Тихон Колобухин - Можаев Борис Андреевич (электронная книга .txt) 📗

Борис Можаев

ТИХОН КОЛОБУХИН

– Ты все говоришь, – правда, мол, свое возьмет, рано или поздно одолеет? – спрашивал меня шкипер Федот.

– Ну! Неверно?

– Может, и верно… Только не в наших местах. Мне так думается: правда где-то заблудилась. А может, дороги у нас неподходящие – боится завязнуть. Кто ее знает! Но в наших краях правда и не ночует.

– Это почему же?

– А потому… Ты Тихона Спиридоныча Колобухина знаешь?

– Знать не знаю, но слыхал.

– Что ж ты про него слыхал?

– Садовник он хороший… Сад большой вырастил в чистом поле.

– Про это и ребятишки знают, которые вон по садам лазают. А ты про его справедливость слыхал?

– Не припомню что-то.

– И об чем ты только помнишь? Если хочешь знать, перед Тихоном Спиридонычем все люди равны.

В прошлом году он председателю райисполкома Скобликову яблок бесплатно не дал. Тот прислал с «газиком» три мешка и записку от председателя колхоза: «Товарищ Колобухин, отпустить…» И подпись – Батурин. А Колобухин поперек этой записки написал: «За счет председателя колхоза». И – в бухгалтерию! Содрали с Батурина…

– И только?

– По-твоему, мало?

– Это все мелочи.

– Мелочи? Ладно. А как это рассудить – Колобухин от пенсии отказался?

– От какой пенсии?

– От государственной! Пока, говорит, мне шестьдесят лет не стукнет, пенсию получать не буду – совестно. А ведь у него не маленькая пенсия, он капитаном был, пожарным инспектором. И добровольно ушел в садовники, в колхоз… Это как рассудить?

Я пожал плечами.

– Любимое дело… Но при чем тут правда?

– Обожди! – сердито оборвал меня шкипер. – Ты сам небось не вступишь в колхоз? Добровольно! А? То-то и оно… Любимое дело? Я, может быть, тоже на земле люблю работать, но вот на пристани торчу… А Колобухин пошел… сад вырастил. Пятнадцать лет растил. И вдруг его из сада убрали. Теперь и скажи мне, есть у нас правда или нет?

– За что же его сняли?

– За непочтение родителей. В колхозе восемьсот рублей пропили, а он написал про это в листок народного контроля и по селам развесил. Сам Тутышкин приезжал. Это что, говорит, такое… Снять! Ну и сняли, и листки, и Колобухина.

Я без дальних разговоров закинул рюкзак за спину и прошел в деревню Малые Бочаги, где жил Колобухин. На травянистой дороге меня нагнал грузовик с полным кузовом людей – колхозники с лугов ехали. Проголосовал. Машина остановилась. Я влез в кузов. Тут мы и познакомились с Колобухиным. На нем была серая, потемневшая от пота и покрытая на плечах сенной трухой рубаха да видавшая виды соломенная шляпа с обвислыми и обтрепанными полями. Он был черен, как жук, с выпуклыми, блестящими карими глазами, с прямым носом и открытыми ноздрями.

Взглянув на мое газетное удостоверение, удивился:

– Неужели «туда» дошло?

– Дошло, – говорю.

– Но я не писал, не жаловался…

– Это неважно.

– Нет, важно. С работы меня никто не снимал, – я сам ушел. И вообще в моей истории винить некого, – он нахохлился, как петух перед боем.

Я не торопился с расспросами – здесь и народу было много, да и вообще сельские жители с ходу ничего не делают. Надо приглядеться к человеку, прикинуть, что к чему.

Возле школы мы выпрыгнули из машины и пошли в конец деревни. Тихон Спиридонович пригласил меня на чай.

Говорил он с корабишинским напевом, растягивал гласные в конце слов: «Нюра-а, ставь самова-ар!» «Подвывают», – смеются у нас в Тиханове над корабишинскими. Они, мол, люди пришлые и прозывались «талагаями». Одни, говорят, из Латвии переселились, другие – с Кавказа, третьи – из Крыма. Трудно определить, какая легенда наиболее правдива, – среди корабишинских жителей есть и медлительные голубоглазые гиганты Лактюнины, похожие на латышей, и бойкие приземистые черноголовые Кадушкины да Колобухины, смахивающие на крымских татар. Воистину русский бог велик.

– Вы родом из Корабишина, – говорю я.

– Как вы отгадали?

– По говору да по внешности.

Смеется:

– Меня на службе то за татарина, то за кавказца, а то и за еврея принимали.

– Давно переселились в Малые Бочаги?

– Пятнадцатый год пошел.

Его дом вынесен из посада и повернут лицом к улице, таким образом, как бы замыкает ее. Дальше ходу нет – поле. А вокруг этого пятистенка, обшитого тесом, разросся сад… И каких только чудес нет в этом саду! Тут тебе и малина величиной с кулак, и фрукты-ягоды, похожие сразу и на вишню, и на рябину – и кислят, и сластят, и во рту тают. И груши с яблоками растут на одном дереве. А под окном дальневосточный лимонник переплетается с виноградом «Мадлен-Анжевин».

– Тихон Спиридонович, откуда все это взялось?

Отвечает скромненько:

– Садовники присылают со всех концов… Кто семена, кто черенки. И я посылаю. Помогаем друг другу.

На стене у Колобухина висит карта европейской части Союза, – карта перекрещена черным карандашом, и как раз в пересечении диагоналей обведен жирный кружочек.

– Вот это и есть Малые Бочаги – пуп земли, – говорит Колобухин.

Разговор у нас был долгий, сумбурный, немыслимо разнообразный. Тихон Спиридонович все не хотел говорить про то самое, ради чего я пришел к нему. Делал он это не столько из скромности или боязни, сколько из желания понять – с кем имеет дело, прощупать, что ты за птица, ну и себя показать.

– Интересно, вы не знаете, – отчего это бельфлер-китайка подмерзает?

Спрашивает и смотрит на меня так, словно я и пустил по свету этот неустойчивый сорт яблонь.

Что-то мычу неопределенное, пожимаю плечами, а Тихон Спиридонович сочувственно кивает головой и завлекает меня все дальше в словесные дебри:

– Как мы знаем, аммиачная селитра убивает широколистник, лебеду и сурепку, а против злаковых сорняков ничего не придумано. К примеру, против пырея. Или, может, я отстал? Извиняюсь, конечно, вы не в курсе?

Услыхав, что я не «в курсе», он откинется на стуле, прикроет глаза, долго молчит, и чуть заметная улыбка играет на его сухих губах. Насладившись моей полной неосведомленностью, он добреет, начинает себя показывать:

– Скажу вам по секрету – омаиновая мазь из семян осеннего безвременника – лучшее средство против рака кожи.

– Что вы говорите?!

– Не верите? Сейчас покажу.

Он моментально снял рубаху, повернулся ко мне спиной и показал желтое пятно на лопатке:

– Вот. Меланома была. Врачи отказались, а я вылечил. Нюра, подтверди!

От шестка обернулась жена его, с покорным, одутловатым, нездорового цвета лицом:

– Истинная правда… Это не мазь, а сущая отрава. Как огнем жгла его. Он, бывало, как повязку наложит, так полночи крыком крычит.

Анна Петровна хоть и занята своим делом – жарит нам яичницу, подает огурцы, квас, но постоянно начеку, слушает, что говорит Тихон Спиридонович, не надо ли слово нужное вставить.

– А вот еще что интересно… – продолжает Тихон Спиридонович. – В нашей аптеке никто эритрицын не брал. Залежался. Но заболела девочка у соседки…

– Чем?

– Головная боль и температура…

– Да вроде бы она жаловалась на внутренности, – отозвалась от шестка Анна Петровна.

– Это возможно, – кротко соглашается Колобухин. – Боль, она хоть и чувствуется в голове, но причинную связь имеет с внутренними органами. Так вот я и говорю соседке: Марья, не ходи ты за лошадью в колхоз. День потратишь, а то и два – не отвезешь девчонку в больницу. Сама видишь – уборочная кампания в разгаре. Вот тебе записка – сбегай в аптеку и скажи: Тихон Спиридонович Колобухин для себя, мол, просит этого лекарства. Принесешь – дай девочке. Оно и боль снимает, и аппетит дает. Лучшего лекарства не придумано.

– И помогло? – спрашиваю я.

– Как рукой сняло.

– С той поры это лекарство прямо нарасхват берут, – радостно подхватывает Анна Петровна. – Так и говорят аптекарю: дай нам лекарства Колобухина – ото всех болезней помогает.