На росстанях - Колас Якуб Михайлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Пойдемте, господа, подзакусим в ресторане! — громко говорит незнакомый парень.
Они направляются на людную улицу, где светло и шумно, и проходят один квартал. Незнакомый парень круто поворачивает в переулок. Идут долго, минуют улицы и переулки и снова выходят к монастырю, теперь уже с другой стороны. Незнакомый парень останавливается, пропускает вперед Ольгу Викторовну и говорит:
— Заходите!
Лобанович с учительницей входят в тесный, слабо освещенный дворик. Прямо перед ними несколько древних, пришедших в упадок домиков жмутся друг к другу. Ольга Викторовна и Лобанович подходят к одному из этих домиков и останавливаются на крылечке.
Ольга Викторовна стучит.
— Кто? — раздается из-за двери.
— От Бориса, — отвечает учительница.
Дверь открывается. Они входят в комнату, довольно просторную, но обставленную бедно. Сбитый, облезший диванчик, голые стены, если не считать гитары на одной из них, несколько стульев, небольшой столик, на котором тускло горела простенькая лампа, — вот и вся обстановка.
В комнате сидели три человека.
Лобанович вслед за Ольгой Викторовной по очереди поздоровался с ними, причем никто своей фамилии не называл. Только Ольга Викторовна назвала незнакомых Лобановичу людей по именам: товарищ Глеб, Соломон, Гриша. Все они еще молодые парни, и определить их профессию было трудно, — видимо, рабочие.
Самым солидным и самым интеллигентным из них выглядел Глеб. Он носил пенсне, имел небольшую рыжеватую бородку, аккуратно подстриженную, и держался наиболее независимо и спокойно. По всему видно было, что он самое авторитетное здесь лицо.
Лобанович беглым взглядом окинул комнату с ее убогой обстановкой и сосредоточил все свое внимание на этих молодых, совсем незнакомых ему хлопцах.
Представление о действительности и сама действительность часто разные вещи. Образы "крамольников"-революционеров совсем не такими рисовались Лобановичу. Перед ним были обыкновенные люди, без романтики и демонизма, с виду хилые и слабые, одеты еще беднее, чем он сам. Ему показалось, что его новые знакомые чем-то обеспокоены. Неужели они боятся? Было как-то неловко, тесно и как бы душно, а вообще неприятно и излишне торжественно.
Гриша подходит к Глебу, они о чем-то разговаривают. Соломон подсаживается к Лобановичу.
— Вам, товарищ, впервые приходится быть на таких собраниях?
— Первый раз, — отвечает учитель.
— А вы уже давно работаете учителем?
— Третий год.
— Ну, а скажите, как настроено крестьянство?
— Разные у них бывают настроения. Дать огульную характеристику довольно трудно.
Через несколько минут из другой двери показывается высокий молодой парень, тот самый, который вел их сюда. Он пошептался о чем-то с Глебом.
Лобанович тем временем немного освоился и с интересом ждал, что будет дальше.
— Товарищи! — говорит Глеб.
Голос у него звонкий, глаза веселые и смелые. Он привычным движением руки поправляет пенсне и продолжает:
— Нам, думаю, интересно будет услышать небольшую информацию с места от нашего нового товарища.
Эти слова адресовались Лобановичу. Он почувствовал то же самое, что чувствует не совсем хорошо подготовленный ученик, когда его неожиданно вызовет учитель.
Четыре пары глаз поднимаются на Лобановича. Он приходит в некоторое замешательство, но его выручает Ольга Викторовна. С чисто женским тактом она выводит соседа из довольно неприятного для него положения.
— Я думаю, — говорит она, — моему коллеге интересно было бы сначала войти в курс дела. Не лучше ли будет, если товарищ Глеб сам сделает информацию иного порядка?
— Наше сегодняшнее время, к сожалению, ограничено, и это сделать сейчас как раз неудобно. Нам нужно принять инструкции к моменту дня, ну, на ближайшие дни, — отвечает Глеб. Затем, как бы экономя время, он обращается к Лобановичу: — Нам известна ваша работа, я с удовольствием приветствую вас, товарищ, как нашего единомышленника, хотя официально вы у нас не числитесь.
Глеб сказал несколько слов о той революционной деятельности, которую надо проводить теперь, похвалил Лобановича и дал высокую оценку его работе. Это придало учителю смелости, и он попросил слова.
