На росстанях - Колас Якуб Михайлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Лучшего в вашем положении и не скажешь, — говорит она, не переставая смеяться.
Какая-то новая мысль загорается в живых, выразительных глазах учительницы.
— А скажите, Андрей Петрович, — переменив тон, спрашивает Ольга Викторовна, — любили вы кого-нибудь хоть раз?
Лобанович невольно опускает глаза, но быстро справляется с замешательством и в свою очередь спрашивает:
— А как вам кажется?
Ольга Викторовна вглядывается в Лобановича.
— Мне кажется, любили и теперь любите.
— Кого? — снова спрашивает Лобанович.
— Ну, это уж вам лучше знать.
Лобанович устремляет глаза куда-то в пространство и молчит.
— А вы мне все же не ответили на вопрос, — не отступает учительница.
— Если парень начинает рассказывать девушке о своей любви к другой девушке, это означает, что он переносит свою любовь на ту, которой рассказывает.
На лице Ольги Викторовны мелькает радость.
— Это правда?
— Думаю, что правда.
— Но это в том случае, когда рассказчика не тянут за язык?
Лобанович помолчал.
— И это правда.
Ольга Викторовна в свою очередь опускает глаза и задумывается.
— А если бы девушка рассказывала парню о своей любви к другому, то и тогда была бы правда?
— Правда осталась бы правдой.
— И такой вывод делаете вы из собственного опыта? — допытывается учительница с лукавой улыбкой.
— Нет, это только теория, и она, думаю, подтверждается практикой.
— А что послужило причиной создания такой теории?
— Жизнь. Молодая человеческая жизнь.
Ольга Викторовна заливается смехом.
— Ах вы психолог-сердцевед! — в ее словах слышится скептицизм.
Лобанович хитровато улыбается.
— У вас, Ольга Викторовна, был такой случай, когда один ваш знакомый поведал вам о своей любви к другой, а вы полюбили его раньше, чем он рассказал вам это. Я не буду спрашивать, было это или нет, так как знаю, что было.
Ольга Викторовна приходит в замешательство и слегка краснеет. Лобанович делает вид, что не замечает этого.
— Черт знает что вы плетете! Хватит об этом! — говорит она. — Не затем пришла я к вам, чтобы говорить о любви.
Она, кажется, разозлилась на свою слабость, ведь у нее к нему есть нечто более важное…
— Знаете, коллега, что я хотела вам сказать?
— Нет, не знаю.
— Так вот. Вошла я в одну революционную организацию, имею там знакомства. И вам непременно надо связаться с нею.
Лобанович молчит, о чем-то думает. Он и сам знает, что рано или поздно, а стать ближе к какой-нибудь революционной организации ему придется. Он чувствует, что надо сделать какой-то новый шаг в жизни, важный и небезопасный шаг. И теперь как раз наступает решающий момент.
— Разумеется, связаться с организацией надо, — наконец говорит он.
— Непременно надо! — подхватывает Ольга Викторовна. — Все, что есть здорового, честного, должно выступить на борьбу с самодержавием и вести ее организованно: ведь реальная сила только и может быть создана тогда, когда будет крепкая организация и когда работа будет вестись по строго определенному плану. Организация поможет вам и литературой, и деньгами, и живым советом. Организация поддержит вас, за ее спиной вы будете чувствовать себя увереннее и смелее. А теперь как раз идет собирание революционных сил, эти силы растут, крепнут, идет широкая подготовка к вооруженному восстанию, и недалеко время, когда вспыхнет революция. Хныкать в такое время над военными поражениями самодержавной России просто смешно. Чем больше этих поражений, тем шире будет расти недовольство, тем больше шансов на революцию, на ее победу.
— И вы верите в близкую победу революции?
— Я уверена в этом, — горячо отвечает Ольга Викторовна.
