Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Друг мой, вы прекрасно поете! — крикнул ему Козин, ловко орудовавший специальной щеточкой для чистки пуговиц через две кровати от него. — Но лучше бы вы пели подальше от нашей хаты!
На соседней кровати, заложив руки под голову, валялся Ленька Сурдин в нижней рубашке и брюках. Он уныло поглядывал вокруг и насвистывал какую-то похоронную мелодию.
В предвыходные дни и особенно в праздники у него прокисало настроение. Ребята собирались парами и группами, что-то придумывали и предпринимали, а не придумывалось ничего — им и так хорошо было вместе. У Леньки же в спецшколе не только задушевного друга — более-менее близкого товарища не завелось. Были временные попутчики. Ребята, видно, не знали, о чем с ним говорить, он не знал, о чем разговаривать с ними.
Вот с Мотко, кажется, и общий интерес был — гимнастика, вместе ходили на тренировки и наметилось было сближение: в секции познакомились с девочками из металлургического техникума и некоторое время провожали жития, перед разделением на пары эти трое так выпендривались друг перед другом, так вигинались, что у него начинали чесаться кулаки и хотелось крикнуть: «Ну чего их после занятий. И когда они шли все четверо до общевигинаться, ну к чему все эти хаханьки, намеки, умные разговоры, если все равно кончится одним?..».
Уж он-то знает, за год с лишним в немецком походном борделе насмотрелся! Там никаких этих вокруг да около не было: провонявший куревом и выпивкой фриц берет женщину и ведет. Его мама была там, и его держали — мальчиком на побегушках. Мать и сын не могли смотреть друг другу в глаза, едкая ненависть к фашистам и жгучая жалость друг к другу выжгли душу. Маму расстреляли — не угодила офицеру (об этом объявили в назидание остальным) — он в ту же ночь сбежал…
Шли годы, а Ленька по-прежнему не мог спокойно видеть парочки, слышать про любовь и все такое. Каждый раз ему хотелось грязно выругаться. Он был уверен: у любого человека на дне души скрывается скотство и гниль, а все остальное — камуфляж…
Ближе всего сошелся он с Коморой, который не скрывал от него своих пороков. Впрочем, они не были ни друзьями, ни даже товарищами. Иногда Сурдин нужен был Коморе и, тяготясь одиночеством, подчинялся и шел за ним. Если же, случалось, не хотел идти, Комора намекал, что может выдать его тайну, которую однажды в порыве откровенности Ленька опрометчиво ему доверил…
— Ты чего это такой кислый? — спросил Гермис, подсаживаясь к нему. — Зубы болят или подруга изменила? Чего не собираешься?
— А, пошло оно!
— Брось! У меня тоже «любовная лодка разбилась», а я вот — здоров и весел. Знаешь что? Пойдем-ка поучишь меня танцевать. Польза будет для обоих.
— Неужто не умеешь? — оживился Сурдин. — Раз плюнуть! Чего ж раньше?
— Раньше обходился одним танго, большего как-то не требовалось… Быстро готовься, времени совсем не остается.
Они пришли в школу, когда там было уже многолюдно. Завсегдатай тридцать шестой Витька Миролюбский, окруженный большой толпой, самозабвенно растягивал меха баяна. Черная челка свисала на покрытый капельками пота лоб. Девочка с коричневым, под цвет глаз, бантом на голове, демонстрируя свои права на баяниста, время от времени промокала ему лоб кружевным платочком.
— Ну, с этими все ясно, — сказал Гермис. — С некоторых пор не могу без горечи видеть счастливых людей.
Они направились к окну, где другая группа, стоя кружком, распевала «Гимн демократической молодежи»:
Не успел Сурдин глазом моргнуть, как Гермис оказался в центре круга. Видно было, как он, взмахивая руками, тщится перекрыть хор своим басом. Песня взлетала под высокие своды мощной волной. Сурдин и сам не заметил, как окунулся в эту волну, и она понесла его с собой; он начал подпевать — негромко, не в лад, но искренне. Неизведанное чувство охватило его — чувство единения, радостной слитности со всеми. Ему стало так, что вот скажи сейчас кто-то: «Ленька, требуется прыгнуть с третьего этажа», — и он, ни секунды не раздумывая, прыгнул бы.
