Хорошо быть тихоней - Чбоски Стивен (читать книги онлайн TXT) 📗

Стивен Чбоски

Хорошо быть тихоней

Благодарности

По поводу всех, кто перечислен ниже, могу только сказать, что без них не было бы этой книги. Вот те люди, которым я сердечно благодарен:

Грир Кессел Хендрикс

Хезер Нили

Ли, Фред и Стейси Чбоски

Робби Томпсон

Кристофер Маккуорри

Маргарет Меринг

Стюарт Стерн

Кейт Дегенхарт

Марк Макклейн Уилсон

Дэвид Уилкокс

Кейт Уорд

Тим Перелл

Джек Хорнер

Эдуардо Бранифф

И наконец…

доктор Эрл Ройм, написавший прекрасное стихотворение,

и Патрик Комо, неточно запомнивший его в возрасте 14 лет.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дорогой друг!

Обращаюсь к тебе потому, что она сказала: ты способен выслушать и понять, да к тому же ты не пытался перепихнуться кое с кем тогда на тусовке, хотя мог бы. Не старайся, пожалуйста, вычислить, кто она такая, а то, чего доброго, вычислишь и меня, а мне это ни к чему. Людей я буду называть вымышленными именами или описательно, чтоб ты меня не определил. С этой же целью не указываю обратный адрес. Без всякой задней мысли. Честно.

Просто мне нужно убедиться, что где-то есть человек, который способен выслушать и понять, да к тому же не стремится трахнуть все, что движется, хотя мог бы. Короче, я надеюсь, что такие люди существуют.

Мне кажется, ты лучше других сумеешь понять, поскольку ты, по-моему, живая душа и ценишь все, что за этим стоит. По крайней мере, очень надеюсь, потому как другие обращаются к тебе за поддержкой и дружбой, вот и все. По крайней мере, так я слышал.

Ну вот, теперь про мою жизнь. Чтобы ты понимал: живу я и весело, и тоскливо — сам до сих пор не разобрался, как такое возможно.

Убеждаю себя, что дошел до такого состояния из-за своих родичей, и в особенности после того, как мой друг Майкл весной прошлого года ни с того ни с сего перестал ходить в школу и с нами по трансляции заговорил голос мистера Уона.

— Мальчики и девочки, с прискорбием сообщаю о кончине одного из учащихся нашей школы. В пятницу на общем собрании состоится панихида по Майклу Добсону.

Уж не знаю, как по школе разносятся слухи и почему они так часто подтверждаются. Вроде бы дело было в столовой. Точно не помню. Дейв поглядел сквозь свои нелепые очечки да и говорит: Майкл покончил с собой. Его мамаша играла в бридж у кого-то из соседей, и они услышали выстрел.

Что со мной было потом — точно не помню, только мой старший брат примчался в кабинет директора и говорит: не раскисай. А потом обнял меня за плечи и говорит: возьми себя в руки, пока отец домой не пришел. Мы с братом отправились в «Макдональдс», он взял нам картофель фри и стал меня учить играть в пинбол. Даже пошутил, что, мол, благодаря мне уроки промотал, а сам такой: не помогу ли я ему с «шевроле-камаро»? Наверно, на меня смотреть тошно было — раньше мне на пушечный выстрел не разрешалось подходить к его «камаро».

Школьные психологи вызвали к себе тех ребят (раз-два и обчелся), которые реально хорошо относились к Майклу, и попросили каждого сказать несколько слов. Опасались, как видно, что кто-нибудь сотворит над собой нечто подобное, а сами, похоже, дергались, один все время бороду теребил.

Бриджет — она малость чокнутая — сказала, что да, она тоже готова покончить с собой, когда по телевизору реклама начинается. Это на полном серьезе; психологи тут же выпали в осадок. А Карл — безобидный парнишка — сказал, что очень расстроился, но сам никогда бы не смог лишить себя жизни: это грех.

Бородатый опросил всю группу, а под конец и до меня добрался:

— А ты что думаешь, Чарли?

Вот удивительно: я с этим кренделем никогда раньше не сталкивался, потому как он «специалист», так откуда, спрашивается, он мое имя узнал? На мне даже беджика не было, какие в день открытых дверей нацепляют.

