Шумавские волки - Ваншенкин Константин Яковлевич (бесплатные серии книг .txt) 📗
На стене их комнаты редкий охотничий трофей – гигантские, необыкновенно ветвистые оленьи рога.
Ян узнает, в каком отеле для нас забронированы номера.
Врбецкий, который мог бы провести этот день дома, едет с нами, собственно, для нашего удобства: нас нигде не останавливают, только козыряют Пижме.
Рассеивается туман над горами, и они под ясным синим небом уже совсем не выглядят мрачными и хмурыми. И Ян то и дело удивляется и повторяет, что это редкость для Шумавы, что здесь всегда дожди, что это специально для нас такая погода.
Мы кружим по Шумаве, по серпантину горных шоссе, наши хозяева уже наметили маршрут, они хотят показать нам все, а во мне опять начинает что-то протестовать, я уже переполнен впечатлениями, я хочу, чтобы все это хоть слегка устоялось, и мне снова хочется в Прагу.
– Сейчас заедем в профсоюзный дом отдыха.
– Зачем? Поехали!
– Это хороший дом отдыха. Посмотрим и выпьем по одному пиву. Здесь директор бывший пограничник, капитан Щетка («е», а не «ё»), он уволился по болезни.
– Ну, давайте.
Директора нет, но на месте – его жена, товарищ Щеткова, она заведующая столовой.
– О, Пижма! – радостно кричит она Врбецкому.
Бар тоже в ее распоряжении, и она, зайдя за стойку, наливает нам по кружке пива. Сидя в пустынной столовой, мы пьем пиво и смотрим за окно, где поднимаются поросшие елями горы, где по шоссе проносятся машины, но монотонный шум горной речки заглушает их рев.
На нас напяливают халаты, и мы осматриваем сияющую белизной и никелем кухню, потом – двухместные и одноместные современные комнаты для отдыхающих (такая погода – редкость, и никого нет дома, все в лесу), пишем отзыв в книге посетителей и покидаем дом отдыха профсоюзов «Быстржина», уверенные, что больше никогда не увидим его, как бегло покидаем мы в жизни множество мест с тем, чтобы уже не вернуться.
– Товарищ Щеткова («е», а не «ё») приглашает нас сегодня на вечер, будет бал, знаете, по случаю конца заезда…
Мы благодарим, у нас очень плотная программа.
Пригнув голову, сидит за рулем Йозеф. Встречные машины минуют нас с мгновенным ревом. Йозеф внимателен и точен, движения его мягки и неторопливы, «Татра» будто сама безошибочно и плавно вписывается в поворот. Лишь только открывается просматриваемый отрезок дороги, Йозеф резко увеличивает скорость, легко обходя других. Здорово водит машину наш Пепичек! Я всегда радуюсь и порою даже волнуюсь, когда вижу настоящего мастера, будь то поэт, плотник или спортсмен. Но чувствуешь это особенно остро, если от их мастерства в какой-то степени зависит и твоя жизнь, если это хирург, летчик или шофер на горной дороге.
В городках и деревушках, где мы останавливаемся, Йозеф, солидный, степенный, обязательно заходит в магазины и лавочки, интересуется ценами, смотрит, что бы такое купить своим двум сыновьям (двух лет и девяти месяцев), жене и даже теще. И покупает что-то. Утром он не успел побриться, и белая рубашка уже не имеет того вида, но все же выглядит он довольно браво, наш Йозеф, наш Пепичек.
Чего только не видели мы за этот синий день, кружась по Шумаве, чего только не осматривали. Скотные дворы с автоматическим кормлением крупных чистых коров. Лесопильный завод. Новые современные дома для сельскохозяйственных рабочих: для семьи из двух человек – двухкомнатная квартира со всеми удобствами, для троих – трехкомнатная. В отдаленные, глухие, холодные районы привлекают именно этим, чтобы люди закрепились надолго, навсегда, чтобы не тянулись непрестанно к старым теплым гнездам. Новые – лучше!
В другом месте видели дом – эдакий комбинат, в нем, в одном – всё: для семейных отдельные комнаты, для холостых общежитие, для детей – школа, там и клуб, и магазины, и столовая. Все – в одном доме! Возле дома прямо на земле стоит телевизионная антенна, метров полутора от земли, – оказывается, это место достаточно высоко, и нет смысла поднимать антенну на крышу.
