Грустный день смеха (Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
— Я хотел с вами поговорить. Я давно уже мечтаю с вами поговорить. Я был во многих местах, но, по-моему, только вы…
— Слушаю вас, — сказал я обреченно. Теперь я понял, с кем имею дело. Этот человек был тихий изобретатель вечного двигателя. Такого не выгонишь, на него не накричишь… Его надо просто выслушать. Сидеть и слушать хоть всю ночь, иначе он придет на следующий день. И на следующий. И опять. Пока самому не надоест.
Между тем человек с трудом приподнял свой портфель и передвинулся ко мне на два стула ближе.
— Видите ли, в чем дело. Я внимательно читаю вашу газету. Как говорится, от корки и до корки. Все. Понимаете — все! Я и другие издания читаю, но именно ваша вызывает у меня наибольшее удивление.
— Вот как?
Признаться, я не знал, что разговор пойдет в этой плоскости.
— Да! Больше всего меня поражают очерки. Как вы их пишете? Почему начинаете то так, то этак, то середина у вас оказывается в конце, а конец залазит в середину. Зачем вы так делаете? Я ничего не понимаю. Ведь есть же теория очерка, есть классические образцы, есть мастера. Есть законы жанра, наконец! Вы это специально делаете?
Молодой человек придвинулся ко мне еще на два стула и заглянул в лицо.
— Если специально, то вы издеваетесь над жанром! Вас просто надо снять с работы. Если вы делаете это не нарочно, так сказать, не ведаете, что творите, то вам надо учиться. Учиться серьезно, профессионально. Ответьте мне! Только честно! Не виляйте!
— Мы просто хотим как лучше, — пробормотал я.
— Как лучше? — ахнул молодой человек. — Неужели вы правда так считаете? Вот взять, например, лично ваш последний очерк. Ведь в нем пять колонок описания природы и только двадцать три строки о самом герое!
— Так мой герой ведь лесник… — начал я и вдруг осекся. Неожиданная мысль пришла мне в голову: а не пригласить ли этого чудака к нам на месячную «летучку». Так сказать, неожиданный взгляд со стороны на все нами написанное. Парень эрудированный, теоретически подкован, может, и скажет что дельное.
Я высказал свою мысль вслух, и парень с бородой- мочалкой охотно согласился. Мы расстались по-дружески, и он, довольный, уволок наконец свой объемистый семейный портфель.
В назначенный день собрались люди на «летучку», я и думать забыл о своем знакомом, сделал небольшой доклад по вышедшим номерам и вдруг увидел его. Сидит в уголке в обнимку со своим опять огромным портфелем, бороду-мочалку пощипывает и очень внимательно так меня слушает.
Ну, после доклада, как это и положено, развернулись страсти. Кричат, ругают, хвалят, восторгаются, проклинают. В общем, как всегда. Только тот, с портфелем, молчит. Ну, когда перекипели все, я и говорю:
— Товарищи, тут вот к нам читатель пришел. Интересно послушать его мнение. Пожалуйста, молодой человек.
Человек с бородой встал, помолчал, потом хлопнул себя по кудрявой голове и воскликнул:
— Или я нормальный, а вы все сумасшедшие и вам надо серьезно лечиться, или я сумасшедший и мне надо серьезно лечиться, а вы все нормальные. Ведь вы хвалите то, что плохо, и ругаете то, что хорошо!
Что тут началось! Боже мой! Гвалт, вопли! Но парень не сдается, отстаивает свою, точку зрения. Оказался он действительно хорошо подкован в вопросах теории, крыл цитатами из классиков, подводил теоретическую базу, строил прочную цель логических доказательств.
И тут родилась идея. А не взять ли его нам в штат редакции? У нас есть должность — называется «свежая голова», то есть человек, который весь день отдыхает, а потом на свежую голову читает целиком номер, вылавливает ошибки. Не сделать ли антипод «свежей головы», так сказать «затуманенную голову»? Пусть она копается в номере своими логическими звеньями, может, что и выкопает.
И мы зачислили парня с бородой в штат. Взялся он за дело горячо. Ругал нас ужасно, обзывал сумасшедшими, но иногда из его набитой теорией головы мы что- нибудь вылавливали для себя, какую-нибудь шальную идею. Поэтому и держали. Звали его Аликом. Вскоре освободилась должность заведующего отделом, подходящей кандидатуры не оказалось, в кабинет пока посадили Алика. А потом как-то привыкли. Сидит в кабинете заведующего и пусть сидит. Сумасшедшие мы так сумасшедшие… Газета-то все равно выходит.
Вскоре я перешел на другую работу, потом вышел на пенсию, занялся литературой. Пробую писать рассказы и ношу их в свою бывшую газету. Редактором там сейчас Алик. Видно, зашел как-то в редакторский кабинет случайно, да и привыкли к нему. Пусть себе сидит. Газета-то все равно выходит. Конечно, растолстел, полысел, приобрел бас, но остался прежним.
— Или ты нормальный, а я сумасшедший и мне надо серьезно лечиться, или ты сумасшедший, а я нормальный и тебе надо серьезно лечиться, — говорит «затуманенная голова», прочитав мою рукопись. — Где логика? Где законы жанра? Почему у тебя нет завязки, кульминации и развязки? Ты что, бредишь?
Мы спорим час, два, три. Потом я забираю свою рукопись, вздыхаю и кладу на стол «затуманенной головы» два пирожка с капустой, купленных на Тверском бульваре.
«Затуманенная голова» быстро, почему-то сердито съедает их, и в его глазах я читаю жалость к себе.
— Бросил бы ты писать, — говорит бывший мой сотрудник, — да пошел в ночные сторожа. Сторожа везде сейчас нужны. И платят им хорошо.
Я бреду домой, огорченный, и гоню от себя упорную мысль о сторожах, которым хорошо платят…
Столик с видом на трамвай
После работы я, как всегда, решил забежать в нашу «стекляшку», выпить бутылку пива и сжевать какой-нибудь бутерброд, пока не придет с работы жена и не приготовит ужин.
К моему изумлению, вечно осеннего вида крыльцо нашей «стекляшки» было чисто вымыто, а у дверей стоял швейцар с галунами, в генеральской фуражке и приветливым лицом человека, который взял от жизни все и больше ему от нее ничего не надо. В швейцаре я узнал директора кафе, которого видел иногда, когда тот руководил разгрузкой ящиков во дворе.
— Теперь это ресторан? — упав духом, спросил я директора-швейцара.
Когда «стекляшка» становится рестораном — это оборачивается бедствием для всего микрорайона.
— Нет, — приветливо улыбнулся бывший директор. — Это я по совместительству. Когда работы нет, я переодеваюсь в форму и становлюсь швейцаром. Все людям приятно.
— А крыльцо зачем вымыли? — подозрительно спросил я.
— Для чистоты. Да вы проходите. Сегодня как раз пиво чешское завезли. Есть и немецкое, но я предпочитаю наше «двойное золотое». Сейчас, правда, нет, но к вечеру обещают. Обязательно заходите. Я вас приметил: вы любитель пива. Приятно иметь постоянную клиентуру.
Очень удивляясь словам своего собеседника, я вошел в кафе. Что-то раньше я не замечал у него внимания к «постоянной клиентуре». «Сняли, наверное, из директоров, вот он и устроился швейцаром, — подумал я, — вербует себе „клиентуру“ для чаевых».
Однако чудеса на этом не кончились. Они только начинались. Раньше мы топали в одежде прямо в зал, скользя на опилках, которые щедрой рукой рассыпала уборщица тетя Зина в синем, видавшем виды халате.
Теперь пол, как и крыльцо, был тщательно вымыт, а тетя Зина уже в белом халате стояла в сооруженном на скорую руку гардеробе и, позвякивая в кармане жетонами, строго говорила:
— Мальчики, раздеваться. Авось не в кино пришли, а в культурное учреждение.
Я снял пальто, шапку и пригладил волосы ладонью.
— Повысили, что ли, тетя Зина? — спросил я, уважительно смотря на бывшую уборщицу, теперь больше похожую на медицинскую сестру.
— Да нет… Это я по совместительству… Все равно по другим точкам бегаешь, так уж лучше в своей. Ты ноги-то, ноги вытирай, авось не в театр пришел!
Я послушно вытер ноги, пригладил волосы и вошел в зал.
Это не был зал «стекляшки»!
Это был зал ресторана!
Это был зал для приема иностранных делегаций!
За накрытыми накрахмаленными скатертями столиками сидели все давным-давно знакомые мне люди. На физиономиях знакомых была растерянность и даже испуг. Все находились в мятой одежде и были непричесаны. Кто же мог подумать, что тетя Зина вдруг откроет здесь гардероб?