— Ну, я думаю вот что: Майкл был хорошим парнем, а почему он так поступил — непонятно. Мне, конечно, сейчас тяжело, но хуже всего — быть в неведении.

Сейчас перечитываю — я такими словами никогда в жизни не излагал. И уж тем более в этом кабинете, когда ревмя ревел. Как начал реветь, так и не останавливался.

Психолог такой: подозреваю, что у Майкла возникали «проблемы в семье», а поделиться было не с кем. В результате он, вероятно, оказался в полном одиночестве и покончил с собой.

Тут я как с цепи сорвался: стал орать этому психологу, что Майкл всегда мог поделиться со мной. У меня началась форменная истерика. Чтобы только меня успокоить, он стал плести, что имел в виду «поделиться с кем-нибудь из взрослых»: с учителем, с психологом. Но меня такими штуками не проймешь, и вскоре к зданию нашей школы подкатил на «камаро» мой брат и меня забрал.

С того дня и до самых каникул учителя меня не дергали и даже завышали оценки, хоть я и не стал умнее. На самом деле я их всех, похоже, нервировал.

Похороны Майкла получились странные: его отец ни слезинки не проронил. А через три месяца ушел из семьи. Во всяком случае, Дейв открытым текстом в столовке так и сказал. Я иногда об этом задумываюсь. Вот интересно: что делалось у Майкла в доме за ужином, перед теликом? Никакой записки он не оставил — ну, или предки ее заныкали. Может, и правда были у них «проблемы в семье». Я без понятия. Если б знать, может, не так бы тоскливо было. Может, прояснилось бы хоть что-нибудь, пусть неутешительное.

Одно знаю точно: мне из-за этого приходит в голову, что у меня, наверно, тоже «проблемы в семье», но у других, как я понимаю, еще покруче проблемы. Типа того, как мою сестру бросил самый первый ее парень — переметнулся к другой — и сестра все выходные плакала.

Папа ей тогда сказал: «Есть люди, которым гораздо тяжелей».

А мама ничего не сказала. Через месяц сестра с новым парнем познакомилась, опять стала быструю музыку гонять. Отец, как всегда, на работе занят. А мама — по дому. А брат всю дорогу возился со своим «камаро». То есть всю весну, а как лето началось — уехал учиться. Он играет в американский футбол за сборную Пенсильванского университета, ему нельзя в отстающих числиться, иначе к играм не допускают, и за лето ему нужно было выровнять баллы.

В семье у нас, по-моему, любимчика нет. Нас трое детей, я самый младший. Мой брат — самый старший. Он классный футболист и машину свою обожает. В серединке — моя сестра, очень симпатичная, парней строит. Я теперь учусь на «отлично», как и сестра, поэтому меня никто не долбает.

Мама перед теликом вечно плачет. Отец много работает, человек он правильный. Моя тетя Хелен говорила, что папу гордыня спасет от кризиса среднего возраста. До меня совсем недавно дошло, что она имела в виду: ему уже сорок стукнуло, а перемен никаких.

Тетю Хелен я любил больше всех на свете. Она была маминой сестрой. Училась в свое время на «отлично», книжки мне давала читать. Папа говорил, что до такого чтива я еще не дорос, но мне нравилось; он, бывало, пожмет плечами и отстанет.

Последние годы своей жизни тетя Хелен провела у нас в доме, потому что с ней приключилось что-то жуткое. От меня скрывали, что с ней произошло, хоть я и расспрашивал. Когда мне было лет семь, я перестал допытываться, но до этого приставал, как все дети, а тетя Хелен — в слезы.

Тут-то отец и залепил мне пощечину. «Будешь знать, как тетю Хелен доводить!» Я вовсе не хотел ее доводить и прикусил язык. Тетя Хелен сказала отцу, чтобы не смел при ней поднимать на меня руку, а он такой: это мой дом, что хочу, то и делаю. Мама промолчала, брат с сестрой тоже.

Больше я ничего не помню, потому что разревелся, и отец велел маме увести меня с глаз долой. А много позже мама, хватив белого вина, рассказала мне, что случилось с ее сестрой. Действительно, многим приходится куда хуже, чем мне. Это точно.