Короткий миг удачи(Повести, рассказы) - Кузьмин Николай Павлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Отмахнув дверь, в отдел влетел секретарь редакции, маленький, прокуренный, с высоким голым лбом и воспаленными глазами. В руке у него развевался листок бумаги, — секретарь привык носиться по редакции стремительно и шумно.
— Все-таки пришел? — накинулся он на Бориса Николаевича, совсем не замечая испуганно умолкнувшей посетительницы. — А шеф сказал, что тебя весь день не будет.
— Да, Тамара звонила ему. Но чего мне, в самом деле, лежать, вылеживаться?
— Самочувствие как?
— На уровне вроде. — Борис Николаевич поправил под пиджаком теплый обношенный шарф и уютно поежился. Шарф приятно согревал грудь и шею.
— Морозит?
— Пустяки, пройдет.
— Сидел бы, слушай, дома. Как тебя Тамара выпустила?
— Надо было.
— Я что хотел спросить… — озабоченно мигая, секретарь старался вспомнить. — Да! Когда твои соревнования? Командировку-то с какого числа выписывать?
— Отменяется. Решил не ехать.
— Вот как? Ну… гляди сам. А то съездил бы. Шеф не возражает.
— Да нет. У меня тут… всякое. Дела.
Борис Николаевич, выглянув из-за секретаря, посмотрел, как там посетительница. Обернулся и секретарь с неприязнью, через плечо. При своем крошечном росте он великолепно умел взглянуть на постороннего сверху вниз. Женщина ответила ему робким, заискивающим взглядом. Секретаря в редакции побаивались.
— Не хватало еще, чтобы все посваливались… Кстати, можешь радоваться: завтра даем «По следам наших выступлений».
Это было главное, зачем он приходил в отдел.
Борис Николаевич оживился. Расследования по фельетону ждал не только он, ждала вся редакция.
— Вот, официально, — секретарь показал листок. — Засылаю в набор.
— С меня причитается, — очень довольный пообещал Борис Николаевич. Ему хотелось самому прочесть, что там прислали, и своими глазами убедиться, как решительный карандаш секретаря коротенькой стрелкой отведет долгожданному материалу место на полосе завтрашнего номера. Однако его ждал прерванный разговор, и он с сожалением остался.
— Ну, Тамарке привет, — сказал секретарь и прикрыл за собою дверь.
Посетительница преданно взглядывала на фельетониста, ожидая разрешения продолжать. Борис Николаевич деловито придвинул бумагу, приготовил карандаш.
— Так, значит, вы сказали… — И тут же подумал, что это банально: изображать такого вот крайне заинтересованного, чуткого к чужой беде человека. Он ровным счетом ничего не помнил, что ему рассказывалось до прихода секретаря. Зря, незачем вообще было соглашаться на этот мелочный, бесцельный разговор. По каждой пустяковой жалобе фельетона не напишешь. В редакции имеется отдел писем, там жалобу зарегистрируют и пошлют куда следует: больше толку будет.
Как бы торопясь куда-то и боясь опоздать, Борис Николаевич с преувеличенной озабоченностью вздернул рукав, чтобы посмотреть на часы. Он поразился тому, насколько рука стала хилой, худой, растерявшей упругую плоть. Часы, свободно болтаясь, держались на косточках запястья. После вчерашнего обморока, а особенно сегодня, вернувшись от Зиновия, он только и делал, что с беспокойством рассматривал свои неизвестно когда исхудавшие руки. Он мрачно опустил рукав, так и не взглянув на часы.
Женщина проворно нагнулась и подняла с пола сумку.
— Я вам лучше документы покажу, — заторопилась она, догадавшись, что разговор сейчас оборвется. — Сами посудите: писал-писал, звал-звал, а как квартиру получил… Вот, — она порылась и достала какие-то бумажки. — Только вот первые я, как дура, повыбрасывала. Думала, человека встретила.
Делать нечего, пришлось принять бумажки в руки. Дергая одну за другой, Борис Николаевич без всякого интереса стал их просматривать.
— Гм… Это, как я понимаю письма? — чуточку в нос проговорил он, кое-что прочитывая. — Я говорю — письма это? Вот то, что вы мне дали?
