Вольница - Гладков Федор Васильевич (читать книги полные txt) 📗
Я торопился, иногда бежал, спотыкаясь о гнилые обломки досок на тротуаре: улица была глухая, заросшая колючками. На углу одного переулка играли вперегонки несколько мальчишек и девчонок, мои ровесники. Они звонко кричали и смеялись. На меня они и внимания не обратили. Парнишки были в рубашках без пояса, девчонки — в одних балахончиках. Из раскрытого чёрного окна пронзительно кричала женщина:
— Агашка, иди домой, непутёвая! Сейчас же, а то отец ремнём пригонит.
— Сейча-ас! — беззаботно откликнулась одна из девчонок и продолжала бегать.
На меня налетела, задыхаясь, патлатая девчонка, а её с разбегу облапил парнишка. Они хохотали и дышали запалённо. Вдруг они оба уставились на меня и враждебно шагнули назад.
— Ты откуда пришёл? Чего здесь тебе надо?
Я дружелюбно ухмыльнулся и робко спросил:
— Мне к кладбищу надо… живу там…
— Это на кладбище-то? — в ужасе взвизгнула девочка, а парнишка прохрипел, как простуженный:
— На кладбище только мертвецы живут. Сгинь-пропади, нечистая сила!
К нам подбежали и другие мальчишки и девчонки. Одни сгрудились поодаль и недоброжелательно оглядывали меня, как нежданного чужака, другие с озорным любопытством скалили зубы.
Вихрастый парнишка, засунув руки в карманы штанов, враждебно толкнул меня плечом.
— Ты откуда взялся? Кто тебя просил ходить по нашей улице?
Первый парнишка срывающимся голосом прохрипел:
— Он с кладбища… к мертвецам идёт… может, он сам мертвец…
Я миролюбиво улыбался.
— Потерялся я. Мне домой надо, а дороги не знаю.
— Не знаешь дороги — так не ходи. Проучить тебя надо. Давайте, ребята, дадим ему взбучку.
Он угрожающе сдвинул брови, вырвал руки из карманов, поплевал в ладони и сжал кулаки. Глазастая девочка с косичкой хвостиком, в короткой юбчонке оттолкнула локтем косого, шлёпнула другого парнишку и по-хозяйски крикнула:
— Не лезьте, дураки! Видите, мальчишка заплутался. Он вас просит выручить его из беды, а вы, как собаки, на него набросились.
Но косой подскочил ко мне и ткнул меня кулаком в грудь. Я схватил его руку и его же кулаком ударил его по лицу.
— Не трогай меня, — разозлился я. — Я на кулачках умею драться: зашибу.
Косой с растерянным изумлением ухмыльнулся, вытер рукавом нос и посмотрел на рубаху, нет ли на ней крови.
Девчонка подхватила меня под руку и, расталкивая ребятишек, повела дальше по дощатому тротуару. Косой хрипло погрозил сзади:
— Ну, помни, бродяга: появишься здесь — живым не уйдёшь.
А девчонка обернулась и сердито откликнулась:
— Тебе самому сопатку расквасили. Грозить-то и дурак умеет, а ты сумей человеку в беде помочь!
Должно быть, девочка была самостоятельная и опытная — такая же, как Дунярка, и в голосе чувствовалась умная воля, уверенность в себе и знание жизни. Конечно, у себя дома она — тоже сила и не хуже матери справляется с хозяйством. Из открытого окна опять крикнул нетерпеливый голос женщины:
— Агашка, тебе говорят — иди домой! Сколько раз тебя звать надо?
— Сейчас! Иду! — открикнулась моя провожатая и засмеялась. — Ужинать мать зовёт. Она без меня и на стол не соберёт. Больная. А папаша меня и пальцем не трогает. Он на мамку рукой махнул: на меня только и надеется. Ну, так вот, соколок: иди по этой улице до конца, упрется она в монастырь, ты у монастыря-то сверни налево. А там иди-иди — и выйдешь на пустырь. За пустырём и будет кладбище. — Она протянула мне руку и опять засмеялась. — Прощай! А здорово ты нашему косому нос утёр.
Я пожал ей руку и растроганно пробормотал:
— Спасёт тебя Христос… Я сроду тебя не забуду…
— Да ты чего? — захохотала она. — Монах ты, что ли? Христа-то зачем впутал? У меня папаша говорит, что Христом-то обманщики да пройдохи промышляют. Надо говорить: спасибо!
— Ну, спасибо. Только у нас в деревне так не говорят: спасибо-то — к бесу.
