Черные колокола - Авдеенко Александр Остапович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Молчи! Не имеешь права.
— Верно, есть грех, болтливая. Это все, что осталось от женского рода.
Михай посмотрел на нее так, как посмотрел бы Мартон, если бы воскрес.
— Неправда. Вся ты, с ног до головы, жен… девушка.
— Ты даже и это сохранил? Здесь? Удивительно!.. Где Жужанна?
— Там, в своей комнате. Я ее предупредил. Что нам приказано сделать?
— Взорвать это гнездо. Не сейчас. Когда шайка будет в сборе. Все должны быть уничтожены. До единого. Подождем Арпада и его людей.
— Как же они сюда войдут?
— Не беспокойся. Наденут плащ-невидимку.
Юлия ушла, а он все еще улыбается. Так вот и суждено ему всегда расплываться в улыбке: и когда увидит ее, и когда подумает о ней, и когда почувствует, угадает ее приближение.
Михай набивает карманы патронами, засовывает за пояс пистолеты, вставляет в гранаты запалы, а сам прислушивается к девичьим голосам, доносящимся из комнаты Жужанны.
Приоткрылась дверь, и заглянул Антал.
— Ну?
— Ага! — Михай до 23 октября был веселым человеком. Шутил, разговаривая о самом серьезном, но теперь… Если бы еще неделю прожил среди «национал-гвардейцев», разучился бы и смеяться.
— Что это за «ага»? — нахмурился Антал.
— А что это за «ну»?
— Я про нее, про гостью, спрашиваю.
— Вот теперь ясен вопрос. Встретились, как положено в таких случаях: смех сквозь слезы, ахи-вздохи, поцелуи. Антал, ты знаешь, я тебя уже люблю, — вдруг объявил Михай.
— Это ж почему? За что? — «Гвардеец» смущенно улыбался.
— За то, что ты сделаешь сегодня. И за то, что ты уже сделал.
— А я еще ничего не сделал.
— Сделал! Меня признал своим командиром — первое твое дело. Привел сюда эту девушку — второе. Благодарю.
Забыли все плохое Жужанна и Юлия, будто и не было между ними глубокой пропасти октябрьских событий, огненного Будапешта и расстрелянного Мартона. Подруги опять вместе, по эту сторону баррикад, одинаково думают, чувствуют, одно дело делают.
— Сумеешь, Жужа?
— Не беспокойся. Не промахнусь, не запоздаю. Я дочь оружейного мастера. Забыла? И ничего не боюсь. Ты ведь не боишься?
— Так то я! Семь дней и ночей воюю. Семь дней и ночей не думаю о себе.
— Юлишка, я всегда любила тебя, но сейчас… если бы ты знала, какая ты стала! Ты — и не ты.
— Да, Жужика, я это и не я. Не помню, как раньше жила, все разучилась делать. Только на одно дело поднимается рука — убивать фашистов. Все мысли об этом. Вот разговариваю с тобой, а сама думаю, как и откуда буду метать гранаты, сколько убью «гвардейцев».
— Губы у тебя запеклись. Кофе хочешь?
— Кофе?.. Не знаю. Я забыла, когда пила и ела.
— Выпей! Пойдем.
Юлия посмотрела на часы.
— Открой окно в своей комнате.
— Зачем?
— Рядом с окном пожарная лестница. Через двадцать минут по ней спустятся с чердака Арпад и его помощники.
— Они уже на чердаке?
— Да. Пойдем к радисту, ты хотела его поблагодарить.
Вошли в «Колизей», и Жужа обняла и поцеловала Михая.
— Спасибо вам, товарищ.
— За что? Вроде бы не успел заслужить. Мечтал, да не успел. Или это аванс?
— Видишь, я говорила! — Юлия с откровенным восхищением посмотрела на Михая. — Как вас зовут?
— Здесь Михаем величают, а там…
— Как?
— Не настаивайте. Могу ведь и проговориться.
— Говорите!
— Прав на то не имею, но…
— От имени Арпада даю вам это право. Говорите! Мне хочется знать ваше имя.
— Зачем?
— Не знаю, — ответила Юлия. И она была искренна.
— А я вот знаю, почему мне хочется знать ваше имя… Как вас зовут?
— Юлия.
— Хорошее имя. Чистое… А мое…. навсегда испачкано, проклято.
Девушка помолчала, пристально разглядывая радиста. Спросила:
— Имре?
Он опустил голову.
— Вот вы и верните этому имени чистоту. Тысячи и тысячи Имре будут вам благодарны. И Михаи, и Анталы, и Яноши. — Она опять посмотрела на часы, кивнула на комнату Жужанны. — Арпад через десять минут будет там. Мы пошли, Имре.
