Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович (лучшие книги онлайн TXT) 📗
— А дом? Я хотел еще продать кому-нибудь свой дом и склад.
— Мистер Томсон! Кому он нужен, ваш этот Старый дом, сделанный из ящиков?.. Кроме того, если вы начнете искать покупателя, вы поставите себя под подозрение. Мистер Лось сразу насторожится и будет вас караулить, поселившись у меня в фактории. Бросьте вы это. Живите так, словно собираетесь здесь жить еще многие годы. Я на вашем месте даже обратился бы с ходатайством к мистеру Лосю, чтобы он вам разрешил остаться здесь и дожить в кругу семьи последние годы своей жизни. А там, в один не очень прекрасный день, вы погрузитесь на байдару — и гуд бай!
— Вы совершенно правы, мистер Саймонс! У вас настоящий американский деловой ум. Я так и сделаю.
Глава шестнадцатая
Долгая северная зима кончилась. Сугробы стали рыхлыми, влажными. Они будто проваливались в землю, становясь с каждым днем все меньше и меньше. Почти исчезла грань между днем и ночью. Светлые длинные дни бежали быстрей.
Между ревкомовцами неожиданно возник спор. Они потеряли один день. Как это случилось, никто из них не мог установить. У Лося было 20 апреля, у Жукова — 21 апреля.
Каждый из них горячо отстаивал свое число, приводя в доказательство даты всевозможных документов. От этих дат день за днем перечислялись разные события, вспоминались пункты следования за время их длительной поездки, все же числа не сходились. Во Всем уезде ни один советский подданный не мог разрешить их спор.
— А все-таки не прав ты, Никита Сергеевич! Вот увидишь, первомайский праздник ты встретишь на один день раньше.
Лось усмехнулся:
— О чем мы, собственно говоря, спорим, Андрей? Ну раньше так раньше. Подумаешь, какое значение имеет это для нас! Да если мы на целую неделю ошибемся, никто знать не будет. Тем более что день идет с востока, как ты говоришь.
— Как хочешь, Никита Сергеевич, но я остаюсь при своем числе. Ты, вероятно, сбился, когда мы пурговали. Я аккуратно веду дневник.
— Ну, очень хорошо. Беда какая! Сначала отпразднуем по-моему, а потом — по-твоему. Из одного праздника сделаем два.
В ревком пришли ученики Жукова. Они разделись, оставшись в одних ситцевых рубашках, скроенных самим Лосем. Ученики сели за стол и старательно начали выводить буквы, короткие фразы. Самой трудной оказалась буква «д»: вместо слова «дом» с языка срывалось «том», вместо «дальше» «тальше».
Долго и охотно занимались ребята. Из-за ситцевой занавески показался улыбающийся Лось, держа в руке домино.
— Ну, хлопцы, сыграем, что ли?
— Сыграем, сыграем, Лось! — хором прокричали ученики.
Все дети, как и взрослые, не называли уполномоченного ревкома по имени и отчеству: это было длинно и непонятно, и потому еще, что сами они не имели ни фамилии, ни отчества.
Лось, взмахнув рукой, готовился последней костяшкой закончить игру. В этот момент один карапуз тихо пододвинул свою косточку и с неподдельным весельем вскрикнул:
— Подожди, Лось! Я кончаю!
Шум и смех слышались в ревкоме.
— Проиграл, Лось! Проиграл, Лось! — кричали дети, хлопая в ладоши.
А Лось хмурился, будто и в самом деле был огорчен проигрышем.
Ребята знали, что больше одной партии его не заставишь сыграть, проворно влезли в меховые кухлянки и убежали.
Один из них, уже в дверях, сказал:
— Лось! К ночи старик Умкатаген умрет! — Мальчик провел пальцем по своей вытянутой шее.
— Постай, постой! Что такое ты говоришь?
— К ночи старика Умкатагена душить будут! Все уже готово, — спокойно разъяснял мальчик.
Лось усадил его за стол и тихо, почти шепотом, спросил:
— Как душить? Зачем?
Мальчик огляделся по сторонам, видимо соображая: можно ли ему заниматься такими разговорами? Но, не найдя в этом ничего предосудительного, продолжал:
— Очень больной старик… Нога у него испортилась. Шаманы лечили, лечили — отказались. Эрмен — сын Умкатагена — обессобачился: то в жертву принесет духам, то шаману отдаст… Две собаки остались. Всех собак извел, а болезнь не выходит. Наверное, очень злой дух вселился в его ногу, и вот Умкатаген уходит к «верхним людям». Нынче ночью. Все люди рады. И Эрмен очень рад.
