Тереза Батиста, уставшая воевать - Амаду Жоржи (книги без регистрации TXT) 📗

— Тогда я провожу тебя до Вавы.

У дома Вавы Алмерио подаст руку Терезе, чтобы помочь ей выйти из такси, но тут к ним подбегает группа женщин и кричит что-то непонятное:

— Закрывай корзину! Закрывай корзину! Тереза поднимается по лестнице.

Алмерио не уходит, держит такси. Женщины приближаются, к юбке одной из них в том самом месте прикреплён замок, она смахивает на тронувшуюся. Шофёр качает головой: чего только не наслушаешься в этом мире. Надо же, решили праздновать Святую неделю в конце года?! Видать, много хлебнули.

Вава любуется красотой Терезы, сдерживает слова любви, готовые сорваться с его губ. Вава влюбляется молниеносно, но движется к цели медленно, ему доставляют удовольствие каждое мгновение общения, слово, жест. Он терпеливо ухаживает. У него нежное, романтическое сердце. Но в данном случае любви сопутствуют другие интересы, и Вава не намерен открывать своё сердце, прежде чем бог Эшу не одобрит его действий. Однако взгляд выдаст Ваву, он пожирает Терезу глазами. Отец Нативидаде должен скоро прийти. Местре Жегэ поехал за ним.

— Подожди немного, не вини меня. Я знаю, что ты была в Баррокинье. Что ты там делала? Зачем рискуешь?

— Я пришла слишком поздно, а надо было там быть с самого начала. Ведь это я говорила им, чтобы они не переезжали.

— Ты безрассудна. Но мне нравятся легковоспламеняющиеся натуры.

— Арестовано женщин двадцать, среди них хозяйки пансионов.

— И их избивают. Этого ты хотела?

— А что, лучше со всем согласиться и переселиться в грязные дома? Так? Полиция не будет держать их в тюрьме всю жизнь!

Неожиданно ушей их достигают шум, шаги, топот, смех — по лестнице идёт много народу. Вава напрягает слух: что там происходит? Шум становится громче, различимее, шумят как на нижнем этаже, так и на верхнем. В дверях появляется Грета Гарбо, он сильно возбуждён.

— Вава, женщины уходят, оставляют клиентов. Говорят, что закрывают корзины из-за побоища в Баррокинье, они как одержимые… — Он говорит прерывисто, нервно жестикулируя.

Глаза Вавы налились, он переводит недоверчивый взгляд с Греты Гарбо на Терезу, обман и надувательство ему видятся повсюду.

— Оставайся здесь, я сейчас…

Он крутит колёса кресла-каталки, направляя его в гостиную, Грета Гарбо сопровождает его.

— Что это вы надумали? Куда вы?

Одни останавливаются, объясняют: они закрыли свои корзины и откроют, когда женщины Баррокиньи вернутся в свои дома.

— Вы что, спятили? Возвращайтесь обратно к клиентам!

Но женщины не думают подчиняться, быстро сбегают с лестницы. Они похожи на студентов, убегающих с лекций. Вава направляется к себе в комнату. Грета Гарбо, подбоченившись, спрашивает:

— А мне что делать, Вава? Идти с ними или оставаться?

— Убирайся вон!

Он смотрит на Терезу хитрыми глазами и вдруг взрывается:

— Это всё ты придумала? Тобой организован этот карнавал? — И он тычет в неё одутловатым, грозящим пальцем.

— Что — это всё? О каком карнавале…

Удивление, чистый, открытый взгляд, растерянное лицо Терезы немного успокаивают Ваву. Не может же она до такой степени быть лживой и лицемерной. Может, она действительно ни при чём. Он возбуждённо рассказывает ей о решении женщин. Лицо Терезы по мере того, что она слышит от Вавы, приобретает твёрдое, решительное выражение. Она не даст ему закончить:

— За ответом я приду позже.

И спешит на улицу.

Впервые за последние годы в заведении Вавы в этот час не слышны ни голоса, ни музыка. В полной тишине Грета Гарбо в раздумье грызёт ногти: что ему делать, присоединиться ко всем или нет?

