Богема - Ивнев Рюрик (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
– Ну как, разрешение есть? – спросил Амфилов.
Мариенгоф, ни слова не говоря, достал из бумажника белый, вчетверо сложенный лист бумаги. В углу красовалась круглая торжествующая печать.
– Хорошо, – произнес Амфилов, густо и смачно, точно ласково ругаясь. У него вместо «хорошо» вышло «ка-ра-шо».
Пока обсуждали детали устройства книжной лавки поэтов, я, откинувшись на спинку полукруглого дивана, наблюдал за троими: Вампиром, Долидзе и сидевшим перед ним Амфиловым. Казалось, это личины одного человека. Долидзе похож на хищного зверя, притворяющегося ленивым и апатичным. Это представитель легального хищничества. Он не любил сомнительных дел. Его гибкий и подвижный ум рыскал в поисках законных способов обогащения, но аппетиты ничем не отличались от Вампира, скакавшего по скользкой дорожке мелких мошенничеств, надувательств и шантажа. Он стоял у буфетной стойки и своими мышиными глазками, которым недоставало только серых хвостиков, выискивал в толпе добродушные и податливые лица, чтобы оплести, надуть, высосать все соки. Громадное блюдо с пирожными закрывало его туловище, и мне казалось, что его круглая маленькая голова, снабженная розовыми ласточками щек, лежит на блюде, как сомнительное лакомство, представляющее нечто среднее между нелепыми овощами и пирожными.
Третья личина этого алчного чудовища – большое, крепкое, неуклюжее лицо Амфилова, генерала от спекуляции, не брезгающего ничем, оно наполняло собой все кафе, блестя и торжествуя.
Казалось, эти люди, не замечающие друг друга, занятые своим делом, перемигиваются и подают одним им понятные знаки, как околпачивать всех и высасывать последнюю копейку.
От их лиц делалось душно, хотелось встать, крикнуть, сказать что-то злое и дерзкое. Вместо этого я смотрел на Амфилова преданными глазами, бессознательно благодаря за крохи уюта и благополучия, которые его ловкий комбинаторский ум сошвыривал нам со своей белой накрахмаленной скатерти.
Совещание закончилось, Амфилов ушел. К нам подошел Долидзе, лениво опустился на стул и, посидев немного, как бы между делом заговорил:
– О чем хотел с вами покалякать, друзья… Хорошо бы организовать «живой журнал». Теперь из-за бумажного кризиса у нас нет подходящих журналов. «Живой журнал» будет иметь успех. Хотите, обмозгуем этот вопрос… Только, – он посмотрел на свои массивные золотые часы, – мне сейчас некогда, а вот завтра часам к семи соберемся у меня…
– Очень хорошо, – воскликнул Есенин, – я приветствую эту идею! У вас на плечах хорошая голова, Долидзе.
– Только редактировать журнал будем мы, – заявил Мариенгоф, – никого постороннего, вот наши условия. Сережа, Рюрик, верно?
– Редактировать буду я, – выпалил вдруг Есенин.
– Подождите, – мягко сказал Долидзе, блестя глазами, похожими на чернослив, – сначала надо его организовать, а потом уже драться за редакторский портфель.
– Ладно, – сказал Есенин, охладевая к идее, которую только что принял с восторгом, – завтра поговорим, а сейчас… хорошо бы распить бутылочку. Эх, жисть! Не жисть, а жестянка!
– Вы пейте, а я пойду, – увильнул Долидзе. Лавируя между столиками, прошел через все кафе, высокий, сутулый, апатичный, посыпавший себя фальшивым пеплом безразличия. Большое зеркало в передней отразило его фигуру, черную и скучную, как катафалк.
– О господи, – вздохнул Есенин, – вот жулье.
– И мы с ними якшаемся, – произнес я тоном кающегося грешника.
Мариенгоф засмеялся.
– Я думаю, нас никто не упрекнет, что мы предпочли иметь дело с жульем, а не с дураками.
Визит к Троцкому
Широкое окно, казалось, создано для того, чтобы наблюдать, как с крыш, сверкая на солнце, падают прозрачные, похожие на застекленевший воздух ледяные сосульки… Внизу чернела освобождающаяся от снежного ковра земля. Солнце освещало железные трубы, они выглядели выкрашенными свежей сочной краской. Вода, лед и солнце способствовали тысяче самых разнообразных и волнующих звуков: паденье капель и снежных комьев с крыш, журчанье, шум, таяние, легкое надламывание льдинок, потрескиванье железа. Казалось, что стены шуршат, шушукаются и слегка покачиваются, точно у них кружится голова от слишком прозрачного, ясного, нежного весеннего воздуха.
