Белые одежды - Дудинцев Владимир Дмитриевич (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Квартира номер 47. Дверь никак не отпиралась. Потому что Лена все время смотрела на него. Наконец, отперлась.
— Это вот тебе, — сказала Лена, подавая ему новые малиновые тапки. — Это я купила.
Стол в первой комнате был торжественно накрыт для двоих. Чернела бутылка. В овальном блюде что-то горбилось под крахмальной салфеткой.
— Это я бегала днем накрывать. Для нас с тобой. Во второй комнате рядышком стояли две кровати, застеленные голубыми пикейными покрывалами. Изголовьями к дальней стене. А по сторонам — по тумбочке.
— Нравится? — спросила Лена, забираясь под его руку. — Это мы с бабушкой тут...
— А мухи где?
— Ты разве не видел? Они в той комнате. Между окнами.
— Ага...
— Ну что теперь будем делать?
— Наверно, я пойду умоюсь, как следует...
— Пойдем. Вот сюда. Можешь сначала зайти и в эту дверь. Не желаешь? А здесь у нас ванная. Газ открывается вот так. Ты полезешь в ванну? Это твое полотенце. А это твой халат. Бабушкин подарок...
Халат был малиновый, мохнатый. В точности, как у Кондакова, только новый.
Из ванной он вышел, почти дважды обернутый этим халатом, узко подпоясанный. И сейчас же туда скользнула Лена, сделала ему таинственные глаза и захлопнула дверь.
Тянулись минуты. Окна уже стали сиреневыми. Он зажег свет в обеих комнатах. Потом он вспомнил и, достав из своего пальто коробок со скрепками, отнес его в ту комнату, где чисто голубели под покрывалами два ложа. Нет, у него не хватило духу рисовать на коробке собачку по совету Кеши Кондакова. Но не было сил и отказаться от замысла. Невыносимые воспоминания зашевелились в нем, и он, с ненавистью взглянув на коробок, положил его на трехногий столик у двери — на самом виду. «Сейчас ты получишь сигнал оттуда, — подумал он. — От твоего того общества».
Вскоре хлопнула дверь ванной, и в комнату, где был накрыт стол, вошла порозовевшая Лена в узко подпоясанном лиловом мелкокрапчатом халатике с белыми кантами.
— Давай питаться. Садись во главе стола. Привыкай к положению главы семьи. Как ты думаешь, будем пить вино?
— Может быть, выпьем по рюмке?..
— А не повредит? Бабушка предупреждала... У нас же будет дитя.
— Но за счастье надо выпить. По полрюмки. Давай, выпьем за счастье.
— Давай. Я думаю, не повредит. Наливай скорей! Он налил в маленькие рюмки какого-то вина.
— За счастье, Леночка. Ты — моя жизнь. Что бы ни было в будущем... И в прошлом. За тебя. Чтоб отныне, с этой минуты у нас не было никаких тайн друг от друга. Ни малейших.
— Кроме одной, Федя. — Она посмотрела на него с мольбой. — Кроме одной, которая для тебя не опасна. И, думаю, скоро перестанет быть тайной.
— Значит, и мне можно держать про себя кое-что? А то я сейчас чуть не покаялся...
— Н-ну, если тебе хочется... Если так надо... Это твое кое-что, оно не опасно для меня?
— Это что — ревность? — поспешил он спросить. — Айферзухт?
— Инобытие любви, бабушка так говорит.
— Понимаешь, это кое-что, оно является частью и твоей тайны и живет, пока существует твой секрет. Оно может быть страшным, но может быть и смешным...
— Мы ведь все скоро откроем друг другу? Обещаешь? Ну и хорошо. Хорошо! — она тряхнула головой, отгоняя свои сомнения. — Ты меня любишь?
— Да, — твердо сказал он.
— А я умираю от любви. Выпьем за это счастье. За любовь.
И они медленно выпили сладкое детское вино, сильно пахнущее земляникой.
Неуклонно надвигалось молчание, предшествующее великой минуте. Уже Федор Иванович под ее непрерывным ласковым взглядом сквозь очки съел большой — лучший — кусок индейки. Уже выпили чаю. Свадебный ужин пришел к концу.
— Ну-у? Что теперь будем делать? — спросила она, и голос ее сорвался на шепот. Она смотрела на него. Это было мужское дело — произнести решающие слова. И он их произнес:
— Пойдем теперь туда?
— Придется идти...
Они вошли в другую комнату. Федор Иванович улыбнулся ей.
