Под горой Метелихой (Роман) - Нечаев Евгений Павлович (книги без регистрации TXT) 📗
— Ты чего это там шепчешь? — спросил ее вдруг Володька. — Думаешь, неправду Сказал? Напишу вот доктору, мне этот журнал и пришлют.
Как-то уж так получилось, — глянула Нюшка на парня из-под черных, стрельчатых бровей, вскинула гнутые, как пчелиные лапки, мохнатые ресницы, и показалось Володьке, что говорит он совсем не то.
— Не веришь? — задал всё же вопрос, чтобы скрыть непонятное замешательство.
— Чему верить-то? — вопросом ответила Нюшка. — Ты мне и не сказал еще ничего. Про Швейцарию я и сама прочитаю.
Федька толкнул локтем Екимку, моргнул незаметно Никишке, прибавили парни шаг. Вот он и переулок, свернуть бы в него, постоять за тыном у старой ветлы.
Только подумала Нюшка об этом, а из проулка Андрон: за передник тащит Улиту, а у той на плече мешок, туго набитый чем-то, а в другой руке — ножницы, какими овец стригут. Мешок, по всему видать, не слишком тяжел, местами соломинки из него пролезли.
— Куда это вы ее, дядя Андрон? — удивился Владимир.
Бородач сверкнул сердитым взглядом, не останавливаясь подтолкнул Улиту, изругался матерно.
— В правленье, куда ее больше. На месте словил!
Осталась Нюшка одна в переулке.
Не ждал Артюха беды, а она за углом притаилась, — насилу уговорил председателя не передавать дело Улиты судебным властям. Добро еще, Андрон не догадался прямо с поля заглянуть к ней в избенку: опять гнала самогон, потому и колосья стригла, что наказ счетовода к Ильину дню выполнить старалась.
Пока Андрон рассказывал председателю, как ему удалось на месте преступления захватить воровку, Артюха, улучив минутку, болезненно скрючился и, снимая очки, из-под руки успел моргнуть Улите: не сдавайся, мол, говори, как я научил. Потом, прижимая живот, потихонечку вышел и через Старостин запустелый сад, озираючись, пустился к огороду вдовы, гвоздем колупнул замчишко, кочергой из-под печки достал змеевик, квашню трехведерную, в которой барда последние часы доходила, у плетня в крапиву запрятал и тем же путем вернулся к своим бумажкам.
Улита сидела бледная, настороженная к каждому слову, и по тому, как сверкали временами ее глаза, как судорожно передергивались плотно поджатые губы, понял Артюха, что истинное назначение набитого колосьями мешка пока еще не открыто.
— Не пришлось бы в больницу слечь, — вслух пожаловался счетовод, усаживаясь на место и поочередно оглядывая собравшихся. — И кто бы подумать мог, что огурцы малосольные такую напасть причинить могут! Не дошли, верно, а потом, сдуру-то, молока парного стакана два выпил…
— Стало быть, опасаешься, что на трудодень ничего не будет? — спрашивал Роман у вдовы.
— Стало быть, так, — отвечала Улита, — потому — при теперешних ваших порядках половина деревни с котомками разбредется по осени.
— Неплохо придумано.
— Верьте вы ей! — выкрикнул с места Володька. — Кулацкая пропаганда! За это пять лет полагается! А может, снова аппаратом обзавелась?
— Именно! — подхватил Артюха, точно ждал этого слова. — Справедливые подозрения высказывает товарищ! Понятых и бригадира с ними — сейчас же форменный обыск. И тогда уж вы, гражданочка Селивестрова, не пятерочку, а полный «червонец» схлопочете!
На щеках Улиты, до того бескровных, пятна багровые выступили.
— Идите, — выдавила она через силу, — пойдемте все вместе. И ты, Ортемий Иваныч, иди. Протокол вместе подпишем, рядышком и на суде посидим. По тебе-то давно уж скамеечка эта тоскует.
От Улитиных ядовитых слов, от тяжелого взгляда Андрона у Артюхи мурашки по спине пробежали, ноги ватными сделались… Обнесло, однако: ничего не нашли при обыске, а Улита как в рот воды набрала; уставилась диким взглядом на пустое место, где квашня стояла, — единого слова от нее не добились.
— Завтра придешь на заседанье правленья, — уходя, обронил Роман. И тут неожиданным защитником Улиты оказался кузнец: высказал предложение, чтобы обсудить ее на общем собрании и чтобы работой себя оправдала.