Завывание пожарных сирен притянуло Жужанну к окну. Отвернула край красно-бело-зеленого полотнища, глянула вниз, на улицу.
— Странно! Пожарные команды. Единственные труженики в Будапеште…
— А мы? Разве мы не труженики? — Имре гордо улыбнулся, встряхнул головой, растопыренной пятерней расчесал свои спутанные соломенные волосы и подмигнул Жужанне. — После разгрома контрреволюции нас с тобой к святым труженикам причислят. Не меньше! Да! Великая нам выпала с тобой судьба, Жужа!
Жужанна серьезно, строго посмотрела на Имре.
— Да, великая! И зря ты, Имре, не веришь в то, что говоришь.
— Почему не верю? Моя вера ничуть не хуже твоей. Ты свою веру слезами удобряешь, а я — смехом да брехом. Вот и вся разница.
Невдалеке забухала скорострельная автоматическая пушка.
Шандор появился в «Колизее», подошел к окну, прислушиваясь к пальбе и определяя, где стреляют.
— Пиратское орудие. — Он вздохнул, и на потемневшем, заросшем его лице отразилось душевное страдание. — Сколько оружия захвачено пиратами у нас, ротозеев! Как же это случилось? Как мы допустили?
Имре переглянулся с товарищами и засмеялся.
— Шандор бачи, от кого ты ждешь ответа?
— От себя! Я себя спрашиваю: как ты опростоволосился? Как позволил этой швали вооружиться твоими пушками, твоими автоматами?.. Ладно! Как бы там ни было, а все-таки мы одолеем. Разгромим!
— А что потом будет? — спросил Имре. Лукавая улыбка светилась на его юношеских губах. Всю жизнь беспечно улыбался. И теперь он не считал возможным отказаться от давней привычки.
— После разгрома будем выгребать грязь, натасканную этими… моим сынком Дьюлой и его другом Кишем и такими, как они. Тяжелые настанут времена. Не скоро залечим раны, восстановим разрушенное, сожженное, растоптанное. Наши друзья, прежде всего русские, с опаской будут поглядывать на нас. И правильно. Так нам и надо! Я бы на их месте тоже опасался. Они к венграм с открытым сердцем, а венгры…
— Что ты говоришь, папа? — Жужанна сурово смотрела на отца. — Плохо ты знаешь русских. Нет, не отступятся они от нас с тобой. Они знают, кто размахивал ножом, кто забрасывал танки бутылками с горючей жидкостью, кто выкалывал глаза мертвым бойцам. Русские подружились с нами не на год, не на десять лет. На века!
— Если бы так и было… — вздохнул Шандор.
— Будет! На помощь русских, чехов, румын, поляков будем надеяться, папа, но и сами не оплошаем. Не так, как раньше, при Ракоши, будем жить, руководить. Довольно обманывать и народ, и себя! Жить, работать, руководить будем только по-ленински — без барабанного гама, без устрашающего окрика. Не навязывать народу свою единоличную волю, а убеждать. Убежденный человек во сто крат сильнее замученного, не рассуждающего, слепо верящего.
— Идет профессор! — вбежав, доложил Антал.
— Ну и что? — усмехнулся Имре.
— Ничего. Идет, говорю, серо-буро-малиновый профессор. Первую лестницу одолевает.
Жужа подошла к отцу. Стоит перед ним, молча, темными от печали глазами спрашивает о том, что нельзя выговорить словами. Лицо ее без кровинки. Шандор Хорват отвечает дочери тоже молча, только твердым, суровым взглядом. Жужа понимает его, но боится поверить. Может быть, ошиблась?
— А как же он, Дьюла? — Жужа смотрит на сердитые губы отца и знает, какие слова они произнесут.
— Не наша это забота. Разве он годовалый, не понимает, что огонь есть огонь.
Все точно сказано. Возразить такому судье невозможно. Защитить брата нечем, есть только жалость к потерпевшему бедствие, надежда на великодушие сильных.
— Член правления клуба Петефи Дьюла Хорват!.. «Он вцепился в меня, чтоб я его поднял ввысь… — тихо размышляя вслух, произнесла Жужанна. — Я стряхнул его, как червя, прилипшего к моему сапогу».
Все с недоумением посмотрели на нее. О чем она?
— Вспомнила Петефи, — пояснила Жужанна. — А может быть, все-таки предупредим?
Юлия сжала губы, закрыла глаза, осталась наедине со своей совестью, со всем тем, что случилось с ней за эти страшные дни, и думала.