— Беги сейчас к Эрмену и скажи: Лось запрещает душить старика! Понял? Нельзя душить людей. Беги, я скоро сам приду к Эрмену, — взволнованно сказал Лось и, сбросив туфли, взял торбаза.
Мальчик убежал.
— Никита Сергеевич, что ты думаешь делать с этим стариком? — спросил Андрей.
— Как что? Не разрешу душить — вот и все! — сердито сказал Лось.
— Подожди, Никита Сергеевич, до ночи еще много времени. Давай лучше обсудим.
— Что обсудим? Обсуждать нечего, все очень ясно!
— Нет, Никита Сергеевич, административно этого не предотвратишь. Нет! Они с тобой согласятся, но, как только ты уйдешь, немедленно задушат. Ведь старик дал уже «слово». Отказаться от него, по их обычаям, недостойно человека.
— Что же, ты предлагаешь душить старика? Говори ясно! — рявкнул Лось, натягивая торбаза.
— Я не предлагаю. Но я думаю, что тебе не следует говорить: «Я запрещаю душить».
— Черт возьми! Разве это не одно и то же? Что ж, ты хочешь сделать меня соучастником убийства? Ничего себе, договорился хлопец!
— Не хочешь ты, Никита Сергеевич, сгоряча понять меня. Мне кажется, что за один год такую крепость не сломать!.. А как тут поступить, я и сам пока не знаю.
— А я знаю! Мы зачем сюда приехали? Мы что, представители Советской власти или кто? — горячился Лось, не попадая ногой в торбаз. — Мы ученики Ленина.
— А у Ленина я читал, что быт, пережитки суеверия — самая страшная вещь! Борьба с ними должна быть кропотливая, систематическая, построенная на большой силе убедительности. Условия здешней жизни породили этот ужасный быт.
— Ну, хватит! Ты мне не читай лекций! — крикнул Лось, взмахнул рукой, как отсек, и молча заходил по комнате.
В ревком вбежал Эрмен.
— Лось, — взволнованно заговорил он, — старика надо душить. Старик сам велел задушить его. Я не могу отказать ему в его последней просьбе. Будет большая беда.
— Никакой беды не будет. Живых людей не душат. Твой отец Умкатаген не враг тебе, — сказал Лось.
— Нет, не враг. Врага я и не стал бы душить. Я люблю Умкатагена и хочу сделать для него доброе: выполнить его последнюю просьбу. Еще ни один человек из нашего народа не брал своего слова обратно. А ты, Лось, хочешь сделать из моего отца дурного человека, самого последнего человека.
— Вот, черт возьми, задача мне, — со вздохом, тихо сказал Лось.
Тут вмешался Андрей:
— Ты знаешь, Эрмен, закон у нас новый запрещает душить человека. Если бы не этот закон, мы и разговаривать не стали бы с тобой.
— Старика надо душить. Очень плохо, если не задушить старика, упорно твердил Эрмен.
Лось, закусив бороду, стоял у окна, погрузившись в раздумье. Вдруг он энергично повернулся, подошел к Эрмену и строго сказал:
— Я не разрешаю душить Умкатагена. Если я узнаю, что старик задушен, ты будешь наказан за это. Я отправлю тебя с Чукотской земли, как только придет сюда пароход. И когда ты будешь умирать на чужой стороне, никто из твоих сородичей не услышит перед смертью твоего голоса.
Лось говорил возбужденно и гневно.
Эрмен молча и внимательно слушал русского начальника. И когда Лось замолчал, Эрмен сказал:
— Лось, ты первый из таньгов, которого наш народ называет настоящим человеком. На исходе только одна зима, как ты пришел на нашу замлю, а торговля стала совсем иной. Наши люди теперь пьют чай с сахаром. Безружейные обзавелись ружьями, бескапканные — капканами. Везде народ говорит: «Бородатый полюбил наших песцов и сделал их многотоварными». Народ говорит, что ты все равно как хороший шаман, добрый шаман, который помогает нам жить. Такой слух идет по берегу. А теперь ты стал говорить непонятное для моих ушей! Не испортили ли тебя дурные шаманы? Зачем ты велишь отказать Умкатагену в последней просьбе? Умкатаген — хороший старик.