Речь Лобановича была вначале немного путаная, слова не слушались его, и язык ворочался не так, как полагается. Но потом он оправился и даже оживился, когда высказывал свой взгляд на расширение пропаганды среди крестьян через сельских учителей.
— Как мне думается, до сих пор еще очень мало внимания обращалось на нашего брата учителя со стороны революционных организаций. Между тем сельский учитель — единственный человек среди крестьянства, который мог бы вести работу. А для этого нужно только расшевелить, объединить в свои учительские организации разбросанных по глухим уголкам учителей. Тогда можно подготовить в должной степени народ к революции.
Эти слова находят здесь сочувствие, что поднимает дух Лобановича. И Ольга Викторовна радуется за него: ведь это же ее кандидат!
На прощание ему дают листовки и брошюрки, адреса квартир и приглашают в дальнейшем держать связь с Глебом.
Ольга Викторовна остается ночевать у своих знакомых, а Лобанович, щедро наделенный нелегальной литературой, плетется по опустевшим улицам и переулкам, боязливо приглядываясь и прислушиваясь к затаенной ночной тишине. Выйдя за пределы города, он вздыхает с облегчением и чувствует себя свободнее и увереннее.
XXVII
Ясно видно, что Иван Прокофьевич, казенный лесничий, не в духе. Не час, не день, даже не десять дней, а целые месяцы хмурится его крутой лоб, сердито свисают длинные усы, а из быстрых глаз сыплются искры. Даже ругань его, обычно дружеская, добродушная, веселая, брызжет теперь настоящей злостью, рассыпается круглыми, ядреными словами под высокими, широковерхими липами и вязами казенного парка.
Хоть уже и холодно, но Лобанович нарочно открывает форточку в окне напротив парка казенного лесничего, чтобы услышать эту брань. Это даже и не брань, а дискуссионная речь Ивана Прокофьевича на социально-политические темы. И тут не важно, возражает ли ему кто или нет, — важен только сам предлог для такой дискуссии. У лесничего давно накипело на сердце, и ему необходимо излить свое возмущение неспособностью больших и малых чиновников, необходимо испепелить огнем своей ненависти это ничтожество, которое начинает добиваться каких-то своих прав, выползает из норы на видное место. Он не может примириться с тем печальным фактом, что на Руси перевелись "богатыри", что некому спасать ее. Не важно, как реагирует на его слова слушатель, соглашается с ними или нет, — ему просто нужен живой свидетель его возмущения. А если этот свидетель какой-нибудь полешук из Выгонов или из Высокого или кто-нибудь другой, даже из числа интеллигенции, иногда, не дождавшись конца излияний лесничего, потихоньку скроется, просто сбежит, лесничий еще некоторое время продолжает шуметь. А когда заметит, что его слушатели — липы и вязы, беспокойно глянет по сторонам, как потревоженный коршун. Порой он на этом и кончает. Все зависит от того, в какой степени излито возмущение. Если же возмущение слишком велико, он идет искать нового слушателя, чтобы закончить дискуссию. Пружинистой походкой срывается с места, решительно направляется в сторону школы, к плетню. Там есть перелаз. Иван Прокофьевич поднимает полы черного ярославского кожуха, забрасывает сначала одну, потом другую ногу — гоп! — и вот лесничий уже на территории школы.
Посреди школьного огорода он немного задерживается, раздумывая, куда направиться. Опять-таки дальнейшее поведение лесничего зависит от степени его возмущения. Иногда он минует школу и идет дальше: ведь учитель занят, хотя с ним поговорить удобнее всего. Во-первых, он умеет слушать, вставит слово, реплику подаст, ну, словом, помогает высказаться до дна; во-вторых, он такой человек, с которым приятно поговорить о войне: оба они в курсе военных дел, оба имели одинаковые взгляды на исход войны, хотя они здесь здорово обманулись; в-третьих, учитель такой человек, из которого может выйти толк, если его надлежащим образом направить в нужную точку. И лесничий много потрудился, давая соседу надлежащее направление: посылал ему "Новое время", Розанова, Лютостанского, а из художественной литературы — Мельникова-Печорского, которого лесничий ставил на самое первое место среди русских писателей, так как романы "На горах" и "В лесах", по его мнению, не имели равных себе.
