Оттепель - Эренбург Илья Григорьевич (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗
На столе стоял букет роз. Вера Григорьевна удивилась:
— Откуда уже розы? И какие пышные, летние!
— Это Леонид Борисович принес — оранжерейные, — объяснила Надежда Егоровна.
Соколовский разлил вино и предложил выпить за здоровье Надежды Егоровны.
Все последние дни он был в приподнятом состоянии. Двадцать второго приезжают заказчики. Егоров сказал, что взвесил все, поддержит. Получилось лучше, чем я мог рассчитывать. Хорошо, что Вера согласилась пойти, — ее ведь очень трудно вытащить. А со мной она пошла первый раз… Мне здесь нравится: собрались хорошие люди, и всем почему-то весело. А это не часто бывает…
Весел был и обычно унылый Брайнин. Он боялся, что Соколовский на него обижен. Не раз упрекал себя: почему я поддался Сафонову?.. А вот Евгений Владимирович сел рядом, дружески со мной разговаривает, как будто ничего не было… У нас с ним есть что вспомнить — столько лет вместе проработали, пережили и хорошее и плохое! Когда выпустили первую автоматическую линию, в приказе были упомянуты Егоров, Соколовский и я. Мы тогда это отметили, провели вечер у Егорова. Жалко, что Егорова сегодня нет. Что-то он стал часто хворать. А когда Журавлев хотел потопить Соколовского, он ведь и на меня ополчился. На партбюро я выступил глупо… Если проект Соколовского примут, я только обрадуюсь. С ним приятно работать. В прошлом году он мне сильно помог с системой сигнализации. Вот просто посидеть, поговорить — это с ним нелегко: любит погладить против шерстки. А сегодня он добрый…
Брайнин и его жена, Мария Марковна, толстая женщина с выпуклыми, вечно перепуганными глазами, радовались еще потому, что Яша доволен. Узнав, что сына направляют в Караганду, Наум Борисович расстроился, Мария Марковна плакала. Только Яша не унывал: «А что тут плохого?» Брайнин сердился: мальчишка, он ничего не понимает! Глушь, даже города близко нет, и климат ужасный. А он радуется… И вот недавно от Яши пришло письмо, которое Мария Марковна всем показывала. Яша писал, что работа сказалась еще интереснее, чем он ожидал, общежитие приличное, товарищи ему понравились. Когда Брайнины ехали к Надежде Егоровне, Наум Борисович сказал жене: «Хорошо, что у Яши такой характер, — мог бы вырасти маменькиным сынком, ведь мы достаточно его баловали. А он нетребовательный, увлекается работой, быстро сходится с людьми. Нет, Яша не пропадет…»
Лена была в хорошем настроении. Утром принесли письмо и посылку от Журавлева. Он сообщал Лене, что в его жизни произошли некоторые перемены: он женился. Конечно, по-прежнему он мечтает, как бы поскорее увидать Шурочку, но на заводе не все благополучно и взять отпуск раньше сентября ему не удастся. В посылке оказалась коробка конфет и вязаное платьице на трехлетнюю девочку. Лена дала шоколад Шурочке: «Это от твоего папы». Шурочка побежала к Дмитрию Сергеевичу: «Папа, я тебя сейчас чем-то угощу. Только не бери в серебряной бумажке — ее нужно скушать последней, а то будет некрасиво…» Лена облегченно вздохнула. До сентября еще далеко! Хорошо, что он женился. У него теперь своя семья. Мне как-то спокойней…
Еще радовалась Лена потому, что Дмитрий Сергеевич громко разговаривал, смеялся. Вот я с ним год, а редко его видела таким разговорчивым, беззаботным…
Два часа назад, пока Лена переодевалась, Коротеев почему-то вспомнил свой разговор с Трифоновым. Уверял, что я окажусь в нелепом положении, а в нелепом положении сказался он. Я уж не говорю о выговоре, но ведь он называл проект Соколовского «очковтирательством». А предложение дельное. Я сказал Голованову, что мы должны думать не только о сдаче заказа, но об интересах заказчиков. Демин, к счастью, вмешался. Заказчики, разумеется, ухватились. Трифонов всегда в хвосте. У него вся жизнь в четырех глаголах: подсказать, поправить, одернуть, проработать… Впрочем, дело не в этом. Год назад я сидел и думал о Журавлеве. Теперь все валю на Трифонова. Важно другое: как ведет себя товарищ Коротеев? Лена это поняла до меня. Может быть, потому, что женщины чувствительней? Не знаю. Лене легче, она многого не пережила… Лицо Коротеева помрачнело. Но в эту минуту вошла Лена. Ей очень шло новое летнее платье, зеленовато-голубое. Он обнял ее. Она засмеялась: «Не помни! Нам идти пора…» И снова Лена увидала на лице Дмитрия Сергеевича ту светлую, едва приметную улыбку, которая не покидала его все последнее время.
