Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
«Неспроста его заносит, — проводил взглядом вальяжного Селивана бригадир, направляясь к шахте. — О барыге, который спалился на материке, он, конечно, не знает. Иначе бы давно духариться перестал. Он — последнее звено перед Дьяком. Опасное положение…»
Дальше Вадим не хочет продолжать свои мысли: они упираются в смерть Барончика, в которой, несомненно, будет и его вина. Он знает — так оно и получится, но одно дело — знать, другое — сказать честно самому себе, не говоря уже о жертве…
С той недодуманной мыслью Упоров вошёл в шахту, торопясь приняться за работу. Чувство внутренней неустроенности продолжало оставаться при нем, как ожидание зубной боли, и с ним приходилось мириться.
— Ты — трус! — мощный удар кирки поставил восклицательный знак в конце предложения. Затем удары сыпались с размеренной частотой, и между ними были слишком короткие промежутки для глубоких переживаний.
Поганый Барончик, однако, продолжал торчать в голове ржавым гвоздём, вокруг которого гноились дурные предчувствия. Они оказались вещими. Обернувшись на крик за спиной, хотя и не поняв, в чём, собственно, дело, он уже был уверен — оно связано с Селиваном. Да, оно и должно было произойти: Дьяк начал действовать.
Бригадир увидел блеснувший свет приближающейся лампы, следом разинутый рот на мутном лице Ключика.
Казалось, Андрей выкрикивает бессмысленные, покалеченные узостью пространства слова:
— Бугор! Его кончают!
Ключик кричал со страхом, что было мало похоже на того, кто мог постоять за себя перед кем угодно.
Случилось что-то невероятное. Бригадир насторожённо замер, держа кайло готовым к удару. Однако, прежде чем ему удалось обуздать нервы, Фунт притиснул Андрея к земляной стене, спросил с ленивым любопытством и негромко:
— Чо стряслось, Андрюша?
Ключников молчал, будто забыл о своём крике, рассматривая их с отвлечённым вниманием.
— Ну?! — бригадир тряхнул его за борт телогрейки.
Вспыхнувшая без причины злость ушла, она оказалась непрочной, как всякое зависящее от настроения чувство.
— Двое воров с нового этапа, — начал Андрей, сглотнув слюну. — Здоровые быки, с одним я на Весёлом был. Пришли кончать Барончика…
— Мог и заслужить. Зачем глотку рвал? — спросил разочарованно Евлампий Граматчиков. — Такую мерзоту и грохнуть не стыдно.
Упорову думалось — они рассуждают уже о покойнике. И это обстоятельство его никак не огорчило, скорее — он испытал некоторое облегчение.
— Нет, — опять покачал головой Ключик, точно так же, как делал это с закрытым ладонью Фунта ртом. — Там другие коны, с материка. Про них не знаю. Кирюша по доброте своей душевной за него вмазался. Тогда Дьяк приказал и Кирюшу…
— Что?! — Граматчиков поймал Ключика за грудь, подтянул к себе. — Кирюша, сука, посмел?!
— Он же — Дьяк… — прошептал Ключик.
— А вы?! Козлы безрогие?! Дали ему жертву! Откупились, шкуры! Вадим…
Евлампий говорил через плечо, голос его был голосом, отталкивающим все возражения:
— Тебе придётся меня извинить. Я должен это сделать, иначе не получается…
— Мы идём вместе, Евлампий.
Мгновенный, какой-то скачковый выбор не дал ему даже перевести дух. Он не был сделан, он — пал. Он заключал в себе будущую трагедию, обрывал двусмысленность существования, внося в него трагическую ясность.
Зэки не выпустили из рук инструмента, пошли, держа кайла, как боевые топоры, опущенные лезвием к земле.
— Сейчас подъедет майор Серякин, — доложил бригадиру Ольховский, но был едва замечен.
Они сели на лавку, расстегнув телогрейки, выпили по глотку чифира.
— Где Тихомиров? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь бригадир.
— Увезли в больницу.
— А Дьяк? — Граматчиков ничем не выдал своей заинтересованности во встрече с Никанором Евстафьевичем.
— Не знаю, — Ольховский зябко обхватил себя склеротическими руками. — Он был словно не в себе…
— Не в себе ему ещё быть, — то ли желая подыграть Фунту, то ли искренне произнёс бинтовавший грязным бинтом руку Вазелин.
Упоров взглядом заставил зэка замолчать и спросил:
— Как это случилось, Ян Салич?
Ольховский, вероятно, пытаясь вернуться к пережитому, вздохнул, раздумчиво произнёс:
— Никанор Евстафьевич сидел здесь и совсем не волновался, когда пришли те двое с Линькового…
— А что ему, падле, переживать?! — не утерпел закончивший своё дело Вазелин.
— Выйди! — сказал Евлампий. Все остальное досказали его глаза без цвета и жалости.
Зэк вышел. Отхлебнув из общей кружки, Ольховский продолжил как ни в чём не бывало:
— Так я говорю — он был очень спокоен. А Селиван с отцом Кириллом носили стойки к шахте. Те двое, с Линькового, пошли с двух сторон, для верности, чтобы не разминуться. Барончик их расшифровал, но поздновато: они уже вынули ножи. В одного он бросил стойку, сшиб его. В другого вцепился отец Кирилл. Пока они возились в грязи, Селиван рванул к вахте. Догнать его было невозможно: так быстро человек бегать не может…
— От смерти всяко-разно побежишь, — пробормотал Ключик.
Ольховский, должно быть, не расслышал, говорил о своём:
— Никанор Евстафьевич очень плохо отозвался о тех бестолковых исполнителях. Но больше всего обиделся на отца Кирилла. Он так кричал!
Ян Салич положил на хрящеватые уши ладони, закрыл глаза, зубы его слегка клацнули, подчёркивая пережитый ужас.
— Дьяков выхватил топор. Вначале хотел сам, но почему-то передумал, приказал привести приговор в исполнение Соломону Марковичу. Представляете?!
— Дьяк всегда — при голове, — мрачно объяснил Граматчиков.
— Не знаю! Не знаю! Волков потерял лицо. Так и стоял — безликий, с топором в руке. Двое держали отца Кирилла. Кажется, он даже не сопротивлялся…
Ян Салич убрал глаза от стола и поглядел в окно, двигая рыжими бровями.
— …Сейчас мне уже не кажется. Отец Кирилл отвернулся, чтобы не смущать Соломона Марковича. А я думал…
— Вы бы не отвлекались, Ян Салич.
— …И я подумал, — повторил порозовевший Ольховский. — Я понял — каким образом страдания одного спасают других. Христос умер за неблагодарную толпу, а воскрес за весь род человеческий…
— Это дела Небесные…
Вечные ценности не создаются: они — дарованы. Соломон Маркович, поверьте, стоял в решительном сопротивлении злодейству. Только ножи тех двух и бешенство Никанора Евстафьевича помогли ему одолеть себя…
— Отрубил?!
— «Три перста! — кричал расстроенный бегством Барончика Никанор Евстафьевич. — Три перста руби! Чтоб всю жизнь двумя крестился!» Соломон Маркович сделал все, как заказывали. Топор был острый. Он там и торчит. Пальцы увезли в больницу…
— Куда сам-то Голос подевался?
— Их увезли вместе. Сердце… Нет, он живой. Такое просто трудно пережить без потерь. Невозможно! Безумный выбор! И как судить…
Ольховский замолчал на полуслове, другим тоже не нашлось что сказать. Потом возникшей тишины коснулось топанье за дверью теплушки. Майор Серякин спросил с порога:
— Как же так, Вадим? Ну, как ты мог этому краху топор доверить?!
Бригадир догадался скорее по доброжелательности тона, нежели по словам — пострадавший сказал то, что надо всем. Не следовало сомневаться… Наверное, отец Кирилл извинялся за свою неловкость: в его натуре.
Такое разящее добро, после которого чувствуешь себя мелким негодяем. И Соломончик рядом с ним не менжанулся…
Упоров поднялся с лавки, настроение менялось, и он уже играл с прежней лёгкостью и в прежние игры:
— С людьми у меня туго, Олег Степанович. Пришлось «гвардейцев» кинуть в бой.
Серякин запросто взял из лежащей на столе пачки «Севера» папиросу.
— А что Барончик на вахту рванул? Кум ему мозги полощет. На чем этот прохвост прокололся?
Майор прикурил от протянутой Ольховским спички и, пустив в потолок дым, добавил озабоченно:
— Вы же мероприятие сорвать можете, мужики. Новый замполит к вам собирается. Помнит тебя, Важа Спиридонович.
