Кожаные перчатки - Александров Михаил Владимирович (книга регистрации TXT) 📗
Он образно показывает, как подступала под самое горло тяжелая жижа, изображает удушье и это самое — амба.
Я слушаю его напряженно. Прервав, говорю, что было время, тоже хотел работать на метро.
Арчил гаснет. Арчил принимается бросать камешки в реку, норовя попасть в те, разбегающиеся по воде круги, которые пустили камешки Сашки.
Так они кидают камешки и молчат. Молчу и я.
Потом Сашка спрашивает, как бы между прочим:
— Как твои-то дела?
Я вижу, как оба настораживаются при этом. Меня начинает возмущать натянутость, вовсе неуместная между нами, чудная. Что они меня жалеть, что ли, вздумали? Погодите, мелкие пижоны, сейчас посмотрим, как вы будете ошарашены!
Небрежным тоном я говорю им, что у меня теперь новая профессия, разве они не слышали? Пора бы читать газеты!
Я делаю затяжную паузу и замечаю, как у обоих дружно замерли в замахе руки с камешками.
— Актер кино, — говорю я. — Вон куда махнул ваш Колька, чудачок!
Я ждал, что они по крайней мере удивятся. Куда там!
Дружно плеснули камешки. Пошли круги по воде. Могли бы ребята все-таки спросить, как это все у меня получилось и откуда ни с того ни с сего талант?
Ничего. Круги по воде.
В самую бы пору мне обидеться. Да не могу я обижаться на Сашку, на Арчила. Ну, недопонимают ребята. Что сделаешь? Уж больно далеки они от мира искусства, не их вина.
— Чего такие кислые?
— Ничего не кислые!..
Арчил никогда не умел притворяться. Арчил невнятно бормочет, что я, в общем, молодец, не молчать же, когда такое дело. Арчил, глядя на реку и мучительно жмурясь, хотя вроде солнышко не ярко, выжимает из себя вопрос:
— В какой картине снимался, Коля?
Я пытаюсь рассказать сюжет спортивной комедии, делаю вид, что оживляюсь, с юмором рассказываю о том, как замечательно играет чудаковатого толстяка тренера известный комедийный актер Аристарх Иванович Глебов, какие забавные поет частушки.
— Это тренер-то?..
— Конечно! Умора прямо!..
— Ага…
Сашка вспоминает, что еще не был на осмотре у врача. Арчил спохватывается, что его небось давно ищут.
— Ты знаешь, что Аркадий Степанович здесь?
Нет, этого я не знал…
Ребята поспешно уходят. Арчила ищут, а Сашке надо показаться врачу. Я не иду с ними. Я смотрю им вслед, и когда они заворачивают за угол дома, начинаю бросать камешки в успокоившуюся было реку.
Значит, Аркадий Степанович здесь. Это новость. Надо подумать. Нахлынуло сразу слишком многое. Но отчего, по какой причине я должен чувствовать себя виноватым?
Интересно, как мы встретимся. Я никогда не забывал вас, Аркадий Степанович. Я многое успел забыть за это время, но вас не забыл, даю честное слово.
…Старик оказался нашим старшим тренером. Я увидел его на следующее утро. Я был поражен тем, как он похудел. Тренировочный костюм на нем болтался. Я заметил, как тяжело опирается Аркадий Степанович на свою струганную ножом, суковатую палку и почему-то именно эта палка чуть не выжала у меня слезы.
Нервишки проклятые. Поистрепались где-то…
При встрече не случилось ничего. Ничего больше. Глаза у старика были по-прежнему колючи и зорки.
Половиков гонял меня на лапах. Я неплохо работал, как мне казалось. Мне очень нужно было, чтобы старик, сидевший с секундомером в руке на плетеном стуле среди грохота тренировки, обратил на меня внимание, что-нибудь сказал.
Я не могу выразить, как мне было нужно, чтобы Аркадий Степанович подошел ко мне, как подходил к другим ребятам, и что-нибудь сказал, пусть самое пустяковое.
Я очень старался. Я лез вон из кожи. Я старался, как никогда. У Половикова был несчастный и испуганный вид, он часто потряхивал руками в лапах, потому что я, наверное, больно отбил ему ладони.
Как я старался! Ну, подойди же, старик, подойди…
Он подошел. Как раз тогда подошел, когда я уже терял надежду.
— Локоть не заваливай, Коноплев! Зачем заваливаешь локоть?