Его потянули за рукав. Он обернулся и встретился с недовольным взглядом Коморы.
— В хор мальчиков записался?
Почувствовав, как привычная власть Коморы сковывает его, Сурдин угрюмо буркнул:
— Никуда я не записывался.
— А, ты просто шестеришь перед Гермисом.
— И не шестерю. Просто он позвал на вечер, попросил научить танцевать.
— Ах, так это он перед тобой шестерит!
Сурдин наливался злостью, но не мог одним махом сбросить давно повязавшие его путы.
— Чего ты ко мне приклеился? — плаксиво протянул он. — Это ты привык, чтобы перед тобой шестерили, думаешь, и другие…
— Ладно, это я между прочим, — примирительно сказал Комора. — А вообще, Ленька, хотел пригласить тебя на пару провернуть одно дельце.
— Какое?
— Сперва скажи, что согласен.
Голос Коморы был дружеским и даже вроде просительным, и Сурдин удовлетворенно шмыгнул носом. Злость и обида таяли. Спасаясь от самого себя, он оглянулся и увидел среди ребят Гермиса. Тот устремил на него через головы предостерегающий взгляд. И сразу вспомнилось, что не раз уже бывало: Комора, повязав его сперва согласием, втягивал потом в какую-нибудь скользкую историю. И если она заканчивалась неудачно, как-то так получалось, что синяки и шишки доставались ему одному, а Комора оставался в тени.
— Ну, так что? — нетерпеливо поторопил Комора. Он знал, что Сурдин, желая показать себя человеком самостоятельным, всякий раз вроде бы задумывался, прежде чем произнести обязательное «ладно».
Однако сегодня Ленька не только не дал согласия, но даже запальчиво потребовал, чтобы к нему вообще не лезли. Никогда.
Комора сделал равнодушное лицо.
— Как хочешь… Тебе же хотел добро сделать. Даром в кино не пустят. И винца не нальют. И папирос, когда своих нет, чужими не накуришься… А разговор наш забудь! — сказал он окрепшим, властно звякнувшим голосом. — Пощады не будет, дошло?
Сурдин молча отошел и направился к Гермису, который стоял у окна в одиночестве: начались танцы, в кругу Володя увидел Манюшку с каким-то незнакомым штатским парнем, и у него пропало всякое желание веселиться.
— Ну, договорились? — хмуро бросил он Сурдину.
— Нет… А ты откуда знаешь?
— Неважно… А что он тебе предлагал?
— Да… я не знаю. Звал куда-то… Скажи, мол, сперва, что согласен…
— Так, так… на всякий случай запомним…
Раздались звуки танго, и Гермис через весь зал метнулся к Манюшке. Ни она, ни ее партнер ничего сообразить не успели, как он уволок ее в еще пустующий круг.
— Слушай, однако это… — выговаривала ему Манюшка. — Ты что, хочешь рассорить меня с моим мужиком?
— Хорошо бы. На какой свалке ты подобрала этого штатского?
— Нишкни! Еще слово — и я брошу тебя посреди круга.
Как она и предполагала, Николай обиделся. Да и можно было его понять: завтра коллоквиум, нужно было еще поготовиться вечером, а он вот пошел с нею, и что же? Вместо того, чтобы быть признательной и внимательной, она вертит хвостом перед своими, и по первому их зову бросает его. Можно подумать — соскучилась, давно не виделись, поговорить некогда.
— Не злись, — просительно сказала Манюшка, беря его под руку.
Николай криво усмехнулся, острые его скулы запунцовели, заиграли.
— Не знаю, зачем ты меня сюда притащила. Показать, каким успехом пользуешься у своих спецов? Мне это неинтересно.
— Да ладно тебе! Притащила провести вечер вместе, больше ни для чего. А ты без огня пар пускаешь.
Видя, как постепенно багровеет его худое загорелое лицо, Манюшка поспешила увлечь Николая в круг. Что за парень, ей-богу: еще только собираешься обидеть, а он уже обижается!
