Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич (е книги TXT) 📗
— Они думают, что это им Питер или Москва, затеряться смогут. Но и там господ революционеров вылавливают, и тут в какой-нибудь щели их прижмем. Не мы будем!.. До чего распустились, мерзавцы!
Находившегося под следствием старика Бодягина двое городовых водили из тюрьмы на кладбище, чтобы он указал, у какой из могил получил на память листовку. Но не приметил места Федот. Может — тут, может — там. И даже могилу Федьки спутал с другой. Так и не удалось выяснить, у чьей же это могилы были в пасхальный день крамольные поминальщики.
Пересмотрели полицейские всю бумагу, какой торговали в лавочках, надеясь вызнать, кто покупал ее целыми стопами. Бумага в лавочках была разных сортов, но не такая, не с голубоватым оттенком, на какой печатались листовки.
Полицеймейстер с исправником расспрашивали квартального Тюрина, как ведет себя поднадзорный Алексей Брагин, и Тюрин отзывался о нем хорошо.
— Ничего не скажу, покамест держится аккуратно и уважительно. Как ему было приказано каждонедельно для надзору ко мне являться, так он и исполняет все в точности, — рассказывал Тюрин. — Сам отыщет меня, подойдет: вот, мол, я... Жив, здоров, все такое... Малярным ремеслом занимается. Намедни с кистью, с ведерком встрелся. Так и так, Анисим Фаддеич, священный заказ получил — кумпол на Подгоренской церкви красить, под небесную лазурь чтобы был...
— Агутин там красит его, — заметил исправник.
— Вот-вот, — подхватил Тюрин. — Вместях они. И работают вместях и живут. И вот, что касается жительства господина Брагина, то тут меня сильное сомненье берет... Ежели юнош начал исправляться, то не свихнул бы его этот Агутин по своей неблагонадежности. Я господину Брагину не раз замечал, что его жительство беспокойство мне доставляет. За Агутина-маляра поручиться никак невозможно, и лучше бы ты, Алексей, говорю...
— Болван, Тюрин, ты, — оборвал его полицеймейстер.
— Это в каких смыслах, вашескородие?
— В таких самых... Доложится тебе Брагин, а где он потом, чем целую неделю занят бывает, ты знаешь это?
— Дома у Агутина, вашескородие, да на работе. Изредка к мамаше наведывается. Это я доподлинно знаю.
— И все равно ты — болван, — утверждал полицеймейстер вопреки его разъяснениям.
Еще сам не подозревая того, полицеймейстер нападал на верный след, заинтересовавшись поведением Алексея Брагина. Шел вслепую, но правильно. А когда на другой день к нему явился Лисогонов и рассказал все, что только мог рассказать о своем шурине, у полицеймейстера складывалось уже твердое убеждение, что высланный из Петербурга студент причастен к появлению зловредных листков.
— Значит, насколько я понял вас, господин Лисогонов, при первой же встрече ваш шурин совершенно открыто высказывал... — сделал паузу полицеймейстер, пристально глядя на Лисогонова. — Что высказывал он? Попрошу повторить.
— Что, во-первых, он нисколько не удручен своим столь мизерным теперь положением, а даже, совершенно наоборот, рад ему, потому как увидел истинную цель своей жизни. Как французы говорят, мон плезир, что означает — мое удовольствие... Во-вторых, намерен тут, видите ли, быть как бы светочем, указующим людям правильный путь. Похвалялся, что в Петербурге и в других городах рабочие бунтуют против хозяев и даже... Извините, ваше высокоблагородие, язык затрудняется повторить... потому как неимоверное святотатство...
— Повторите, — разрешил полицеймейстер.
— Даже... даже против самого государь-императора... Я самолично ему заметил тогда, что до нас, слава богу, такие мерзопакости не дошли, а он заявил, что дойдут и сюда... Ну-с, и, в-третьих, о порядках у Фомы Кузьмича на заводе выразил свое недовольство, совершенно не стесняясь меня, управляющего, сидевшего перед ним в своей собственной персоне. Рабочие, как он позволял себе выражаться, свои порядки там наведут. Ну, и все в таком же циничном роде. Их папаша не выдержал и собственноручно указал им в ту же секунду на дверь, а потом тут же в одночасье скончались от непревзойденного сердечного огорчения, так как были родителями такого подлого негодяя или даже мерзавца, можно сказать.
