Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
Все это не было трепом. В ту же ночь Коморе устроили «темную»: загнув салазки, жестоко отходили ремнями.
Для профилактики двое навалились на Калинника. Сообразив, в чем дело, тот сообщил:
— Зря стараетесь, господа гвардейцы: я с приговором согласный и заступаться не собирался. Девчат мы не бьем.
Во время экзекуции Комора молчал, будто это не его били. Лишь когда ребята расползлись по своим матрасам, он, тяжело дыша, сказал:
— Будем считать, что мы квиты, четвертый взвод.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Марш-бросок
К вечеру небо затянули мутноватые облака. Они быстро темнели. Под ветром, налетевшим с севера, тревожно зашептались, а потом зашумели деревья в лагере. Не успели провести вечернюю поверку — хлынул дождь. Все сыпанули по палаткам. Манюшка забежала к своим «гаврикам». Думала переждать, но судя по ровному монотонному ритму падающей воды и по обложным тучам, конца ливню не предвиделось. Бежать к себе далековато — вымокнешь до нитки, а сушиться негде.
— Придется прикорнуть у вас, — сказала она. — Дайте-ка свободный матрас, я вот тут у входа определюсь. Кто рядом? Очеретян? Вэк отсюда в общий строй.
Пришлось Очеретяну эвакуироваться. Впрочем, чувствовалось, что и он, и остальные ребята обрадованы ее присутствием — непривычная все-таки ситуация. И смущены — ни ругнуться, ни соленый анекдот рассказать. Хотя при ней, бывало, и рассказывали, но то днем, в классе или там на плацу, а тут совсем другое дело. Тут они всеми фибрами ощущали присутствие женщины.
Дождь безостановочно и сильно барабанил по натянутому брезенту. Вдруг мощный порыв ветра сорвал с крючков плохо, видно, второпях пристегнутое полотнище, закрывавшее вход, в палатку ворвался ветер, разбрызгивая по всем углам дождевую пыль.
— Задраить люк, — скомандовала Манюшка, не рискуя, однако, высунуть голову из-под одеяла.
— Есть задраить люк! — с готовностью откликнулись в разных углах два голоса, полузадушенные толстой байкой.
Но выползать из-под одеяла никто не спешил. В палатке гулял мокрый ветер, снаружи об нее громко ударялись потоки воды. Хлопало полотнище входа. Казалось, палатка вот-вот рухнет или поднимется на воздух.
Не выдержала душа хозяйственного Евстигнеева. Он вылез из-под одеяла и, издавая зябкие тоскливые вздохи, добрался до входа и закрыл его. Нырнув снова в постель, Женечка разразился бранью в адрес своих товарищей — трусов и лодырей, нисколько не болеющих за общество. Но желчная речь его беззвучно исчезала в складках материи, в шуме ветра и дождя. Слышалось только: бу-бу-бу!
— Не трать энергии, все одно словами не согреешься, — снисходительно посоветовал ему лежащий рядом Мотко. И вдруг вскочил. — Ратуйте, люди добрые, потопаю!
«Ратувать» никто не собирался. Мотко сгреб свои вещички и зашагал «по трупам», подыскивая место для ночлега. Пошастав по палатке, кинул матрас рядом с Манюшкой, смущенно сказал:
— Ничего не попишешь, командир, придется рядом с тобою положить бидну головоньку. Бильше нема где. — Укладываясь, поворчал: — Падлюки, не моглы як слид натягнуты палатку. Що за народ — пока не закапает над головою, никто пальцем не ворухне, щоб зробыты, як слид …
— Над нами пока что еще не капает, — под общий смех ответил Калинник. — А ты вот чуть не потонул и то пальцем не шевельнул, чтобы сделать «як слид»… Господин комотд, держи ухо востро: хохол хитрый — вдруг среди ночи скажет, что на него капает, и полезет к тебе от дождя прятаться.
— Пусть лезет, если не жалко «бидну головоньку»: у меня тут рядом, в тумбочке, учебные гранаты.
Наконец все угрелись, угомонились, да и водопад на улице вроде начал стихать. Засыпая, Манюшка слышала тревожное покашливание Васи Матвиенко, как будто он порывался и не решался что-то сказать.
«Тоже, небось, подмокать начал и перелечь бедолаге некуда… — смутно подумала она. — Но он такой: покашляет, покашляет и смирится».
Манюшка уже спала, а ухо все еще фиксировало звуковую обстановку. Постепенно исчезли барабанная дробь дождя и шум ветра, шелест деревьев, сонное дыхание внутри палатки. Потом в недрах полнейшей немоты народилось какое-то шевеление, выросшее в негромкий ропот, потом в приглушенный говор, в громкий разговор, и вдруг запела — зачастила труба, и громко, требовательно закричали дневальные:
— Подъем! Тревога!