В комнате Вавы отец Нативидаде слушает калеку, который рассказывает ему о создавшемся положении.

— Я послал за вами, отец, потому что дела плохи и мне нужен ваш совет.

На шее у Вавы ожерелье из чёрных и красных чёток, чёток кума Эшу. Он весь в сомнениях, никогда раньше так не нуждался в помощи. Если полиция решила переселить все заведения из Масиэла в Пилар, что, конечно, разорит его, должен ли он исполнять, как прежде, это решение, или ему лучше послушаться совета Терезы? Должен ли он приютить на время девиц с Баррокиньи? И как быть с маконьей, которую ему навязывает Живоглот, намереваясь спрятать её до поры до времени у него в комнате? Соглашаться? Ведь он рискует! А кроме того, девицы решили закрыть свои корзины, что скажешь, Эшу? Как быть, что делать? Он в смятении.

Да и хотел бы знать, можно ли доверять девице Терезе, прямодушна она или лицемерна, способна ли на обман или предательство? Он уже столько змей пригрел на своей груди, и если эта такая же, то отстрани меня от неё, спаси душу. А может, она так же искренна, как красива?

Отец Нативидаде, сделав пассы, вполголоса поёт:

Эшу Тирири ему отвечает:

Уходите с дороги, которой идёт Эшу. Эшу Тирири в противоположность Огуну Пейше Мариньо — шумный, любит движение, смуту, беспорядки.

В руке отца Нативидаде бузиос, он перекатывает их, оживающие в руке бабалориша бузиос ответствуют.

— Хочу видеть корзину закрытой. Произойдут беспорядки, прольётся кровь, ничего. Из Масиэла никого не выселят — Эшу не позволит. Да и не только из Масиэла. А корзина должна быть закрыта до тех пор, пока полиция не откажется от своих намерений. Корзину приказал закрыть сам Эшу.

Отец Святого (Нативидаде) объявляет приговор Эшу: горе той, которая примет мужчину прежде, чем в Баррокинье зазвучит «аллилуйя»! Горе хозяйке или хозяину пансиона, которые оставят открытыми двери своих заведений!

А о девице Терезе два слова. Её зовут Тереза Батиста, чистосердечна она, или подла, или притворна?

Эшу заставил Ваву умолкнуть.

— Произносить имя Терезы можно только чистыми устами. Достойная из достойных, второй такой не сыщешь нигде. Но откажись от неё — она не для тебя. В её груди кинжал, а в глазах море.

— Она больна или влюблена? — спрашивает Вава.

— Влюблена.

— Любовный недуг поддастся лечению… — Никто не повидал на своём веку столько целителей, сколько Вава в своём борделе.

Эшу просит одного козлёнка и двенадцать чёрных петухов. Он уходит и приказывает освободить ему дорогу.

Поклон девице Терезе, иду за ней. Горе той, что не закроет корзину, горе той!

— Горе! — повторяют заклятие женщины от Баррокиньи до Кармо, от Масиэла до Табоана, от Пелоуриньо до Ладейры-до-Монтанья. Из дома в дом, из комнаты в комнату, из уст в уста.

— Горе! — повторяют заклятие Вава, дона Паулина де Соуза, старая Акасия, находящаяся в тюрьме.

— Горе! — повторяет сам Эшу, хозяин всех дорог, всех корзин, всех ключей ко всем запорам.

Полицейский инспектор Элио Котиас проснулся рано и долго говорил по телефону с дядей жены. Торжествующий победу, он хвастливо сообщил: переселение фактически осуществлено, мебель перевезена на Ладейру-до-Бакальяу, дома в Баррокинье закрыты; не все, конечно, было просто: женщины сопротивлялись, и пришлось приложить руку, железную. Скупой родственник ответил ему, что причины для хвастовства пока не видит. Было бы гораздо лучше, если бы женщины переселились сами, без скандала и шума, газетных выступлений и идиотских интервью. Не говоря уже об опубликованной фотографии полицейского грузовика, гружённого мебелью, и репортаже некоего Иеовы.

На страницах газет, где публикуется полицейская хроника, пестрели броские заголовки, сообщавшие о событиях в Баррокинье: