Персеиды. Ночная повесть - Гончарова Марианна Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Правда, когда ты подрос и я все-таки оставляла тебя совсем одного, вечером ты сначала кидался ко мне навстречу, потом вспоминал о моем предательстве – ушла, забыла, – прятался от меня под кухонный мягкий уголок и там ворчал и тяжело вздыхал. И никакими силами нельзя было выманить тебя оттуда, пока обида не пройдет.
Оттого, что мы все тебя очень любили, ты вырос дружелюбным, ласковым и верным. И хорошо чувствовал и видел угрозу. То есть людей, предметы или явления, которые напрямую угрожали мне или моим детям.
Помнишь, как в парке ты, еще веселый прыгучий подросток, вдруг по-взрослому заворчал, резко дернулся, вырвал из моих рук поводок и кинулся в сторону человека, который возился в сторонке (я близорука и не сразу увидела его). Кинулся и потом гнал его через весь парк – нашего прославленного городского эксгибициониста Толика. Эта была восхитительная утренняя весенняя картина. Как раз на стадион проходила девичья группа из нашего медицинского колледжа, которую и поджидал каждое утро Толик-эксгибиционист. Девушки замерли. Что-то бежало на них странное. Спотыкаясь и переваливаясь, кое-как несся Толик, придерживая руками незастегнутые портки и все остальное, что там у него еще было, за ним как огненная мохнатая стрела легко летел ты, следом бежала я, а девочки-медички при виде Толика визжали, а тебе аплодировали, потому что Толик уже всех достал: он ведь не Аполлон совсем был, а назойливо хотел внимания чистеньких хорошеньких медичек, особенно весной, когда юные прозрачные рассветы и яркая салатовая зелень так будоражат его тоскующую одинокую поэтическую душу. Или не душу, а что там у него.
Когда мне надо было идти куда-то поздно вечером, ты меня провожал и нам не было страшно. Помнишь, как мы встречали моего сына Даньку с тренировки? А помнишь, как ты, еще совсем маленький, вдруг кинулся на человек пятнадцать милиционеров и разогнал их по кустам, к чертовой бабушке. Ох, с каким наслаждением я тогда участвовала в этой нашей с тобой игре.
– Щаз вытягну пистолета! – опасливо угрожал из кустов главный милиционер. – И как стрельну щаз один раз! Забери собаку, я сказал!
Ты был ярко-рыжий, пушистый, очень обаятельный, легкий, улыбчивый, но тебя боялись милиционеры, охранники, пьяницы и другие криминальные лица. Тебя любили все вокруг: знакомые, соседи, почтальоны, все дети нашего квартала. На прогулках мы обзаводились новыми друзьями, знакомыми – и собаками – и людьми, и все норовили тебя погладить.
Ты лежал на моих тапочках, не ел и тосковал, когда ждал меня из больницы. Ты ответственно принял в семью младенца Лину и сразу взял на себя охрану ее и ее коляски. Ты научил ее ходить, первый шаг она сделала, держась за твой ошейник. Прежде чем сказать «мама», Лина сказала: «Ав-ав-ав!» Когда Данька, впервые надолго уезжал из дому на учебу в другой город, ты молча стоял в прихожей с мокрыми глазами, поскуливал тихонько неназойливо и вздыхал. Данька, не склонный к сантиментам, выходя из дому, присел, обнял твою башку и поцеловал усатую твою шелковую морду. Ты спас в горах нашу машину, когда в нее забрались воры, чтобы ее угнать. Ты догнал одного из грабителей и улегся на него сверху, не зная, что дальше с ним делать – ты умел догонять, но не умел кусаться и не был обучен всяким собачьим силовым приемам. Ты однажды в лесу догнал зайца и весело бежал с ним рядом еще какое-то время, счастливо заглядывая серому в морду, мол, побегаем? Ты не знал команд, но понимал слова «спасибо», «родной», «позови Лину» и еще сотни слов. Ты пел под хорошую музыку и говорил: «мама». Да что слова – ты понимал, когда человеку плохо, и молча клал свою голову на колени, вопросительно водя бровями, ты понимал, когда человек счастлив, и тоже радостно прыгал рядом и путался под ногами. Ты был таким благородным, что не ревновал Даню к его любимой Ирочке. Ты поступил, как может поступить самый благородный человек, ты полюбил Ирку так же, как любил Даню. Ты угрожающе рычал, когда кто-то в шутку замахивался на меня или моих детей.
Смотрю в небо и думаю, что ты где-то там, в созвездии Гончих Псов.
Как ты там? Я скучаю по тебе.
Говорила уже? А, ну да, говорила. Го-во-ри-ла. Го-во…
Что-что?
…
…Я тебя тоже.
А хочешь, я расскажу, как мы теперь живем без тебя, Чак? Расскажу тебе о твоей семье, о твоем дворе, о твоем квартале, о твоих знакомых, о новых жителях нашего дома и о твоем городе. И обо мне, вот тут сидящей на крыше, ожидающей звездного дождя.
Вечером я теперь гуляю одна. Это странно, конечно, не идти куда-то специально, плестись или бежать по делу, а просто так гулять без всякой цели. Тем более в нашем маленьком городе, где каждый встречный тебя обязательно остановит и спросит: куда идешь? А ты: никуда. Гуляю. А почему сама гуляешь? – спросит встречный, это странно. Лучше ты бегай, советует, на стадионе, например. А то как-то знаешь…
Гуляющий в одиночестве нашим жизнерадостным жителям кажется несчастным. Тут же придумываются легенды, что тебя бросили или ты сам ушел из дома навсегда с чемоданом, торшером и зимним пальто, перекинутым через руку, и теперь тебе некуда приткнуться. Вот ведь – гуляет одна, ай-ай-а!
А ты просто хочешь побыть в благословенном одиночестве. Не разговаривать, не слушать, а просто идти, идти, идти, ритмично идти, куда глаза глядят, идти и размышлять.
Муж Кузьмич любит вечерний биллиард, дочь Лина готовится к занятиям в университете, сын Даниил по вечерам на тренировке, внук Андрюша играет на компьютере, невестка Ирочка – она учитель – готовится к урокам, мама Нина Никифоровна не любит гулять по вечерам. Собака Амур – не компания, он предпочитает не гулять, а бегать. А бегать у него означает практически лететь. Пока низко-низко над землей, но лететь. Со свистом пролетать по улицам, таща сзади на поводке кого-то из семьи, кто отваживается его выгуливать. Амур – ездовая собака, и с ним не поразмышляешь. Собаченька Дуня любит бродить сама во дворе, к тому же она такая маленькая, что, если гулять с ней по городу и окрестностям, ее надо носить на руках, она не успевает маленькими лапами даже за очень медленным человеческим шагом. При этом она от возбуждения, страха и радости, от новых впечатлений и запахов все время дрожит и писает. Тыкает лапой во все новое и визжит: смари! смари! А еще вон, смари! В результате за нами пристраивается целая стая бездомных собак. Собак, которые тянут шею узнать, а что там у меня в кульке говорящее. Словом, Дуня тоже компания сомнительная.
Короче, я люблю гулять сама. Пусть выдумывают мои соседи и знакомые причину, пусть развлекаются. Вот когда был жив Чак, с ним мы прекрасно бродили и вместе молчали, заглядывая в такие отдаленные места, забредая в такие закоулки, как будто открывали новые земли. Мы возвращались домой наполненные воздухом свободы, утомленные, счастливые. У нас гудели от усталости лапы, а по ночам нам снились яркие приключения, во сне мы поскуливали, смеялись, удирали от погони и всегда побеждали. Но Чака нет уже три года. И я гуляю одна. Хотя иногда, когда вдруг задумываюсь и забываю, ищу внизу ладонью шелковую морду и мокрый нос, как будто проверяю: здесь ли ты, мой дружище? А под рукой пустота, никого рядом нет. И дальше тащусь угрюмая, иногда в слезах, и прогулка не в радость. Но однажды случилось вот что.
По городу нашему ходит существо породы Эйнштейн – лохматое, язык наружу, странное, очень сообразительное и совершенно не озабоченное тем, что о нем думают окружающие. Типичный Эйнштейн. Только он – собака. Зовут Сириус. Это я его так называла в честь Сириуса Блека, крестного отца Гарри Поттера, опального волшебника, который превращался в собаку, потому что был анимаг. Вот же запутано там у Роулинг, да? Вроде как они же волшебники и колдуны, общаются с духами и привидениями, опять же превращаются то в кота, то в собаку, то вообще непонятно во что, а тем не менее крестный отец – это обязательно. Ну да ладно, а то воображение сейчас как разгуляется – не уймешь. Я о Сириусе.