Поражённая, она шлепнула ладошками и захохотала.
— Потешный ты какой! Тебя и слушать-то интересно. Ежели у нас здесь будешь, спроси Агашу Щукину, меня все здесь знают. В гости заходи.
Я уже знал дорогу к дому: мы не раз ходили с матерью по улице, где тянулась длинная стена монастыря. Синяя колокольня была видна из нашей улицы.
Теперь я шёл уже уверенно и бойко и чувствовал себя вольготно, словно выбрался из густого леса после долгого блуждания. Казалось, что за это время я стал старше, сильнее и смелее. Теперь я уже не пропаду в городе, и он уже не страшен своей громадой, запутанными улицами и жуткими расстояниями. Я уже твёрдо знал, что где бы ни очутился — всё равно найду дорогу. Здесь тоже есть задиристые парнишки, которые нахально лезут драться, но они уже казались мне смешными: не нужно только робеть и показывать свою беспомощность, а дерзко наступать на них и держать кулаки наготове. И вспоминая о последней встрече с ватагой ребят, я смеялся: как я ловко смазал этого забияку его же кулаком! В городе, оказывается, есть и хорошие люди. Парень в шляпе — добрый и весёлый, похожий на Тришу. Он, должно быть, любит петь песни, а в сад шёл, чтобы потанцевать под музыку. А вот Агашка сразу вошла в душу, как родная. Она не бросила бы меня, как Дунярка: увидела, что я один и беззащитен, что я плутаю по незнакомым улицам, где на меня могут напасть драчуны, и сразу же кинулась мне на помощь. Если бы я попросил проводить меня до самого нашего двора, она пошла бы со мной охотно, несмотря на крики матери. А Дунярка думает только о себе и любуется собою. Она извивается змейкой и усмехается ядовито-ласково. Зачем она скрылась от меня? Должно быть, хотела отомстить — наказать меня за то, что я напал на неё за цветок, который она украла у цветочницы. А может быть, она стеснялась ходить со мной по саду? Ведь она была городская, а я — вахлак деревенский; она вертелась, ломалась, вскидывала голову и нюхала розочку, как барышня, а я глазел на всё, как простачок, да и одет был по-деревенски — в пунцовой поношенной рубашке с поясом из мочалы, в портках, а волосы острижены в кружок. Она привередливо посматривала на меня в саду, фыркала и учила, как надо ходить, как разговаривать, как обращаться с ней, а я злился, мне было противно её кривлянье. Ясно, что она хотела поиздеваться надо мною — пускай, мол, поплутает по городу, пускай, мол, одни добирается до дому, ежели не хочет слушаться.
Но я в этот день открыл одну важную для себя истину: хотя город и большой и много в нём улиц и переулков, где можно легко заблудиться, хотя людей тут — тьма тьмущая, и все они чужие, неизвестные и не похожие на мужиков, но они как будто не видят друг друга, и в то же время им приятно гулять толпами. Парни не цапали девок, а они не визжали и не корчились в их руках. Здесь, в саду, каждый как будто старался быть пригляднее и лучше, и толпы шли вереницами навстречу друг другу, своей сторонкой, не толкаясь, не озорничая, а если люди задевали плечами один другого — извинялись и даже кланялись друг другу. Правда, парнишки и здесь враждебно задирали новичков, как меня, но в саду и они были смирные и переставали замечать друг друга. В деревне парни и мужики любили натравливать ребятишек на драку и любовались их вознёй. А здесь совсем чужой человек разогнал ораву озорников и участливо разговаривал со мною, да ещё рассказал мне, как найти дорогу к тому месту, где я живу.
Когда я свернул на свою улицу и в фиолетовых сумерках увидел свои ворота с двускатным козырьком, неожиданно обняла меня за шею Дунярка. Она радостно засмеялась.
— А я, Федяшка, нарочно от тебя скрылась-то. Не от сердца, не со зла, а чтобы поглядеть, какой ты в беде гораздый.
Я сбросил с себя её руки и оттолкнул её.
— Не подходи ко мне, трещотка! Я с тобой больше не дружу. Я тебе не кутёнок, чтоб ты мордовала меня.
Но она не обиделась и смотрела на меня с лукавой игрой в глазах.
— Да чего ты злишься-то, Федя? Я тебя сейчас ещё больше полюбила и прямо за тебя в огонь и в воду полезу. Ежели бы ты голову-то потерял да заметался от страху, я сразу бы к тебе бросилась.
