Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич (е книги TXT) 📗

— Я не способен на это.

Полковник умышленно не хотел понять отказ и засмеялся.

— Скромником себя выдаете. Что значит не способны? Это уж позвольте тогда нам самим определить. А может, у вас обнаружатся такие способности, что всех нас за пояс заткнете, а?

— Вы не так меня поняли.

— А как надо понять?

— Я не согласен и не соглашусь никогда, — резко ответил Алексей и отвернулся.

— Это ваше категорическое утверждение, или, может быть, дать возможность подумать?.. Так как же, Алеша?

— Я перестану вам отвечать.

— Не надо так горячиться, я же доброжелательно настроен к вам, — чуть ли не обиделся полковник. — Неужели вам хочется за свой необдуманный выкрик, который многие слышали, и в частности тот самый извозчик... И за этот красный лоскут поплатиться не только свободой, но жизнью? Ведь если все это было с вашей стороны не озорством, как бы мне хотелось считать, то... Самый факт того, что вы находились среди взбунтовавшихся рабочих, да еще с этим флагом... Подумайте над всем этим, Алеша. Призываю вас, как отец...

— Меня зовут Алексей Брагин.

— Доверьтесь моим сединам, — продолжал полковник. — Вся ваша жизнь впереди, и не советую порывать с ней, она дана один раз. Что вам стоит сказать, что были раньше грешки, принадлежали к партии, но все это в прошлом? Никто вас не съест за такое признание. Зачем же себе роете яму таким неразумным упорством?

Алексею хотелось бросить открытый вызов сидящему перед ним врагу, во весь голос крикнуть, что никакими тюрьмами, ссылками и виселицами не запугать и не удержать рабочих от революционной борьбы, но он сдержался. Лучше сказать об этом потом на суде, чтобы слышали многие, а не только один этот жандарм.

— Давайте запишем, — обмакнул полковник перо в чернильницу и стал вслух диктовать себе: — «Принадлежа в прошлом к партии, именуемой «Народная воля», я, Алексей Брагин...»

— Я к ней не принадлежал, — громко повторил Алексей.

— Встать! — внезапно ударил полковник ладонью по столу.

Алексей поднялся и, усмехнувшись, сказал:

— Вот, полковник, и изменило вам доброжелательство.

— Имейте в виду, Брагин, что вы пока содержитесь у нас, как в гостинице, но режим может моментально перемениться. Не заставляйте вырывать признание силой, а мы его вырвать сумеем, — жестко проговорил полковник.

— Никогда, — так же жестко ответил ему Алексей.

Еще пять дней пробыл он взаперти, а потом его начали выпускать на пятнадцатиминутную прогулку. Однажды Алексей ухитрился поднять брошенный кем-то из арестантов скомканный клочок папиросной бумаги. Вернувшись в камеру, развернул бумажный комочек. На нем было написано карандашом: «Азбука. Сначала стучать по вертикали — в каком по счету ряду, а потом по горизонтали — какая по счету буква».

И ниже на разграфленной бумажке была тюремная азбука.

Алексей даже засмеялся от радости. «Учебник» был в руках.

Вечером, лежа на опущенной койке, застучал в ту самую стену, откуда слышал в первые дни настойчивые просьбы ответа. Застучал — сначала медленно, неуверенно. Без привычки не успевал улавливать ответный стук, просил повторять и медленнее подавать букву за буквой. В соседней камере сидел обвиненный в распространении противоправительственной литературы рабочий из Тулы.

Прошло два-три дня, и Алексей, уже не заглядывая в бумажку, общался со своим соседом. Перестукивание заметил надзиратель, пригрозил карцером, но сосед простучал Алексею, чтобы он наплевал на указки тюремщиков, — и Алексей совсем осмелел. Крикнув в ответ надзирателю:

— Из тюрьмы выпускайте, тогда буду разговаривать, а не перестукиваться.

Одиночество перестало томить.

— ...Так, Агутин, так, так... Опять с тобой встретились.

— Так точно, вашскородье, опять.

— Может, тоже скажешь, что все по-честному было?

— По-честному, вашскородье, как есть.

Пристав допрашивал маляра в тот же день, когда его с куском кумача за пазухой поймали городовые.

— По-честному, так... За бедных людей хотел порадеть. Все понятно... Ну, а как же это ты, братец мой... как же ты, негодяй, — поправился пристав, — у заводских ворот очутился? Кой черт занес тебя к ним?