Вырубин не вспоминал прошлого: прошлое в нем жило, и тяготило его, и придавало устойчивость, силу. Он объяснял Соколовскому, что стимуляторы роста могут успешно применяться для предотвращения предуборочного спада плодов. И то, что он может отдаваться любимому делу, что он сидит с друзьями в уютной комнате, что наперекор всему он жив, его молодило. Надежда Егоровна подумала: никогда не сказала бы, что он на пять лет старше меня…
Она спросила Лену:
— Как у вас экзамены прошли? Вы ведь волновались за одного мальчика.
Лена рассмеялась.
— У Васи все пятерки, четверка только по английскому, да и то несправедливо… Разве вы не видите, Надежда Егоровна, какая я веселая? Я ведь действительно за него ужасно волновалась. Молодец, не подвел…
Соня порой теряла нить разговора, отвечала невпопад. Она слышала, что Брайнин говорит с Коротеевым о заводе, а потом задумалась. Брайнин ее спросил:
— Ну как, по-твоему, где приятнее — в Пензе или дома?
Она ответила:
— У нас совершенно другой профиль…
Все рассмеялись. Наум Борисович игриво сказал:
— Ты не можешь ни о чем другом думать. Кажется, ты оставила в Пензе сердце?
Соня покраснела. Веду себя неприлично. А Наум Борисович удивился: попал в точку…
Соня сидела рядом с Верой Григорьевной, они разговаривали вполголоса.
— Андрея Ивановича нет, — сказала Вера. — Вот кто радовался бы! За неделю до его смерти я ему сказала, что у меня настроение хорошее — обещают отремонтировать больницу. И ему сразу стало легче. А сегодня, по моему, все веселые, даже Брайнин…
Соня подумала: отцу я бы все рассказала. Он мне говорил, что у меня зачем-то на сердце обручи. А теперь обручей нет, Савченко это знает… Смешно — мама его зовет Гришей, а я о нем всегда думаю «Савченко» — со дня, когда познакомились. Да и в ту ночь…
Наум Борисович попросил разрешение послушать радио: интересно, что говорят о предстоящей встрече глав правительств. Оказалось, поздно — конец «последних известий». Они узнали только, что шведские туристы собираются в Ленинград, что футбольный матч кончился со счетом три — ноль в пользу «Динамо» и что завтра ожидается переменная облачность, ветер слабый, температура утром восемнадцать.
Потом раздалось пение: диктор объяснил — это известный французский певец.
Соня не выдержала, подошла к приемнику. Какая грустная песенка! Где-то далеко Париж. Савченко идет один. А рядом печаль…
Надежда Егоровна сказала Брайнину, который сидел на другом конце стола:
— Савченко-то в Париже…
— Это хорошие признаки: сторонникам политики с позиции силы не удается, так сказать, воспрепятствовать культурному и экономическому обмену…
Жена Брайнина следила за Соней. Наум, как всегда, попал пальцем в небо. Я знала, что Савченко не отступит…
Все встали. Соколовский, смеясь, рассказывал Леониду Борисовичу, как на московском аэродроме он увидел подвыпившего американца в огромной меховой шапке:
— Жара была страшная. Все на него глядели, а он объяснял: «Я красный казак…»
Надежда Егоровна расспрашивала Лену про Шурочку. Лена показала фотографии. Надежда Егоровна расчувствовалась:
— Хорошенькая! Когда они маленькие, волнуешься. А вырастут — еще труднее… Но она у вас веселенькая…
— Это она с котом Леонида Борисовича разыгралась. Он кота завел…
Брайнин подошел с бокалом к Соколовскому.
— За успех вашего проекта, Евгений Владимирович!
Они чокнулись.
Вера Григорьевна в углу о чем-то разговаривала с Соней; обе были оживлены и смущены. А когда Вера смущалась, она становилась похожей на молоденькую девушку. Надежда Егоровна шепнула Соколовскому:
