Тысячекрылый журавль - Кавабата Ясунари (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Простите меня!.. Я вижу вас опять… это… это так отрадно… не выдержала я, простите…
Ее голос звучал ласково, и не только в лице — во всей ее фигуре сквозила нежность.
Если бы не эта нежность, Кикудзи, наверно, сам бы расплакался — настолько госпожа Оота была измученной.
У него остро заныло сердце, но боль тут же стала утихать. Он прекрасно понимал, из-за кого мучилась госпожа Оота. Он был ее мучителем, он был ее отрадой, и сейчас эта женщина передавала свою муку ему и одновременно заглушала ее нежностью.
— Входите, входите скорее в комнату! Вы вся мокрая!
Кикудзи вдруг обхватил ее сзади, просунул руки под мышки и, сильно сжав пальцами грудь, втащил госпожу Оота в комнату. В его порыве было что-то жестокое. Она попыталась встать на ноги.
— Отпустите меня! А я очень легкая, да?
— Да, очень.
— Совсем легкая стала… Похудела… за последнее время…
Отпустив женщину, Кикудзи удивился — как это он вдруг схватил ее и поднял…
— А дочь ваша не будет волноваться?
— Фумико?..
По ее тону Кикудзи решил, что Фумико тоже пришла и ждет где-нибудь поблизости.
— Она с вами пришла?
— Нет, что вы! Я от нее украдкой… — Голос госпожи Оота задрожал. — Она меня стережет, глаз с меня не спускает. Даже ночью, стоит мне пошевелиться, она уже просыпается… Бедная, по-моему, она из-за меня немножко помешалась… Я ее боюсь… Она все спрашивает: «Мама, почему ты не родила второго ребенка? Все равно от кого, хоть бы от господина Митани…»
Госпожа Оота чуть-чуть успокоилась и привела себя в порядок.
А Кикудзи, наоборот, разволновался. Из ее слов он понял как страдает Фумико. Страдает, потому что видит страдания матери.
И то, что она сказала о ребенке — «хоть бы от господина Митани», — было ужасно… У Кикудзи опять сдавило сердце.
Госпожа Оота, не отрываясь, смотрела на него.
— Не знаю, может быть, она еще прибежит за мной… Сегодня она куда-то ушла, наверно, думала, что в такой дождь я не решусь идти… А я вышла, убежала…
— Она думала, дождь вас удержит?
— Да, да! Ей кажется, что я совсем плоха, не рискну идти в дождь.
Кикудзи растерянно кивнул.
— Оказывается, она была у вас… На днях…
— Да, была. Все просила простить вас, а я и не знал, что ей ответить…
— Я понимаю… я все понимаю… Потому и пришла к вам… Мне страшно…
— Почему страшно? Я вам так благодарен!
— Правда? Как хорошо!.. Вы сказали это, и я теперь спокойна… А то я все время терзалась… Простите меня!..
— За что же прощать? Вы ведь свободный человек, ничто вас не связывает… Или тень моего отца все еще не дает вам покоя?
Ничто не дрогнуло в лице госпожи Оота, и слова Кикудзи скользнули мимо нее. Словно он бросил их в пустоту.
— Давайте забудем обо всем, — сказала она. — Но, знаете… мне стыдно… Нет, нет, не из-за этого. Стыдно потому, что я совсем обезумела от звонка Куримото-сан.
— Куримото звонила вам?
— Звонила. Сегодня утром. Сказала, что вы и Юкико… Почему она мне об этом сообщила?
Глаза госпожи Оота снова наполнились слезами, но она неожиданно улыбнулась. И улыбка была не вымученной, а настоящей — простодушной, светлой.
— Ничего еще не решено! — возразил Кикудзи. — Действительно, почему она вам позвонила? Может, пронюхала что-нибудь… Вы с ней с тех пор не виделись?
— Не виделась. Но она страшный человек. Она все всегда знает. Сегодня утром, когда она позвонила, наверно, что-то ей показалось подозрительным. Впрочем, я сама виновата… Когда она сказала, я чуть в обморок не упала и, кажется, вскрикнула… или застонала… Конечно, разговор был телефонный, но она все равно почувствовала… Потому и сказала мне напоследок: «Оота-сан, вы, пожалуйста, не мешайте».
Кикудзи нахмурился. Не знал, что сказать, нужные слова вдруг куда-то исчезли.
