Вербы пробуждаются зимой (Роман) - Бораненков Николай Егорович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Сынишка тронул за рукав:
— Пап! Ну чего мы тут мерзнем? Пойдем…
Плахин вздрогнул, подхватил сынишку на руки и, целуя в озябшие щеки, быстро понес к саням. Мальчонка еще не знает, что под старой сосной лежит его мать — «мамочка милая», как он ее называет. Ему не сказали об этом, чтоб не плакал, не терзал свое маленькое, еще не окрепшее сердце. Пусть думает, что мать уехала к бабушке в город и скоро вернется. Подрастет — все узнает.
— Пап, а чего у тебя на щеках слезины? Чего, а пап?.. — спрашивал он, растирая пальцем слезы по лицу отца.
— Да это так, сынок. От мороза, — отвечал Плахин.
— А почему нет у меня слез от мороза? — шарил он ладошками по своим румяным щекам.
— Ты еще маленький. Глазки твои, как огоньки, горят.
— А у тебя?
— А у меня старенькие уже. Не греют.
— А у мамы какие?
— И у мамы, как огоньки. Садись-ка. Ух, ты тяжелый какой!
Плахин усадил сына в передок розвальней, укутал его овчинным тулупом, поправил под соломой пилу, топор и тронул вожжами застоявшегося, облепленного снегом коня.
У каждого человека есть на земле свое благословенное вместо, которое он любит, перед которым преклоняется. И куда бы ни забросила его судьба, какие красоты бы он ни видел, он остается в своей привязанности неизменным, и ничто не в силах заслонить ему то, что полюбил однажды.
Таким близким сердцу местом была для Сергея Ярцева Москва. Он не думал о ней каждый день или час, как об этом пишут иные журналисты. Этого не было. Суетная армейская жизнь часто надолго уводила его от приятных воспоминаний. Но уж когда навеивалось былое, Сергей с упоенной грустью припоминал столичные улицы и площади, Большую Пироговку, где когда-то жил, березки подмосковные, под которыми пришлось встретить не одну зарю, реки в ивовых, черемушных обметах и самых красивых, самых веселых московских девчат, на которых не грех было засматриваться холостяку.
Четыре года не был Сергей в Москве. Почти полторы тысячи дней не слыхал ее шума, не видел ее улыбки, ее обнов. И потому, не дожидаясь места в гостинице ЦДСА, сдав чемодан в камеру хранения, сразу вылетел на улицу.
И что за чудо эта Москва! Минутой назад была усталость, вялость в ногах, но вышел на улицу — и нет ее. Птичью легкость придала она всему телу, омолодила дух и вот уже закружила, завертела, понесла в людском потоке по улицам и площадям.
Похорошела столица после войны! С центральных улиц сняты трамваи, и вместо них, цвинькая проводами, бегут троллейбусы. В бараньем стаде легковых машин нет больше ни одной трофейной колымаги. Мчатся серые и голубые «Волги», «Победы». Светлее и опрятнее стали дома. Одни из них подпудрены, другие подлатаны, а кое- где поднялись в вымытую синь красавцы новые. Вдоль тротуаров зазеленели, подпоясанные белыми тесьмами, молодайки липы. У Кузнецкого моста вместо разрушенного бомбой дома раскинул разноцветные шатры огромный пивной бар. Быстрые, как бабочки, девчата в белых чепчиках и коротких фартуках подносили к столикам янтарно-пенистое пиво.
Сергей шагнул под один из грибков, но сейчас же круто повернул назад. За крайним столиком, где он хотел выпить кружку пива, сидела Ася. Она ела из вазочки мороженое и восхищенно-благодарными глазами смотрела на масляно прилизанного парня с черной челкой усов.
Случись это четыре года назад, Сергей не выдержал бы, подошел и, наверно, наговорил бы всяких глупостей. Но теперь… Двоякое чувство охватило его. Ему было противно видеть Асю с этим холеным, высокомерным юнцом, типчиком, хотя он вовсе и не ревновал ее теперь ни к кому. Но в то же время и обрадовался, застав ее с ним, увидев ее влюбленные глаза. Теперь уже не оставалось ни капли сомнения в выдумках Нади. Никаких приветов и поцелуев не посылала Ася. И не вздыхала, и не лила слез по ночам. Это всё чувства Нади. Все, что писала, происходило с ней.
«Ах, Надя, Надейка! Какая ты скрытная. Как надолго зажала сердце в кулак. Ну погоди ж… Оттаскаю тебя за уши».
На углу Сретенки Сергей остановился.
«Может, зайти на фабрику, попросить, чтоб отпустили ее сейчас? — подумал он. — Нет, пожалуй, не стоит. Не будем нарушать уговора. Встретимся в шесть, как в телеграмме сказал. А сейчас… Зайду-ка я в редакцию к Николе Бирюкову. Давно не видал его».
Редакция военной газеты, как и в прежние годы, располагалась в старом здании, построенном в бедные годы, после гражданской войны, когда было не до архитектурных красот. Узкая, щербатая от сапог лестница вела на второй и третий этаж, где в маленьких комнатках с низкими потолками ютились сотрудники и начальство.
На втором этаже, в первой оправа комнате горбился над статьей чубатый офицер в зеленой рубашке. Китель его, с протертыми локтями, висел тут же на стуле. Русые растрепанные волосы сердито топорщились, будто он только что с кем подрался.
Сергей подошел к столу и дернул газетчика за чуб.
— К вам можно?
Бирюков вскочил.
— Сергей! Тысячу зим!
Друзья обнялись, взаимно помяли кости, сели друг перед другом за стол.
— Что злой, как демон? — спросил Сергей, уловив в глазах Бирюкова неугасший огонь. — Аж позеленел, бедняга.
— Статью вот готовлю, черт бы ее драл. Несусветная муть. Ни одной свежей мысли. Ни умного слова. Сплошная тарабарщина. Жвачка сонной коровы. Ты только послушай, послушай, пишет как. «Наша задача состоит в том, чтобы постоянно будировать вопросы, изучать их и ставить во главу угла». Ты понимаешь, печется о чем? Не работать, а будировать вопросы. Ставить их во главу угла. Да это же осел! Законченный канцелярист! Да я бы таких тупиц, безмозглых пней без пенсии увольнял, дня на высоком посту не держал бы. Но вот, сидят и пописывают. Вернее, мы за них пишем. — И потряс листами.
— Но зачем же тогда печатать такую статью? Это же чужие мысли! Обман читателей. Они же не знают, что тут у автора лишь подпись одна.
— Привычка, брат. Привычка на чужом коне в рай въезжать. Обленились некоторые, обомшели, как сомы, не хотят своим умом шевельнуть. Зачем? На то подчиненные есть. Редакция. Там все сделают, подправят, к пустым словам умные мысли приставят. А придет опубликованная статья, знаешь, что будет?
— Что?
— Подхалимы с поздравлениями потянутся в кабинет. «Ах, Петр Тимофеевич! Какую статью вы дали! Какие мысли в ней! Указаньице б дать, чтоб прочитали да совещаньица провели». А в высшем штабе у многих тоже глаза на лоб. «Ба! Братцы. Да как же мы такого умного человека на низшей должности держим? Повысить его. Из него же мудрость прет».
Сергей усмехнулся.
— Присочинил, Никола. По одной статье о человеке не судят.
— Зачем по одной? Ему десять напишут, на блюдечке принесут. «Петр Тимофеевич, массы жаждут вашего слова». «Петр Тимофеевич…» Тьфу. Тошно. Вот тут болит. Э-э, да пошли они… Ты как тут объявился? В отпуск или вызвали?
— Работать приехал. Снова в управление.
У Бирюкова поднялись брови.
— В управление? Но ты же… И почему майор? Кажется, подполковником был?
— Не помню.
— Нет, ты шутишь…
— Нисколько. Назначен вместо Зобова.
Бирюков вскочил.
— Ну, молодец! Молодчина! Но поздравлять не буду. Нет. Назначение надо обмыть. Сегодня же опрыснуть.
Сергей встал.
— Согласен. Но только не сегодня.
— Уже в кусты?
— Никогда.
— Верю. Верю, Серега. Ты не из таких, чтоб по кустам. Ты где решил остановиться?
— В гостинице ЦДСА.
— А может, ко мне? Жинка с дочуркой рады будут.
— Спасибо, Никола. Но мне лучше в гостинице побыть.
— Почему?
Сергей дружески прижал Николая к плечу, доверительно прошептал на ухо:
— Я буду не один.
— Ах, вот оно! Ну, тогда конечно. У-у, старый холостяк.
Они простились на Пушкинском бульваре, дав друг другу слово скоро увидеться. Бирюков отправился доделывать статью какого-то Ляшко, а Сергей зашагал на набережную к Крымскому мосту, где была назначена встреча с Надей.
До шести вечера оставалось еще полтора часа, и потому Сергей шел не спеша, теперь уже всматриваясь в лица москвичей — молодых мамаш, степенных старичков и старушек, занявших все скамейки, милых парочек, гуляющих по бульвару.