Книга несчастной любви - Ивасаки Фернандо (книги без регистрации полные версии txt) 📗

До сего дня я только и делал, что усеивал глупостями все автобусы маршрута «59-б», но на этот раз, когда мы возвращались домой, я заговорил с ней со спокойствием, на которое способны только ветераны-сердцееды и отвергнутые влюбленные. Так, к примеру, я смело порол чушь, что, мол, было время, я развлекался среди величественных тополей аристократического гольф-клуба, проводил время в томной сонливости олив Сан-Исидро [79] и прогуливался под темными, отлакированными вечерним сумраком фикусами авениды Пардо [80]. Раньше, когда я еще не знал, любит ли она меня или нет, подобный разговор показался бы мне торжественной глупостью, но теперь, когда я узнал, что никогда не стану пределом ее мечтаний, глупости, которые я нес, достигли неимоверной торжественности.

Пока мы шли от остановки к ее дому, я рассмешил ее карикатурным изображением перуанцев в исполнении Леонида Мясина [81] в «Gaоt? Parisienne»; я заметил некий отблеск нежности в ее глазах, рассказав историю любви Марго Фонтейн [82] и панамского посла в Лондоне, и ранил ее грустью, поведав о последних годах жизни Нижинского [83], выброшенного, словно кит на берег, в белое одиночество психиатрических лечебниц.

И уже у самой двери с глазами, полными застенчивых слез, она прошептала, что она вегетарианка, и спросила меня, люблю ли я салаты. И я понял, что наконец-то я приглашен на ужин, правда, все выходило совершенно не так, как мыслилось мне, – не в главной столовой и не под увеличительным стеклом расспросов родителей и всей ее родни. Напротив, я увидел себя согнувшимся над скатеркой в клетку, постеленной на кухонном столе, и уже почувствовал себя еще одним квадратиком в жизни Алисии, и я ответил ей, что да, салаты я обожаю. Словом, разве я не променял любовь ее горячей плоти на пресную зелень ее дружбы?

Тем вечером я объяснил ей, что вся литература, искусство и мировая история укладывались в постановки классического танца. Я влюбленно повел речь о вражде Фанни Элслер и Марии Тальони и рассказал ей, что благодаря «Сильфиде» установился канон балета, который, по словам Карло Бласиса [84], можно было созерцать в статуе «Меркурия» Джамболоньи [85]. Иногда я думаю, что те минуты были настоящим волшебством и тут-то как раз и была у меня возможность поцеловать мечту, но силы оставили меня, и я предпочел говорить ей о безответной любви, породившей «Жизель», «Лебединое озеро» или «Ромео и Джульетту», ту самую Джульетту станцевала красавица Уланова, не зная того, что Прокофьев был Ромео. Знала ли Лиси, что она была Джульеттой?

В другую эпоху или в другое время, возможно, я осмелился бы сказать ей, как сильно ее люблю, но кто бы тогда посмотрел на меня столь нежно и столь преданно, как это делала Алисия в тот вечер, когда решила стать балериной. Никогда я не видел ее более счастливой. Ни тогда, когда она поступила в университет, ни когда нашла себе жениха, ни когда выиграла Национальный конкурс в Трухильо, ни тогда, когда уехала в Европу танцевать в голландской труппе. И поэтому для меня не имеет значения, что она выпорхнула из моей жизни, как перо на ветру, как облачко, как сильфида.

камилла

Злые языки в академии говорили, что Камилла хотела стать монахиней. Монахиня с французским именем? – смеялись мои сотоварищи. Говоря по совести, с трудом верилось, что посреди такого сплошного распутства с именами Бриджитта, Джульетта или Магдалина можно было найти девушек безвиннейших, которые никак бы не походили на девочек беспутнейших. Дело в том, что всякое французоподобие в Перу 1979 года если не было революционизировано, то было проституировано.

Итак, пока интеллектуалы, рискуя жизнью, читали Фуко [86], пожирали каждый номер журнала «Анналы» и грезили диалектическими и супружескими подвигами Альтхуссера [87], похотливые креолы удовлетворяли плоть низкопробными vedettes [88]в «Пигали» [89], снимали на пару часов комнаты в gar?oni?res [90] в «Синко-и-Медио» [91] или попросту шли в «Трокадеро» – самый известный бордель в Кальяо [92]. Французоподобие существовало в двух смыслах (философском и фаллософском), так, например, министром Революционного правительства вооруженных сил [93] служил один генерал, который упоминал в своей речи, не различая, Жан-Поля Сада и Маркиза Де Сартра [94]. Одно не исключало другого, и в то время французоподобием страдали как творцы 68-го, так и творцы 69-го [95]. Но Камилла была другая.

Ее взгляд был полон беспокойного спокойствия, она двигала руками, как если бы множила ими рыбу [96], а голос ее звучал так же кротко, как и монастырские молитвы во славу Девы Марии. Глядя на нее, я представлял святую Женевьеву Парижскую [97], святую Клотильду [98] – королеву франков, и святую Бернадетту [99], и все они молились Лурдской Деве о том, чтобы Камилла оставалась такой, какой она есть, потому что она была духовным резервом Франции, Лимы, Кальяо и здешних курортных мест.

После мартовских экзаменов не поступившие в Католический университет ученики пришли в «Трену», чтобы подготовиться для поступления в университет Лимы. Мне пришлось снова прочитать курс по истории Перу тем же самым ученикам, но, несмотря на это, Камилла улыбалась и снова радовалась шуткам и остротам, которые она уже слышала на протяжении всего лета. И как я не заметил ее тогда! Мои фантазии о Камилле помогали мне забывать разочарования, о которых мне не хотелось больше вспоминать. Неужели она и в самом деле хотела стать монахиней?

Одним красновато-желтым майским вечером я отбросил все сомнения и заговорил с ней, желая пригласить ее в выходной на ужин. Она посмотрела на меня, как на ангела благовещения, принесшего какую-то не ту благую весть, и, взяв паузу, которая распухла до размеров вечности, спросила меня, будем ли мы там только вдвоем. Я едва не брякнул, что Бог-то, он всегда будет с нами, но сказал – только исключительно из ревности, – что лишь мы вдвоем.

Камилла снова внимательно посмотрела на меня с ласковым укором во взоре, с тем самым, с каким смотрят сестры-миссионерки, удивляющиеся виду африканских негритят, пожирающих на обед негритенка из соседнего племени, и когда канула в Лету еще одна бесконечность, она попросила меня извинить ее, ведь, быть может, ее высокомерие покажется мне чересчур огромным (она так и сказала это – ОГРОМНЫМИ буквами), но она боялась, что я почувствую влечение к ней, а было бы лучше, если бы я прямо сейчас узнал, что ее путь – служение Богу. И нет, даже не надо настаивать, пожалуйста! И чтобы я не смотрел на нее иным взглядом, нежели взглядом друга и брата.