покойного и сели на скамейку напротив. С ними была одна женщина, она ходила плясом пред ними и голосила по покойнику плачевые песни горя-кручины и в лад песням двигала свое худое тело. Горевала она, горевала, и голос был горестен, как она сама. Ни слова из ее речей я не понял, но ее голос и походка и весь облик доводили до слез сердца зрящих ее. Вынула женщина из-за пазухи карточку юноши и вгляделась в нее и вновь запричитала, восхваляя его красу и прелесть, и сколько лет еще суждено было ему прожить, когда бы не опередил его ангел смерти. И все скорбящие ударились в слезы, и все, кто слышал их, плакали вместе с ними. Наверное, так причитала Гемула по своему отцу и так отпевала его.