Мгновенно проснувшись, она несколько секунд лежала, втайне надеясь, что это просто приснилось. Но неприятное властное слово голосом Славичевского снова ворвалось в палатку вместе с шумом, гомоном, топотом. Тогда Манюшка отбросила одеяло и, натягивая гимнастерку, тоже заорала хриплым спросонья голосом:
— Отделение, подъем! Тревога!
Ей не было видно в темноте, но по звукам она угадывала, что делается в палатке.
— Отделение, поторапливайся! — кричала Манюшка, зашнуровывая ботинки.
— Куда спешить? Добро бы на свадьбу… — тотчас откликнулся Вася Матвиенко.
Как будто поздоровались втайне от всех.
Она была уже готова, а остальные все еще одевались — это можно было определить по торопливым фразам и перебранке:
— Куда ты тычешь? Не видишь — ето моя голова? — Конечно, не вижу: на фига она мне сдалась, твоя башка дурная? — Видчепысь, це мои штаны! — А ты что, как сова, в темноте разглядел? — Чья гимнастерка? — Надевай, потом разберемся! — А ботинки-то, братцы, под дождяру попали…
«Ага, обуваются», — определила Манюшка и повторила донесшуюся снаружи команду командира Славичевского:
— Выходи строиться!
— Потерпи, господин комотд. — Это мой ботинок — даже в темноте блестит. А твои ж вечно нечищеные. — Я вот тебе рыло начищу. — Но, но!
На линейках уже строились роты. Было зябко и моросно. Холодная дождевая пыль проникала во все поры одежды. Деревья в безветренном, пропитанном влагой воздухе стояли недвижные, уныло опустив тяжелые волглые ветви. Майор Кудрин смотрел на часы, присвечивая себе электрофонариком. Командиры обходили палатки, торопя замешкавшихся.
— Командиры рот, ко мне! — крикнул начальник лагсбора высоким, чистым и звонким голосом, так не созвучным этой мрачной глухой и сырой ночи.
Отдав короткие распоряжения, майор повернулся и быстрым шагом двинулся к арке, на которой желтым пунктиром мигали электролампочки.
— Рота, за мной! — Капитан Тугоруков поспешил за Кудриным.
Ускоренным шагом шли по липкой полевой дороге, то засасывающей подошвы ботинок, то — на пригорках — будто отталкивающей их, и тогда они скользили, разъезжаясь в разные стороны. Строй сломался, но все же взводы не смешивались, держались кучно. Манюшка двигалась вслед за Трошем, стараясь извлекать уроки из его движения: обходила места, где он «тонул» и ступала в его след там, где он шагал устойчиво. Рядом с нею шли Калинник и Мотко, а сзади, точно подстраховывая, — Вася. Впрочем, может, это его обычная тактика… Она давно заметила: стоило кому-нибудь подойти к ней, как Матвиенко удалялся. Манюшка чувствовала себя бодрой и сильной и, гордая собой, приятно размышляла о том, что неизвестно еще, кого придется подстраховывать. И кому.
Через несколько километров дорога спустилась в низину, поросшую кустарником. Здесь уже выбирать бугорки и другие тверди не приходилось — их не было. Ботинки утопали в густом черноземном тесте, приходилось с силой выдирать их. При этом получался громкий поцелуйный звук. Мотко не преминул обратить внимание на это волнующее сходство:
— Зацилуе до смерти нас клятая дорога, и сглотнет.
Его не поддержали — на этом тяжелом отрезке было не до трепа. У Манюшки уже ныла поясница и болели икры ног. Когда выкарабкались, наконец, на луг, зафыркали, как кони, резко затопали по твердой затравеневшей земле, сбивая с обуви вязкие ошметки чернозема.
Рассвело. Манюшка окинула взглядом растянувшуюся роту и первое, что бросилось ей в глаза и запечатлелось — подтянутая фигура майора Кудрина в потемневшем, прилипшем к телу обмундировании. Он по-прежнему шел впереди, в том же темпе, что был задан им себе еще там, в лагере, с первых шагов. Голова слегка откинута, туловище прямое, ноги переставляются привычно и легко, как будто сами собой, и кажется: под ними стелется гладкий, вымытый дождем асфальт. Следом за комбатом, держась уставной дистанции, слегка переваливаясь с ноги на ногу, шагал капитан Тугоруков. Их никто не обогнал, возле них даже близко никого не было: авангард роты поотстал метров на двадцать, не меньше.