— Да разве бы я… Неужели бы я помешала!.. Я чувствую себя такой виноватой перед Юкико… Но этот ужасный звонок! Я с самого утра места себе не нахожу. Так я ее боюсь, так боюсь… Она ужасная женщина, не будет мне теперь покоя… Оттого я и из дому убежала…
Госпожу Оота стала бить дрожь. Плечи у нее затряслись, губы задергались, словно у нее начинался припадок. Уголок рта дернулся и искривился. И вдруг сразу стало видно, что она уже не молода.
Кикудзи встал, протянул руку, коснулся ее плеча.
Она ухватилась за эту руку, как за единственное спасение.
— Боюсь! Мне страшно!.. — Госпожа Оота пугливо, напряженно озиралась по сторонам. Потом вдруг расслабилась, обмякла. — Это чайный павильон?
— Да.
— Какой хороший павильон…
Кого она вспомнила? Мужа, который часто здесь бывал, или отца Кикудзи?
— Вы здесь в первый раз? — спросил Кикудзи.
— Да.
— На что загляделись?
— Да так, ни на что…
— Это картина Мунэюки, к стихам…
Госпожа Оота кивнула и бессильно опустила голову.
— Вы разве раньше у нас не бывали?
— Ни разу.
— Разве?
— Впрочем, один раз была. Когда… на обряде прощания с вашим отцом… — Голос госпожи Оота угас.
— Вода кипит, хотите чаю? Сразу пройдет усталость. И я с вами чашечку выпью.
— Хорошо. Вы разрешите?
Госпожа Оота, шатаясь, поднялась.
Кикудзи вынул чашки и прочую утварь из коробок, стоявших в углу комнаты. Это была та самая посуда, в которой вчера подавали чай Юкико. Но Кикудзи все равно ее вынул.
Когда госпожа Оота хотела снять крышку с котелка, рука у нее задрожала, и крышка, ударившись о котелок, тоненько зазвенела.
Низко склонив голову, она погрузила в воду ковшик. Из глаз у нее опять покатились слезы, они падали на выпуклые бока котелка.
— Этот котелок… Я подарила его вашему отцу…
— Да? А я и не знал, — сказал Кикудзи.
Значит, котелок когда-то принадлежал покойному господину Оота. Ну и что же… Кикудзи это не задело. И нисколько не задело, что она откровенно об этом говорит.
Приготовив чай, госпожа Оота сказала:
— Простите, у меня нет сил встать и подать вам. Подойдите, пожалуйста.
Кикудзи пересел к очагу и выпил чай там.
Госпожа Оота упала к нему на колени, словно теряя сознание.
Кикудзи обнял ее за плечи. Она почти не дышала, только по едва заметно вздрагивавшей спине еще чувствовалось биение жизни.
Кикудзи держал в объятиях это легонькое тело, похожее на тело потерявшего последние силы ребенка.
3
— Оку-сан!
Кикудзи грубо растолкал госпожу Оота. Его руки обхватили и сжали шею женщины, словно он собирался ее задушить. Кикудзи заметил, что ключицы у госпожи Оота выступают сильнее, чем в прошлый раз.
— Оку-сан, скажите, для вас есть какая-нибудь разница между мной и моим отцом?
— Какой вы жестокий! Не надо…
Голос госпожи Оота звучал слабо, приглушенно. Глаз она не открывала.
Должно быть, ей не хотелось возвращаться на землю из другого мира.
Впрочем, Кикудзи спрашивал даже не ее, а себя самого, свою тревогу, копошившуюся где-то на самом донышке души.
Госпожа Оота увлекла его в другой мир. Он не сопротивлялся искушению, он радостно поддался ему. А в другом мире — иначе и не назовешь, именно в другом мире — стиралась грань между ним, Кикудзи, и его отцом. И все там было странно и немного жутко.
И госпожа Оота не была обычной земной женщиной, она существовала где-то вне рода человеческого, словно появилась на земле до или после всех других женщин. Наверно, поэтому в какие-то моменты она и не ощущала различия между Кикудзи и его покойным отцом.
— Вы все время помните о моем отце, да?.. Или, вернее, стоит вам вспомнить отца, и он сливается со мной, и вы видите уже только одного человека…
— Замолчите, пощадите меня! Это… Мне так страшно! Какая я преступница!
Из уголков глаз госпожи Оота потянулись светлые полоски слез.
— О-о, если бы умереть!.. Хочу умереть!.. Если бы я сейчас умерла, какая я была бы счастливая… Кикудзи-сан, вы ведь сейчас чуть меня не задушили. Почему вы меня не задушили?