— Может, вы больше в курсе дела, если так глубоко верите в революцию и в ее победу. Я же, признаться, не разделяю полностью этой веры, ибо для меня неясны две силы в государстве, от которых и будет зависеть все, — крестьянство и армия. Меня глубоко взволновал один факт и заронил сомнение в мою душу. Летом довелось мне ехать по Полесской железной дороге. На одном небольшом разъезде я остановился, и мне пришлось остаться там дня на два. Проходил царский поезд. На протяжении всей железной дороги стояла охрана. Впереди стояла цепь войск, за ней тянулась линия полицейской охраны и третий ряд — охрана крестьянская. Никого и близко не подпускали к железной дороге. Задержали все движение. Царских поездов было два; в одном из них ехал царь, но в каком — никто не должен был знать. Представьте же себе, когда проходил царский поезд, крестьяне по добровольному почину высыпали из деревень и становились на колени за этими тремя линиями охраны. И заметьте — такие случаи имели место не только здесь, но и в других губерниях.
— Андрей Петрович! Стоит ли придавать этому значение? Начнется революция, и все изменится внезапно и стихийно. И тот, кто становится теперь на колени перед царским поездом, пойдет с дубиной на самого царя. Во время революции настроение изменится быстро. А войско, армия, вы думаете, целиком стоит на стороне царя?
— Этого я не знаю.
— В том-то и штука, что вы многого не знаете.
Понизив голос, Ольга Викторовна тихо добавляет:
— В армии ведется работа, и почва для этой работы имеется. Революция приближается, и она заявит о себе так громко и неожиданно, что земля задрожит и небу жарко станет.
Лобанович слушает и удивляется, как много революционного запала в этой смуглой девушке со стрижеными волосами и как горят ее глаза. Ему неловко перед ней: ведь где-то там, на дне его души, шевелятся робость и сомнение, чего нот, как видно, у нее.
— Так, — говорит он. — Ну что ж, в добрый час!.. Так вы, Ольга Викторовна, помогите мне, познакомьте меня ближе с организацией, чтобы можно было попасть на собрание, кое-какие знакомства завести.
— С великой охотой! Я так и знала, что вы это сделаете, — говорит она, и удовлетворение отражается на ее лице.
Поздно вечером Ольга Викторовна идет в свою школу.
— Ну, я вас немного провожу.
Когда они отправляются в дорогу, на выгоне напротив окон квартиры учителя тихо проползает сутулая человеческая тень и скрывается в темном закоулке, оставаясь незаметной для них.
Далеко за переездом, возле самого села, учитель останавливается.
— Ну, Ольга Викторовна, теперь вы, можно сказать, и дома. Бывайте здоровы!
— Андрей Петрович! А вы ночуйте у меня. Зачем вам идти так поздно?
— Не так уж и поздно. Пока вы приготовитесь ложиться спать, я буду дома.
— А почему вы не хотите ночевать?
— Я люблю ходить ночью — это раз.
— И боитесь сплетен — это два.
— Ну, пусть будет два, — соглашается Лобанович.
— Ну, как знаете… Оно, может, и действительно не стоит давать пищу для сплетен. Только мне жалко, что вы будете из-за меня трепаться еще целый час.
— Э, Ольга Викторовна, все равно трепаться придется, так лучше начинать понемногу теперь.
Они простились.
Только сейчас, оставшись один, Лобанович почувствовал всю глушь и затаенную, глубокую тишину осенней ночи. Низко к земле склоняются черные кусты рядом с гатью. Сдавленные тяжелим, густым мраком, они напоминают какие-то странные большие кочки. А дальше ничего не видно. Земля закрыта черным плотным пологом. На небе ни звездочки. Седые тучи нависают низко-низко и еще увеличивают темноту. Видать, собирается дождь.
На переезде Лобанович останавливается. Слышится далекое грохотанье поезда. Учителю становится веселее, и этот грохот кажется ему близким и милым. Далеко-далеко выплывают из мрака два огонька, словно глаза доброго друга. Кажется, они стоят на одном месте, не двигаются, но железные колеса все отчетливее выстукивают свою однообразную песню.
Эти два огонька и это громыханье, оживляющие ночную глушь, невольно напоминают Лобановичу то неведомое, новое, приближение чего уже слышат чуткие уши этих загнанных в темные норы людей.
XXVI