Я стоял на площадке широкой лестницы и глядел сквозь громадные зеркальные стекла итальянского окна на весеннее таяние. Рядом, погруженный в свои думы, спиной к окну застыл Мариенгоф.
– Что же они не идут? – ворчал он. – Скоро уже час.
Я взглянул на часы.
– Сейчас без десяти. Мы пришли рано.
– Давай спустимся вниз. Я не намерен стоять здесь.
Нагибаюсь над перилами.
– Подожди, вот, кажется, они…
По лестнице поднимался Есенин в сопровождении Ройзмана.
– Что так поздно? – накинулся на них Мариенгоф.
– Во-первых, еще не время, мы условились в час, – ответил Есенин, – а во-вторых, – он улыбнулся, показывая глазами на Мотю, – никак не могли для него подходящей косоворотки найти. В последнюю минуту выручил Вампирчик. У него целый гардероб демократических одеяний.
Поднялись на третий этаж. Впереди – Есенин. Дойдя до дверей, на которых написано «секретарь», он приоткрыл дверь.
– Товарищ, можно? – спросил он. – Я звонил насчет приема к… товарищу Троцкому…
– Он на заседании, будет минут через двадцать.
– Хорошо, мы подождем, – сказал Есенин, закрывая дверь.
Все подошли к окну.
– Как! – воскликнул Толя. – Ты говорил, что звонил самому Льву Давидовичу.
– Ну не все ли равно, – махнул рукой Есенин, – это одно и то же…
– Подождите, ребята, – вмешался Ройзман, – еще раз прорепетируем, чтобы не путать. Сначала будет говорить Есенин – общие, так сказать, основы дела, затем я коснусь деталей. Бумажка у тебя? – обратился он ко мне.
– Да.
– Давай ее мне, подсуну в подходящий момент, он подпишет.
– Главное, не забывайте, – прошептал Толик, – произносить фразы про «отдельные кабинеты» ни в коем случае нельзя.
– Что ты нас учишь? – огрызнулся Ройзман. – Знаем не хуже тебя.
– Я напомнил… на всякий случай…
– Тсс, вот, кажется, он, – прошептал Сергей, кидаясь к поднимавшемуся по лестнице плотному человеку в пиджаке, из-под которого выглядывала желтая чесучовая рубаха.
– Здравствуйте, товарищ Троцкий, – заулыбался Есенин.
Лев Давидович посмотрел равнодушными глазами и, слегка кивнув, прошел мимо. Сергей почесал затылок.
– Вот черт, не узнал, а ведь вместе пьянствовали в прошлом году…
– Не надо было подскакивать, – деловито вставил Ройзман.
– Ну, теперь все равно идем, он нас примет.
Под водительством Есенина мы вошли в секретарскую.
Молодой человек в черной рубахе, затянутый тонким пояском, открывая дубовую дверь, пропустил нас в кабинет.
– Только не слишком задерживайтесь, товарищи, – бросил он вдогонку.
Хозяин кабинета, известный в рядах партии как один из организаторов Красной армии, получивший мандат из рук Владимира Ильича Ленина, сидел у письменного стола, положив локти на столешницу. Одним глазом смотрел на лежавшую перед ним коричневую папку, другим – на вошедших поэтов.
Первым выступил Есенин:
– Здравствуйте, товарищ Троцкий, вы меня не узнаете? Я Есенин, а это мои товарищи, поэты. Вы, конечно, слышали их имена: Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман.
– Садитесь, – сухо произнес Лев Давидович.
– Товарищ Троцкий, – продолжал Есенин, – мы имеем маленькое издательство, выпускаем журнал, ведем культурную работу, для издания альманахов и сборников нужны средства, мы открыли кафе.
– Кафе? – переспросил Троцкий, занятый, очевидно, своими мыслями.
– Да, кафе-клуб, где наши нуждающиеся товарищи-поэты получают бесплатные обеды.
– При клубе организованы библиотека, шахматный и марксистский кружки, – выпалил Ройзман.
Мариенгоф наступил ему на ногу и тихо прошептал: «Не лезь».
– И вот, – распевал Есенин, – этой большой культурной работе грозит разрушение.