Я трудно перевел дыхание. День был снова солнечным.
— Хорошо, Аркадий Степанович, спасибо!
Давненько я так не работал на лапах, с таким увлечением. Половиков взмолился: «Чего ты лупишь, как бешеный!»
— Держи, знай, держи!
Я приметил краем глаза, как насторожились, оказавшиеся почему-то рядом, когда подошел старик, Сашка и Арчил. Я приметил, как у них застыли в воздухе кожаные перчатки, как давеча на реке руки с камешками. Я приметил, как Арчил мигнул Сашке, а Сашка мигнул Арчилу. Да ладно вам, ладно уж, радетели!..
Мы на сборе встречались со стариком только на тренировках. Сколько раз я подходил по вечерам к двери его комнаты на первом этаже. Круглая цифра «8» на двери не пускала меня за порог. Она, эта восьмерка, глядела на меня холодно и с недоумением: какие могут быть у вас, молодой человек, особые дела к старшему тренеру сборной команды боксеров? Что-нибудь случилось, на что-нибудь жалуетесь? Идите, идите к ребятам, играйте с ними в шахматы, делайте что хотите, только не лезьте без причины к пожилому человеку, не старайтесь выделиться среди других, не ищите близости, не надо. Какое дело здесь до ваших смутных переживаний?
Я хотел одолеть проклятую восьмерку. Я поднял даже однажды руку — постучать.
И ушел по ковровой дорожке коридора. Что я, собственно, собирался делать у старика? Почему я должен чувствовать себя в чем-то виноватым?..
У каждого свое счастье и свое представление о жизни. Напрасно вы, Аркадий Степанович, считаете, будто всех можно мерить меркой, удобной вам.
Почему, в чем я должен чувствовать себя виноватым?
Это неправильно, это даже непорядочно, если хотите знать, что вы так настроили Сашку с Арчилом, что они смотрят на меня вашими глазами и сторонятся меня.
Какое у вас право считать себя безгрешным, считать свои глаза самыми зоркими?
Мы уж теперь не дети. Мы уж давно не те розовые мальчишки, которые искали в вас опору, которых вы водили в театр на галерку приобщаться к культуре. Некоторые из нас знают об искусстве кое-что побольше, между прочим… Приобщились самостоятельно, и без всяких там изнурительных корпений и просиживания штанов. Слов нет, кому-то просиживать штаны нужно. Не станете ли вы, Аркадий Степанович, отрицать талантливость в человеке, одаренность? Мало я тренировался в последнее время, очень мало. А кто сильней меня на ринге? Никогда я прежде не читал книг о кино, даже не знал, что есть такие. Но мне-то поручили главную роль — и тут уж ничего не поделаешь, факт!
Так почему ж я должен чувствовать себя виноватым? Перед кем я виноват?
Не понимал, что меня удерживало от прямого, как мужчина с мужчиной, разговора со стариком. А надо было выяснить отношения. Надо было.
И все время что-то держало, не пускало. А тут произошло то, после чего у меня отпала всякая охота стучаться к старику.
Был у меня сосед по комнате. Новичок в сборной команде, неплохой средневес, не более. Сосед тихий, застенчивый даже, уступчивый, не то чтобы угрюмый или молчальник, но первый разговора не затевает, если спросишь о чем — отвечает с готовностью. Казалось мне, что парень вообще такой по характеру, а тут еще стесняется, как-никак попал в одну комнату с чемпионом, фигурой, а он что из себя представляет? Середнячок…
За тихость его и уступчивость прощал я парню его чудачества. Какой нормальный спортсмен приволокет с собой на тренировочный сбор, и всего-то на две недели, два набитых битком чемодана да еще рюкзачок?
Ввалился, едва дух перевел:
— Добрался!..
— Ты что, — говорю, — жить сюда приехал?
— Нет, — отвечает. — Так, прихватил кое-что самое необходимое.
Попробовал я приподнять чемоданы — сил нет, какая тяжесть.
— Камнями грузил?
— Это уж зависит от точки зрения…
Стал он с места в карьер разбирать свои чемоданы. Мне любопытно: сижу, посматриваю.
Сначала вынул боксерские пожитки, ну еще там брюки, две-три рубашки, фуфайку, бритвенный прибор…
Потом принялся вынимать книжку за книжкой. Уставил стол, на подоконник переехал и все тащит и тащит.
