Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Это было сказано с абсолютной серьезностью. Занятная манера общаться — обрушить на собеседника заведомую чушь и наблюдать за реакцией. Проверять людей на вшивость Елена тоже любила.
— Пока нет, — она спокойно ответила.
— На улице похолодало, рекомендую надевать под низ теплое белье. Здоровый мочевой пузырь — главное достояние женщины. В школах, п-твоить, надо не сменную обувь требовать, а поставить на входе крепких парней вроде меня, чтобы проверяли каждую девчонку — что там у нее под юбкой, по сезону ли одета. Как ты относишься к теплому белью?
— Положительно, лишь бы было чистым. Как моча младенца.
Неживой сморгнул: наверное, ожидал чего-то другого, хоть каплю смущения. Не дождался.
— Как ты со взрослым человеком разговариваешь! — взвизгнула Эвглена Теодоровна.
— Тихо, не звени, — поморщился гость. — Всё под контролем… Ну, пошли, покажешь, как ты живешь, — он вернулся в хозяйке дома. — Пообедаю я, с вашего позволения, в нашей ведомственной столовой. В обеде что главное? Не отравиться и не подавиться. Поэтому важно, чтобы поблизости был врач. Еще раз приятного аппетита. Надеюсь, в этом прекрасном месте есть хотя бы один врач…
Мать со своим «старым другом» ушли. Елена села. Сердце стучало в горле. Десерт в рот не лез — ни шоколад, насыщенный фенилэтиламином, ни, тем более, круассаны.
Борис помалкивал. Умный аспирант отлично понимал, когда можно говорить, а когда лучше поджать хвост.
— Ты начал рассказывать про какое-то «фармакологическое связывание», — сказала ему Елена. — Продолжай, я внимательно слушаю. Что там с чем надо смешать?
Виктор Антонович Неживой надел рубашку, галстук, заправился и застегнул брюки. Пиджак оставил лежать на ковре. Использованный презерватив завязал узлом и сунул в напольную китайскую вазу, белую с золотыми драконами. 19-й век, между прочим. Сумасшедших денег стоит.
Эвглена Теодоровна не спешила одеваться — разметалась по кровати, совершенно счастливая.
— Шестнадцать лет, — сказала она. — Долго я ждала эту встречу.
— Хорошее вино с годами не киснет, — сказал Неживой.
— Спасибо, мне очень приятно это слышать.
— Я, собственно, про себя. А ты что подумала?
— Нахал!
— У-у, ты моя маленькая, — он присел на кровать, положил широченную ладонь женщине на бедро и повел рукой вверх по телу.
— Не надо, — попросила она, повернулась на бок и поджала колени к груди. — А то я вас опять раздевать начну. Вы кто теперь?
— В каком смысле?
— Ну, звание, должность. Где служите. Расскажете о себе?
— Я полковник. Служу не «где», а «кому».
— По-прежнему «верноподданный князь»?
— Так точно. Только король другой.
— Который по счету?
— Третий.
— Все выше и выше, да? Из Питера — в Москву…
— А из Москвы — в Кремль.
— Я почему-то так и подумала.
— А еще я теперь семейный. Жена, дочке четыре года.
— Опять девочка? Да вам можно заказы на девочек брать!
— Пардон, о каких девочках речь?
— Елена — ваша дочь…
Неживой встал, прошелся по спальне. Остановился перед дверью, занавешенной портьерой. В будуаре было два выхода: один вел на служебную лестницу и дальше вниз, второй — в медицинский блок. Неживой остановился перед вторым.
— Не дурак, — сказал он, заглянув за портьеру. — Догадался.
— Можно вопрос? Вы любите свою семью?
Он ответил не сразу. Подергал дверь. Было заперто. Прислушался…
— Ты же знаешь, я люблю только себя.
Эвглена Теодоровна привстала.
— Подождите, но ребеночка-то любите?
— Честно? Нет.
— Как — нет?!
— Положение обязывает иметь семью. И семья, п-твоить в жопу, у меня есть.
— Даже ребеночка… — она растерялась. — Значит, моей Ленке не на что надеяться?
Неживой вернулся к кровати. Присаживаться не стал.
— Надежда умирает последней. Но, в конце концов, тоже умирает. По-моему, ты даешь дочери все, что ей нужно, и еще сверху присыпаешь.
Эвглена Теодоровна молча оделась. Неживой с интересом наблюдал.