— Письма, письма, — поспешно подтвердила посетительница, подъезжая со стулом поближе. — И вот подпись его… Вот! Не отопрется. Зачем он тогда вызывал меня? Мы же все как следует решили. Как у людей. А теперь, как квартиру получил, — убирайся! Да кто я ему такая? Раз семья, значит, надо все пополам. Меня сам товарищ Бакушкин удостоверил, что за свои права…
— Подождите, подождите! Он вас что — из квартиры выселяет?
— Ну да! Мне, говорит, государство навстречу пошло, на меня и ордер. А товарищ Бакушкин…
— Ну, на это еще и суд есть! — проговорил Борис Николаевич, не слушая больше, и снова принялся перелистывать бумажки.
Посетительница затихла, замерла, потому что при малейшем движении под ней поскрипывал расшатанный редакционный стул.
Скоро Борис Николаевич увлеченно заиграл карандашиком. О руках было забыто. Заинтересованно сортируя письма, он одобрительно хмыкал и быстро делал какие-то пометки на полях, кое-что перечитывал и откладывал в сторону. В конце концов он выбрал самое пространное, написанное косым разборчивым почерком на большом листе из середины общей тетради.
— Муся… Так сказать, Мария… — взгляд его, когда бывал он чем-то увлечен, слегка шалел. — Это, как я понимаю, адресовано вам?
Женщина зарделась и, подхватив стул, подъехала еще ближе.
— Этим-то он меня и заморочил, товарищ корреспондент. Муся да Муся… А я как дура набитая. Да вы дальше читайте, — там все написано.
— Да уж с вашего позволения, — опять немного в нос пробормотал Борис Николаевич, все больше увлекаясь тем, что узнавалось из прочитанного.
«…Я ищу любовной привязанности, — свободно разбирал он крупный деловой почерк и, не переставая, ловко вертел в пальцах карандаш, — ищу верности, чтобы не сделать ошибки и построить наш с тобой союз на прочной и безукоризненной основе.
Любовь — это вдохновение внутреннего величия человеческой сущности, все равно влечет ли она за собой мудрые поступки или коварство и безумие. Притягательная сила половых влечений особо выделяется природой, непорочность которой у человека защищается девственным барьером. Он оберегается всегда искренней любовью и является идеалом ее непорочной чистоты, обуславливающей крепкую семейную ячейку и здоровое потомство, которым во все периоды культурной жизни и цивилизации озабочены силы прогресса и разума».
— «Прогресса и разума»… — машинально повторил Борис Николаевич, задумчиво щурясь и потирая глаза. А ведь едва не сплавил в отдел писем!
Были еще стихи, много стихов, но прочитать их Борис Николаевич решил потом, когда останется один.
— Занятно… Он у вас что, студент?
— Какое там! — Посетительница становилась все оживленней. — Козел старый, на пенсии. Но здоровый — до ста лет ни черта не сделается!
— Ах, вот даже как!
Озноб, донимавший с самого утра, незаметно прошел, и Борис Николаевич все чаще и нетерпеливей ослаблял на шее ненужный, только мешающий теперь шарф.
— Давайте сделаем так, — предложил он, постукивая карандашом по письму. — Мне, как это уж положено, необходимо увидеться и с… этим… ну, с вашим… с супругом или как он… Кем он приходится-то вам?
Вышло у него неожиданно грубо, оскорбительно, и он смешался, покраснел. Однако посетительница совсем не заметила бестактности журналиста. Насторожило ее другое.
— А без этого нельзя? — быстро спросила она. — Он же про меня всякие глупости начнет болтать. Я знаю.
— Ничего, ничего, — успокоил ее Борис Николаевич, довольный тем, что неприятная заминка миновала. — Письма я пока у себя оставлю. Хорошо?
— И стихи?
— Конечно! Не бойтесь, все останется в сохранности.
Она подумала и поднялась.
— Его прислать или какую повестку напишете?
— Да какую же повестку? Просто пусть зайдет. В любое время.
Только теперь, когда посетительница встала, Борис Николаевич разглядел, что она еще совсем молода — не больше двадцати пяти, двадцати шести. Взрослой ее делало большое, сильное тело.
В дверях она столкнулась с секретарем редакции, и тот, тоже удивленный такой могучей статью, поспешно отступил с дороги, — низенький, забегавшийся, с голым озабоченным лбом. Под мышкой он держал тоненькую папочку. Женщина, минуя его, крепко задела бедром задрожавшую половинку двери.