Сразу видно, где кончается пограничная закрытая зона – появляется множество туристов. В разноцветных машинах или в разноцветных же палаточках где-нибудь возле реки.
Среди темной хвои изящные, комфортабельные отели с особым горным шиком и колоритом: некрашеная – под старую – мебель, грубые, как бы домотканые, с народной вышивкой скатерти и занавески. В одном из таких отелей – в «Интернациональном», – где мы обедали, среди самых различных иностранных нашлись и наши газеты. Ничего особенного за минувший день не случилось, но вот моя команда проиграла в Минске. Порадовали, спасибо!
Ей-богу, это испортило мне настроение. Удивительно, может быть, даже глупо, но это так. Я «болею» за свою команду очень давно. Ее поражения, неустойчивый класс, неумение и еще более нежелание играть, как играют в футбол, всегда больно задевали меня. Ее удачи, ее взлеты, ее мастерство и даже просто везение до сих пор наполняют меня радостью. Проснешься утром – что это было вчера приятное? Ах да, наши выиграли! Или – наоборот. Говорят, что замечено: когда выигрывает донецкий «Шахтер», на следующий день поднимается производительность труда в шахтах Донбасса. И опять же – наоборот. Что это такое? Какое мне дело до мальчишек в красных майках и синих трусах, гоняющих мяч по яркому зеленому газону! Что у меня с ними общего? Почему их поражения и победы трогают меня не меньше, а может, и больше, чем их самих?
Мы на знаменитом Черном озере, где недавно на дне были найдены утопленные гестаповцами секретные архивы. Об этом много писали. Озеро мрачное, отвесные поросшие лесом берега. (И опять: «граница – по горизонту, и чуть ниже горизонта».) Существует поверье: озеро нельзя пересечь на лодке, обязательно утонешь. Вероятно, немцы при выборе места учли и страх местных жителей перед озером. Поблизости, в лесу – застава (рота). Пижму знают и здесь. Слушаем рассказы о задержании нарушителей.
Служебные собаки живут здесь не в конурах, а в бочках из-под пива.
Сейчас, когда я пишу это, у нас в Москве зима. Морозы до тридцати градусов. Но держатся такие морозы недолго – выносливости не хватает. Падает снег. Начинается потепление, и даже дождь недавно ночью стучал по карнизам. А потом снова мороз до двадцати пяти. Вот как бьет нас зима по нашим бедным кровеносным сосудам.
Сейчас – мороз. Я подхожу к окну и смотрю на окостеневшие тополя, на бегущих прохожих. Сквозь морозный туман слабым круглым пятном пробивается солнце. Я вспоминаю строки Заболоцкого:
Это совсем о другом времени, но что-то есть в этих картинах общее, и строки вспоминаются. Как по-разному складываются судьбы поэтов! Одни уже смолоду приобретают устойчивое положение классиков и так и проносят его через всю жизнь, сами почти не заботясь об этом. О других шуму еще больше – и вдруг – неожиданно, необъяснимо – стоп! Что случилось? Кончилась мода. Извините, это теперь не носят! И если к узким брюкам и коротким юбкам возвращаются снова, то вышедшие из моды стихи обычно уже не возрождаются. И есть поэты, которых при жизни знают и по-настоящему понимают их величину относительно немногие. Но – странное дело – когда они умирают, их поэзия получает огромную известность и распространяется все шире и шире. Их судьба чем-то напоминает мне судьбу С. П. Королева – как будто они тоже были засекречены при жизни, и только смерть открыла ворота их славе. Такова судьба и Николая Заболоцкого.
Уже стало слегка смеркаться, когда мы завезли Пижму домой, в Прашилы, и, не выходя из машины, круто развернувшись, покатили обратно по пустынной дороге. До отеля, как сказал Ян, было километров пятнадцать («О, это отличный отель!»), но мы не сразу нашли его. Неожиданно резко похолодало и пошел дождь. Сквозь сумерки Пепичек напряженно смотрел на мокрую извилистую дорогу. Наконец мы остановились. Кажется, здесь. Совсем стемнело, черные хмурые леса выделялись на едва светлевшем небе. Шел мелкий холодный дождь. Ага, это здесь, это тот самый отель, пойдемте.
