Нет ничего дороже (Рассказы) - Воробьев Евгений Захарович (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
Левашов встал, обошёл луг кругом, вдоль колючей изгороди, нашёл на стёжке чёрную табличку «ахтунг, минен!», забытую немцами, затем подобрал штык. Он взял в руку этот ржавый штык, шагнул за проволоку и, раздвигая траву руками, осторожно пошёл по лугу. Иногда он подолгу, неловко стоял на одной ноге, вглядываясь вниз, затем, крадучись, делал ещё шаг. Он тыкал в землю штыком, как щупом, и делал это, как опытный сапёр; прокалывая землю, он держал штык наклонно.
Роса в августе уже не высыхала до полудня и блестела на солнце, а потому трава, примятая сапогами, матовая от сбитой росы, отмечала путь Левашова.
Мальчики остались ждать на стёжке, за изгородью. Санька стоял с круглыми от испуга глазами. Павел Ильич строго смотрел вслед Левашову, ступающему по лугу: «Взрослый человек, а озорует. Ну, зачем со смертью в жмурки играть? Как дитя малое!»
Обратно к стёжке Левашов пробрался по примятой траве, хранившей его следы. Он молча одну за другой выкурил две папиросы, а затем сказал:
— Ты мне, Павел Ильич, в лесу удилище срежь.
— Можно, — вздохнул Павел Ильич. — Только зря время проведёте. Куда её, плотву? Баловство одно. Наживка дороже.
— А мы и без наживки обойдёмся. И без лёски. И без крючка.
Санька был явно заинтригован, но ничего не решился спросить, а Павел Ильич держался так, будто всё понимает, но нечего попусту трепать языком.
— И тебе есть задание, Санька, — сказал Левашов. — Заготовь хорошую вязанку прутьев…
Левашов возвращался в школу, занятый своими мыслями, и даже на «гвардейское почтение» Страчуна ответил небрежным кивком головы. Тот ждал, что его угостят папироской, и посмотрел Левашову вслед с печальным недоумением.
Страчун сидел верхом на выросшей стене сруба, будто не слезал оттуда со вчерашнего дня, а кто-то подложил под него несколько новых венцов. Уже белели свежеотёсанные стропила, остов завтрашней крыши…
К вечеру в школу, по обыкновению, явился Иван Лукьянович, ему не терпелось посудачить на международные темы.
Левашов встретил его вопросом:
— Что решили делать с лугом?
— На военном положении земля. Про случай со стадом и с дедом Анисимом слышали? Так это — маленькое происшествие. У нас весной потяжелее случай был. Двух пахарей убило. Задели лемехом за мину. Приехали минёры из Смоленска, всю пашню обыскали. Полную коллекцию мин и снарядов собрали, на все вкусы. Ты, может, думаешь, немец только деревню разрушил? Он и землю нашу разрушил. Сколько земли засыпать нужно, сколько мин разоблачить, сколько снарядов и бомб собрать, которые еще заряд держат.
— Ну, а как с лугом?
— Сказали — огородите, ждите очереди. Сперва все пашни обыщут, потом за луга примутся. А пастух с подпасками совсем с ног сбились. Гоняют стадо по лесу, с поляны на поляну. А траву как косим? Раз замахнёшься косой — трава, второй раз замахнёшься — пенёк или кочка. Что же делать? Сразу всей земли не освободить. А на лугу мин больше, чем картошек на огороде…
— Вот я и хочу, Иван Лукьянович, этот луг прибрать. Только голыми руками до мин не доберёшься. Придётся в Смоленск съездить, в штаб разминирования.
Иван Лукьянович добрыми глазами посмотрел на Левашова.
— Я тебя до шоссе на таратайке подвезу. Правда, машины теперь редко ходят. Но тебя шоферы примут.
Утром Левашов распрощался на шоссе с Иваном Лукьяновичем и остался сидеть у столба 461, поджидая попутную машину.
«Да ведь это четыреста шестьдесят один километр от Москвы!» — догадался вдруг Левашов, глядя на столб, и тотчас же повернулся лицом на восток, где обрывалась серая линия гравия.
Он помнил это шоссе в дни, когда на нём было оживлённее, чем на улице Горького. Сейчас шоссе было пустынно, и он собрался идти пешком. Но тут же его догнала полуторка, и шофер, увидев, что пешеход из своих, из фронтовиков, не обидел его отказом и остановил машину…
Левашов вернулся в Нитяжи на третий день к вечеру. Он нёс подмышкой небольшой ящик.
С ночи зарядил дождь. Левашов изредка выходил на крыльцо и хмуро поглядывал на небо, плотно затянутое тучами.
Тучи теснились в несколько ярусов. В разрывах чёрных туч виднелись грязносерые, цвета разбавленной туши, за ними чуть посветлее — и ни единого голубого окна!
Здесь, в Нитяжах, раскаты грозы неожиданно принесли с собой отзвуки былой канонады.
Дожди не унимались несколько дней, и все эти дни Левашов занимался, с трудом усевшись на парте, уперев колени в откидную доску; он сам себе казался страшным верзилой. Он часто отрывался от «Сопромата», чтобы повозиться у привезённого ящичка.
Дважды в день Левашов, натянув на себя кожанку, шлепал по лужам, по липкой грязи к Днепру. Он шёл, с усилием вытаскивая ноги из глины.
За шиворот затекала вода, кепка насквозь промокла, — а он прогуливался по стёжке и посматривал на мокрую траву за колючей проволокой, будто примеряясь к чему-то. Потом так же неторопливо шёл обратно в школу.
Страчун, несмотря на дождь, сидел на крыше и обтёсывал стропильную ногу. И Левашов подумал: «Велико же нетерпение бездомного человека, горяча его мечта о крыше, если он работает в такую непогоду».
К утру дождь унялся, но и на следующий день Левашов продолжал зубрить «Сопромат», втиснувшись в парту так, что колени у него были выше подбородка.
К полудню лужи обмелели, к вечеру высохли, но Левашов по-прежнему сидел в классе. Иван Лукьянович, который приковылял вечером, чтобы послушать последние известия, решил уже, что Левашов бросил думать о луге и потому ни о чем не расспрашивал. Левашов на него произвёл впечатление человека нерешительного, который не смог накопить достаточно смелости для этого отчаянного предприятия и не собрался с духом, чтобы от него окончательно отказаться.
На самом же деле Левашов не торопился, так как боялся, что в сырую погоду элемент у миноискателя иссякнет быстрее. Он очень боялся за эти старые элементы, потому что работа предстояла огромная. Шутка сказать, лужок! Метров шестьсот не меньше, если считать по берегу, и километра полтора в обход, если шагать вдоль колючей проволоки.
Левашов разрезал на кусочки свою простыню, и Санька принялся прикреплять полотняные треугольнички к прутьям, расщеплённым на конце. Павел Ильич тем временем наращивал из кусков проволоки трос.
Левашов долго и сосредоточенно курил, прохаживаясь по стёжке, потом заложил за пояс серп, засунул за одно голенище сапёрную лопатку, за другое — прутья, надел наушники, взял в руки шест миноискателя и перешагнул через колючую изгородь.
— А мы пойдём по вашим следам и понесём всё, что нужно, — предложил Павел Ильич.
— Ни шагу, — погрозил Левашов. — Пока вам на лугу делать нечего.
«Как легко отвыкаем мы от опасности. И как трудно сживаемся с ней!» — подумал Левашов, перешагнув через колючую проволоку.
Левашов шагал, держа в руках удилище Павла Ильича. Он шарил миноискателем перед собой, обруч бил по стеблям трав и по цветам, сбивая созревшие семена.
Сначала в наушниках было тихо, но потом возник прерывистый писк, почти такой же, как в телефонной трубке, когда номер занят.
Мальчики увидели, что Левашов остановился, отложил удилище, достал серп, нагнулся, отбросил пучки срезанной травы, достал из-за голенища прут с белым флажком, воткнул его в дёрн и двинулся дальше.
Вскоре с десяток флажков белело позади Левашова.
«Странно, что одни противотанковые мины, — удивлялся Левашов. — На чём же подорвался заяц?»
Противотанковая мина может оставить в живых даже человека, наступившего на неё, такая мина требует давления килограммов в 100–150.
Левашов знал, что немцы имели обыкновение ставить противотанковые мины вперемежку с противопехотными. Неужто на этот раз они себе изменили?
Вновь слышится писк в наушниках. Левашов становится ещё осторожнее. Он срезает пучок травы, другой. Капли пота блестят на его лбу.
Так и есть, немецкая противопехотная мина «эс» с тремя ядовитыми усиками. Один, второй, третий. Они только ждут прикосновения к себе. Им нет дела, что война давно кончилась, что немцев давно прогнали со смоленской земли и со всех других русских земель. Все эти три года усики мины терпеливо и хищно подстерегали свою жертву.