— Взойдем на ложе?
— Придется взойти... Ты ложись, а я сейчас...
Она вышла. Он неумело сдернул пикейное покрывало с одной постели, обнажив красивое плюшевое одеяло — белое с зелеными елками и оленями. Сбросил халат на тумбочку и лег, утонул в мягкой, холодной, пахнущей туалетным мылом, совсем непривычной среде.
«Что мне нужно? — думал он. — Мне ведь очень немного нужно. Чтоб пришел, наконец, из области снов белоголовенький мальчишечка, и чтоб рядом был самый близкий взрослый человек. Вот этот, что за стеной. Мать мальчишечки. Не таящая от меня ничего. И тогда мне море по колено... С самого детства буду учить моего малыша разбираться в красивых словах, не попадаться на их приманку, чисто смеяться и не бояться ничего. И не иметь в душе ничего такого, от чего на лицо ложится особенное, несмываемое выражение: как будто человек почуял дурной запах...»
Вдруг он как бы проснулся. Дверь была открыта. Там стояла, сияя глазами, молодая женщина в длинной ночной рубашке с розовыми бантами. На ней не было очков. Распущенные темные волосы легко шевелились на плечах.
— Кто это такой? — он попятился в постели. — Какая-то новая! Как вас зовут?
— Ты меня не узнал?
— Леночка, бог создал для меня не эту незнакомую красавицу, а тебя. А этой прекрасной рубашкой надо любоваться отдельно. Бабушка подарила?
Она кивнула, и оба рассмеялись.
— Сними... Для первого свидания.
— Может быть, не надо?
— Мы ведь с тобой одна плоть. Я хочу видеть тебя всю. Ты лучше, чем эта рубашка.
— Может быть, потом?
— Нет, сегодня! Сейчас!
— Хорошо... — И вышла.
Должно быть, там, за дверью, она набралась мужества — вошла спокойная, нагая. Повернулась и плотно закрыла дверь. Спина, тонкая шея и плечи у нее были как у семилетнего мальчика из интеллигентной семьи. Тем неожиданнее поразила того, кто лежал в постели, зрелая сила ее тяжеловатой женственности, тронутой чуть заметным, размытым румянцем. Еще плотнее притянув дверь, она повернулась, откинула волосы назад. Качнулась и дрогнула грудь, как две больших напряженных грозди. Почувствовав быстрый мужской взгляд, Лена безжалостно придавила их, сложив обе руки локоть к локтю, и они в ужасе, полуживые, выглянули из-под ее рук.
— Леночка! Милая, не бойся меня. Для того все это и создано, чтобы любящий, допущенный лицезреть, воспламенился.
Они оба все время пытались шутить, чтобы отогнать неловкость.
— А ты любящий?
— Леночка, я истаял по тебе. Жизни осталось пять минут...
— И ты воспламенился?
— Погибаю! Иди!
— Придется идти, — сказала она, недоуменно пожав детскими плечами, обреченно качая головой. Это был иероглиф, адресованный только ему. Он устанавливал какой-то совсем новый контакт.
— Я все-таки не могу... Погашу свет.
— Не надо! В раю же было светло!
— Окно... Закрыть бы чем-нибудь.
— Там же висит... Не надо.
— Что это? — она уже держала в руке коробок со скрепками. — Как это сюда попало? Ты принес?
Она рассеянно подбрасывала на ладони эту коробку. Сунула в нее палец. Со страшным треском рассыпался по полу оранжевый дождь. Она замерла, держа пустую коробку в поднятой руке. Потом присела, подобрала одну скрепку, вторую... «Пик жизни!» — вспомнил Федор Иванович, мертвея от ужаса. Вдруг она задумалась, держа скрепки в горсти, медленно, все ниже опуская голову.
— Брось все! — закричал он в отчаянии. — Брось, брось! Ничего не думай!
— Почему ты так? — посмотрела, недоумевая.
— Ты что — видела где-нибудь такие скрепки?
— Еще бы... Их у Раечки в ректорате целый склад. Есть что-то в этих скрепках. Что-то непонятное. Ладно... Веником потом подмету.
Она выпрямилась. Эти скрепки сняли всю ее застенчивость. Белым горностаем она протекла к нему под одеяло. Федор Иванович протянул руки, но она слегка отпрянула. Вытянулась и молчала.
— Мне еще надо тебе кое-что сказать.
— Не надо. Не говори. Я все знаю.
— Что ты знаешь?
— Не надо ни о чем.