— Шли мы, вашскородье, по своим малярным делам... Новый подрядец думали взять.

— Кто это — вы?

— Я и, стало быть, подмастерье мой...

— Брагин?

— Точно так. Алексей. Шли, стало быть, мы...

— Погоди. Кто кого вел? Ты — его или он — тебя?

— Вместе шли. И глядим, вашскородье, несметная туча людей собралась. А нам в аккурат мимо завода был ход... И вот, значит, идем... А дятловские, которые у ворот пособрамшись, друг дружке жалятся, что не хочет им хозяин деньги платить. И уж это вот, вашскородье, как есть не по-честному, да...

— Ну, а палка зачем была у тебя?

— Очень просто — была. От собак отбиваться. Намедни в Дубиневке один кобель наскочил, сапог мне обгрыз. Такой злющий, сибирский глаз!..

— А это зачем? — указал Полуянов на кумачовый лоскут, лежавший перед ним на столе.

— А это... А это из дому я прихватил. Будем, думаю, завтракать где-нибудь в холодке, так на землю хоть постелить. Опять же и руки вымоешь — утереться можно.

— Сколько лет, Агутин, тебе?

— Шестьдесят, вашскородье.

— И до этакой поры не научился врать поскладней?

— А зачем нам врать? Мы — по-честному.

— Ладно, — поднялся пристав. — Не стану руки марать об тебя, а вот в тюрьме за вранье тебе, действительно, влепят по-честному...

— Эх, сибирский глаз... — протяжно вздохнул Агутин.

— То-то же, что сибирский... Считай, докатился теперь до Сибири. Причислятся тебе все злодейства, скипидарная твоя душа!..

Глава тридцать первая

СТРАЖДУЩИЕ И ОБРЕМЕНЕННЫЕ

Губернская судебная палата вынесла Алексею Брагину двенадцатилетний каторжный приговор. Его судили вместе с Агутиным, которого приговорили тоже к двенадцати годам каторги, и с Прохором Тишиным, получившим четыре года тюрьмы.

Алексея обвинили в организации бунта заводских рабочих; Агутину, как его пособнику, присчитали, кроме того, подозрительную смерть купца Кузьмы Нилыча Дятлова и неуважительное отношение к его наследнику заводчику Дятлову. Прохора — в противозаконном выступлении, нарушившем общественный порядок.

Агутин и Брагин отказались на суде признать Тишина своим знакомым, и он отказался признать их. Все трое назначались к отправке в Сибирь.

Прошел суд. В статейном списке был указан каторжный номер Алексея. В сопровождении надзирателя и солдата его провели через два дня на осмотр врачебной комиссии, где приказали раздеться донага, описали приметы и убедились в пригодности для длительного путешествия к месту отбывания каторги. Повели в подвальный этаж, где находилась баня. Там, в раздевалке, около парикмахера, солдата-самоучки, и кузнеца уже стояла группа арестантов. Алексея коротко остригли. Надзиратель приказал переодеться, выбросив из кучи арестантского одеяния армяк, халат, коты, пару портянок, подштанники, штаны, рубаху, бескозырку и мешок для вещей. Коротко пояснил, как следует надевать и носить «поджильники» и подкандальники, чтобы кольцо кандалов не било ногу.

У маленькой наковальни сидел кузнец и курил. Пришел один из надзирателей, тяжело неся на спине тюк оков. С шумом сбросил их на каменный пол. На ржавое старое железо кандалов набросились уголовные арестанты, и началась странная, непонятная Алексею борьба — борьба за оковы. Но, глядя на посмеивающихся надзирателей, прислушиваясь к отдельным выкрикам арестантов, копошащихся у груды железа, Алексей понял их торопливость. Каждый хотел добыть себе более легкие кандалы. На полу осталась одна пара. Алексей поднял ее. Находящийся в помещении десяток арестантов был обеспечен оковами. Придет новый десяток, надзиратель внесет новый тюк кандалов, и новый клубок человеческих тел будет вырывать друг у друга ржавые холодные цепи.

Кузнец не спеша, попыхивая трубкой, ударом молотка расплющивал заклепки, отталкивал арестантов одного за другим. Очередь дошла до Алексея. Он поставил ногу на наковальню; показалось, что быстро поднятый кузнецом молоток сорвется и ударит по ноге.