Лисогонов торжествовал. Выдался ему случай свести счеты с Алексеем Брагиным и со всем ненавистным семейством. Последние часы догуливает на свободе бывший студент, а когда упрячут его за решетку, легче будет и с Варварой разделаться. Ждал, когда его высокоблагородие господин полицеймейстер с благодарной улыбкой пожмет ему руку, выражая признательность за столь ценные сообщения.
И полицеймейстер поднял на него глаза. Неторопливо закурив, выпустил колечко дыма и, следя за его полетом, а в то же время и за Лисогоновым, думал: если Дятлов дорожит своим управляющим, то сколько не пожалеет дать за него? Это ведь не чета какому-то Воскобойникову, а правая рука самого хозяина. Или сам господин Лисогонов постарается принять меры, чтобы не была испорчена его репутация?..
— Так, так... — побарабанил полицеймейстер пальцами по столу. — Все, что вы сообщили, господин Лисогонов, заслуживает большого внимания. Но, позвольте спросить, — продолжал полицеймейстер, — как же вы, считая себя верноподданным, до сих пор укрывали политического преступника, зная всю злонамеренность его помыслов? Почему в тот же день не соизволили явиться, чтобы сообщить нам об этом, зная, что данный субъект выслан сюда под надзор полиции?..
Голос полицеймейстера твердел с каждым словом, и в нем были уже явно угрожающие ноты.
— Известно ли вам, что вы тем самым являетесь его соучастником и должны будете разделить участь, которая ожидает вашего родственника? Вы укрывали его и, значит, способствовали всем его противозаконным деяниям. Потрудитесь ответить, милостивый государь, — откинулся полицеймейстер на спинку кресла и не сводил строгих глаз с побледневшего лица своего собеседника, который сидел теперь перед ним ни жив ни мертв.
Теплынь на дворе, и полицеймейстерский кабинет прогрет солнцем, а на Лисогонова веяло таким сибирским холодом, что зуб на зуб не попадал и с головы до ног все тело окатывало леденящими волнами. Не унять дрожи ни в руках, ни в ногах.
— Ваш... высок...
— Да, да, да, — бубнил полицеймейстер, и словно кувалдой по голове Лисогонова били его слова, одно страшнее другого. — Не представляю себе, как вы выйдете из этого положения. Дорого должно обойтись вам все это. Дорого, да.
Искусно умел полицеймейстер пускать колечки дыма. Затянется папиросой, слегка приоткрыв рот, пыхнет — и одно за другим кружатся в воздухе сизые кольца, постепенно растягиваясь и растворяясь, а на смену им вылетают новые — то покрупней, то помельче.
— Я бы на вашем месте, господин Лисогонов, не постоял ни перед чем, чтобы не запятнать своей чести, — несколько смягчил голос полицеймейстер. — Советую подумать, чтобы не кончилось все так печально.
— Да, но... ваше высок... ведь я же пришел, сообщил... — скорее угадывал, чем слышал, полицеймейстер его слова и снова строго свел брови.
— Ах, вам еще угодно упорствовать? Ну, в таком случае пеняйте, милостивый государь, на себя. Вынужден сожалеть, что старался внушить вам подобру, по-хорошему... Словом, как только подтвердятся ваши показания, я вынужден буду дать делу соответствующий ход. До скорой встречи, господин Лисогонов.
И полицеймейстер занялся своими бумагами, давая понять, что разговор окончен.
Вышел от него Георгий Иванович — и рубашку хоть выжимай. Теперь лицо уже жаром палило, рот пересох.
— Боже мой... Боже мой...
Язык словно разбух во рту. А мысли лихорадочно бились, наскакивая одна на другую. Закатают... В Сибирь закатают... С Фомой Кузьмичом посоветоваться, искать у него защиты?.. А что сделает он?.. У него своих неприятностей много... Если Алешка Брагин действительно прикладывал руку к этим проклятым листкам, то это невольно бросит тень на него, Лисогонова... Родственник, черт бы его побрал!.. Не донес, раньше не донес на него... Что делать, что делать?.. Разозлится хозяин да, как Семена Квашнина, — за ворота. И этого можно ждать... Явиться с конвертом к полицеймейстеру?.. А сколько в конверт-то? Сто, двести, триста?.. Неужто все накопленное?.. Копил, старался лишнего рубля не потратить... Неужто все пятьсот придется в конверт положить?.. А тогда-то что?..