— Вы, наверное, пришли по делу, — сказала она.
— У-у, ты моя умненькая, — сказал он. — Именно по делу, и не по одному.
— Да, Виктор Антонович?
Она ослепительно улыбнулась; грациозно встала, оправив платье. Секунда — и влюбленная, потерявшая голову кошка обернулась светской львицей.
Неживой усмехнулся.
— Первое, — сказал он. — Мне нужен список твоих клиентов.
— Ого! Вам лично или…
— Полный список. Чтоб всех назвала, прошлых и нынешних.
— Это несерьезно. Как я могу?
— Это более чем серьезно, ласточка моя. Сегодня ты реализовала заказ — десять пальчиков. Как ты думаешь, для кого он предназначался?
— Откуда вы…
— Не отвлекайся, отвечай на вопрос.
— Ну, для Первого зама председателя Кабинета.
— Я спрашиваю, для кого он предназначался на самом деле? Вспомни, пошевели мозгами — кому могло понадобиться столько мелких, подчеркиваю, мелких… как ты называешь эту пакость?
— Иг… игрушками.
— Во-во. Мелких игрушек. Если вспомнишь — поймешь, кто мой король и чей я князь. Я не прошу список клиентов сейчас, зайду на днях. И не рекомендую консультироваться с теми, кто тебя прикрывает. Кстати, кто тебя прикрывает?
Эвглена Теодоровна поднесла руку гостя к своей щеке. Прильнула к этой огромной властной руке. Ее чувственные губы задрожали, ее зрачки расширились. От нее едва уловимо запахло полевыми цветами.
— Виктор Антонович, вы ведь не сделаете мне ничего дурного, — произнесла она. — Во имя нашего прошлого, во имя нашей дочери. Я и так — полностью ваша.
Сила, которую она вложила в эту реплику, сломала бы любого нормального мужика…
— Ты знаешь, что на меня твои фокусы не действуют, — спокойно ответил Неживой. — А плохого я тебе, конечно, не сделаю. Пока.
— Вы задаете абсолютно невозможные, страшные вопросы, — сказала Эвглена Теодоровна в отчаянии.
— Не хочешь разговаривать — я подожду. Давай перейдем к делу номер два. Где ты прячешь свою больничку?
— Здесь, на втором этаже.
— Отлично. Очень хочется посмотреть. Не откажешь старому другу в короткой экскурсии?
Эвглена Теодоровна тяжко вздохнула.
— Если вы настаиваете…
…Елена отпрянула от двери, возле которой она подслушивала, добежала на цыпочках до операционной, повернула к главной лестнице и выскользнула из медицинского блока. Закрыла стальную дверь с надписью «Второй» (красные буквы на белом фоне) и только тогда надела тапочки…
…Виктор Антонович Неживой остро взглянул на портьеру, скрывавшую дверь в «больничку», и широко улыбнулся.
Необычные звуки ворвались в мир нашей тоски…
Я привстаю на локте. Сажусь. Тетя Тома тревожно выглядывает из своей каморки, затем выходит и смотрит вдоль коридора. Что ей там видно, не знаю. Слышен рев, то ли человеческий, то ли звериный. И тут же — отчаянный стон Эвглены: «Разбил!»
Все это далеко, но отчетливо. Похоже, из будуара. Наверное, дверь в будуар открыта, иначе хрен бы я что услышал. И вдруг рев обрывается. Торопливое шлепанье — где-то там, в конце коридора (ага, Купчиха забегала), — и снова ее стоны: «Разбил, скотина!.. Урод!.. Вот ведь урод!..» Потом яростно громыхает каталка; звук приближается…
Везут кого-то нового.
Низкорослый крепыш с бычьей шеей — в одних носках. Носки черные, длинные, почти до колен. На редкость волосатый дядечка. Пристегнут к каталке четырьмя ремнями. Лежит неподвижно, глаза закрыты.
Эвглена плюхается на свободную койку и произносит совершенно неожиданное для нее слово:
— Блин…
— Наш друг под наркозом? — интересуюсь.
— Какой наркоз?! — вспыхивает она. — Вазой его по башке долбанула!
И правда, стриженая голова строптивого любовника повреждена. Из темени сочится кровь, постепенно спекаясь в темно-вишневую лепешечку. И ваза пострадала. Уж не китайская ли, которой Купчиха так гордилась?