Одна беда кличет другую: не успел отдышаться Артюха после этого дела, дернули черти приехать в колхоз Евстафия Гордеевича. Не раз говорил ему Артюха, когда бывал в городе: в Каменный Брод не показывайся, опознать могут!
Явился. Да и опять — как не поедешь, когда из обкома строжайшее предписание: проверить с научной точки зрения и доказать, что в Каменном Броде сознательно попирают агротехнику, живут по старинке, а виной всему этому учитель Крутиков. Сам он морально разложился, попал под влияние немарксистски настроенных элементов, сожительствовал с библиотекаршей, козыряет тем, что в него будто бы стреляли, выставляет свое личное «я» и на этой почве организует сопротивление новшествам науки.
Вместе с заведующим земельным отделом приехал товарищ из Уфы. Это сразу смекнул Артюха. И приметил еще, что рука левая у него в локте не гнется и перчатка на ней кожаная. Этот больше молчит. При нем Евстафий Гордеевич о подлинной цели своей командировки не говорил, а как с глазу на глаз со счетоводом остался, настрого предупредил, чтобы на квартиру их вместе устроили и никаких намеков насчет выпить и прочее. Если в доме молока не достать, тем лучше. Пусть видит уфимский, что колхоз — в чем душа держится, земля три года навоза не видела, где его взять.
Артюхе повторять не надо, — всё понял с полуслова. Специально провел приезжих по Озерной улице на квартиру к Петрухе Пенину и сам же наказал хозяйке самовара не ставить, а если спросят, так сказала бы, что нету его — самовара-то. Пусть подумают, каково жить стало, на то они и партийные начальники, чтобы всю подноготную видеть.
Изба у Петрухи ветхая, окна маленькие и не открываются, оттого в избе душно. Костлявая, хмурая старуха, повязанная наглухо темным платком, затолкала на печь ребятишек и принялась устраивать постель ночлежникам. Долго вздыхала за пологом.
Евстафий Гордеевич тем временем снял пиджачок, уложил его аккуратненько на подоконник, поверх рубашку свернул. Сам Петруха на печь взгромоздился, сидел, свесив босые, искривленные в ступнях ноги.
— А клопы у вас водятся? — спросил Евстафий Гордеевич, подозрительно осматривая закопченные стены.
— Клóпушка-то? Должон быть, а как же! — шамкал Петруха, силясь превозмочь зевоту. — Клóпушка, он допреж хозяина в избу входит.
— Молчал бы — «хозяин»! — сурово перебила его старуха. — Сиди уж! — И, выйдя на середину избы, остановилась.
— Уж не своим ли признать хочешь? — попробовал усмехнуться Евстафий Гордеевич, видя, что старуха смотрит на него пристально. — Понапрасну не тужься.
— Тужиться мне нечего, — не меняя ворчливого тона, ответила бабка, — что верно, то верно: таких-то носатых в родстве не бывало. А только видела где-то…
— На базаре, где больше, — буркнул, отворачиваясь, Евстафий Гордеевич. — Иногда интереса ради прохаживаюсь по колхозным рядам.
Хозяйка не уходила. Склонив голову набок и скрестив под передником руки, она бесцеремонно разглядывала нежданного гостя.
— На базаре-то я и не помню в кои годы была, — не унималась старуха. — А только смотрю на тебя… Память не та, вот худо. Постой, постой! А случаем, с красными ты не воевал?
— Ты… Вот что, — нашелся наконец не в шутку перепуганный ночлежник, — шла бы ты, бабка, на свое место: штаны снимать буду.
— Надо же придумать такое, — говорил он минуту спустя своему соседу, — воевал ли я с красными? Ляпнет так человек, и готово — поминай как звали!
— А что вы хотите, — в тон ему отозвался невольный свидетель замешательства Евстафия Гордеевича, — сколько угодно!
— Но я документы имею!
— Нервы у вас, однако, пошаливают, — укладываясь поверх лоскутного одеяла и позевывая, проговорил сосед Полтузина. — Она же не сказала, что вы воевали против красных, «С красными» — значит, на их стороне!
Евстафий Гордеевич почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. Надо же быть такому! Вот уж действительно: пуганая ворона…
Клопы кусали отчаянно. Временами Евстафию Гордеевичу казалось, что весь он, с головы до ног, обложен крапивой, его бросало в жар, но он не шевельнул и пальцем: а вдруг этот не спит — неужели понял?.. Так прошла ночь.
