Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Да, молодцы ребята, — улыбаясь, ответил Мельников и, словно вспомнив что-то, проговорил задумчиво: — Эх, детство, детство! И кто в эти годы не мечтает о больших полетах...
Широкоскулое смуглое лицо шофера еще больше расплылось от смеха. С детским восторгом он потер ладонь о ладонь и заговорил часто-часто, не успевая заканчивать фразы:
— Мечтает, хорошо мечтает, товарищ подполковник. Мысль, как орел... ух, душа замирает!
Мельников кивнул головой и направился к крыльцу. Он отыскал в кармане ключ, открыл дверь и вошел в коридорчик, Джабаев следовал за ним. Зная, что командир все еще живет без семьи, он считал своим долгом позаботиться о его домашних удобствах: часто заливал свежей водой рукомойник, иногда втайне от подполковника протирал влажной тряпкой стол, окна, стулья. Сегодня утром привез охапку сухой щепы, хотел затопить печку, но Мельников не разрешил:
— Что это вы, Джабаев, придумали? Еще тепло на улице.
Солдат смущенно постоял на месте, потом придвинул дрова поближе к печке и ушел. Сейчас он опять стоял возле печки и черными, как зрелые арбузные семечки, глазами поглядывал на комбата, будто спрашивал: «Теперь, может, затопить?» Уловив его мысль, Мельников сказал:
— Вечером топить будем.
Шофер уехал.
Раздевшись, Мельников прошел в комнату. Она чуть не наполовину была завалена книгами, которые на днях прибыли скорым багажом. Они лежали на двух этажерках, в фанерном ящике, на подоконнике. Военные журналы занимали почти весь стол. Здесь же стоял портрет Наташи. Отодвинув несколько журналов на край, Мельников сел на стул и достал из кармана конверт с письмом жены. Он получил его часа три назад. Тогда же в штабе распечатал, пробежал беспокойным взглядом первые строки:
«Здравствуй, дорогой Сережа. Крепко тебя целую».
Дальше Мельникову читать не дали. В комнату стали заходить офицеры. Потом на территории батальона появился командир полка. Пришлось походить с ним по ротам, учебным классам. Поборов нетерпение, комбат носил письмо в кармане и все это время испытывал такое чувство, будто ему предстояло свидание с Наташей.
И теперь, развернув письмо, он невольно вздохнул. От мелких неровных строчек повеяло родным, ласковым теплом.
Наташа писала:
«Мой дорогой, твое письмо спутало все мои мысли. Невозможно описать того состояния, в котором я нахожусь все эти дни. Гнев, злость, обида смешались в один ком и раздирают на части сердце. Никогда еще не чувствовала себя так угнетенно и одиноко. Мне никак не хочется верить тому, что произошло. Но твое письмо... Ой, лучше бы оно затерялось, не попало в мои руки. Сижу и плачу. Неужели ты, Сережа, не хочешь нашего счастья?»
Мельников оторвал глаза от строчек и откинулся на спинку стула. Ему показалось, что в комнате стало холодно. «Ты не хочешь нашего счастья». — Как это можно писать такие слова? Он перечитал их еще раз и нервно забарабанил пальцами по столу. Посидев немного, стал читать дальше:
«Я не понимаю, Сережа, почему после стольких лет службы на Дальнем Востоке ты снова попал в захолустье. Неужели ты не имеешь права служить в Москве? Здесь квартира, семья. Скажешь: приказали, не спросили. Не верю. Дальневосточники имеют право на выбор. Ох, как ты равнодушен. Тебя не волнует учеба сына, моя работа. Нет, я не могу писать без слез. Я устала».
Мельников поднялся и заходил по комнате. Его возмущали упреки жены, но вместе с тем было жаль ее. Он представил, как она писала эти строчки. Наверное, то и дело подносила к глазам платок. А может, бросала ручку и, закрыв руками лицо, долго сидела, вздрагивая плечами. Будь он там, рядом с ней, все было бы иначе. Она поняла бы...
Мельников остановился, уперся руками о стол, и мысли его мигом перенеслись в Москву, на Петровку, к трехэтажному старинному дому с узким парадным. Там, у этого парадного, когда-то встречала его Наташа — еще студентка. Едва закончив занятия в академии, он торопился к ней. Иногда, случалось, опаздывал. Девушка терпеливо ждала, немного обижаясь: «Знаю, знаю, внеочередная консультация».
Но обида не жила долго в ее глазах. Они быстро светлели, наполнялись веселым лукавством.
Вначале Мельников считал Наташу бесхарактерной.
— Ты бы хоть разозлилась на меня, что ли, — сказал он как-то, взяв ее за руки. Она приняла нарочито томную позу и отшутилась:
— Я фея сирени из балета «Спящая красавица», передо мной зло отступает.
Ему понравился ее ответ, и он тоже стал называть ее феей. Позвонит, бывало, по телефону на квартиру:
— Ну как ты там, фея, готова? Через полчаса начало.
И в трубке слышится радостный звенящий голосок:
— Уже, уже, Сережа, бегу.
Однажды, гуляя в Измайловском парке, он сказал ей в шутку:
— Ты совсем какая-то безоблачная.
Наташа рассмеялась, потом спросила с девичьей наивностью:
— А правда хорошо, когда небо синее-синее?
— А если гроза? — заметил Мельников, многозначительно посмотрев на девушку. Она ответила смущаясь:
— Я на грозу не смотрю и уши закрываю. А в детстве всегда под подушки пряталась. Зароюсь и лежу ни жива ни мертва, а дома все смеются.
И как раз в тот день застала их в парке гроза. Она подкралась из-за деревьев. А когда между верхушками сосен тонким шнурком повисла молния, туча была уже над головой.
— Бежим скорей! — заторопилась Наташа. Мельников удержал ее:
— Во время грозы бегать нельзя, убить может. К тому же до укрытия далеко, не успеем.
— А под деревья!
— Тоже нельзя.
— Ой, верно, — согласилась Наташа, прижимая руки к груди и часто дыша. Мельников улыбнулся и взял ее за локоть.
Издали донесся глухой шум дождя. Он быстро нарастал. И вдруг на утоптанную дорожку словно кто-то опрокинул сети с мелкой рыбой. Она рассыпалась, затрепетала, поблескивая серебристой чешуйкой.
Мельников снял китель и бережно укрыл плечи девушки. В этот момент дождь хлынул с такой силой, что они оба остановились и закрыли глаза.
Дальнейшее произошло само собой. Сначала в ладонях Сергея оказались Наташины локти, маленькие, круглые и чуть-чуть вздрагивающие при каждом ударе грома. Потом виска его коснулась мокрая прядка ее волос. Он обнял Наташу за плечи, прильнул к ее губам и сразу забыл обо всем: и о том, что стоят они под проливным дождем и что каждую минуту на дорожке парка могут появиться люди. Весь мир, казалось, на мгновение уплыл куда-то, оставив их вдвоем под зеленым шатром высоких сосен.
Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Мимо пробежали две девушки, размахивая туфлями и озорно шлепая босыми ногами по лужам. Оглянувшись дважды, девушки громко рассмеялись. Наташа догадалась, что они увидели ее в объятиях Сережи, и отбежала в сторону.
Выглянуло солнце, яркими желтыми пятнами брызнуло на потемневшую от дождя дорожку. Сильно запахло травой, хвоей. Деревья стали будто стройнее и выше. Скинув китель, Наташа поправила волосы.
— Сердишься? — спросил Мельников. Наташа посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Затем она перевела взгляд на спокойные верхушки сосен и ласково прошептала:
— Смотри, как хорошо там.
Она долго стояла и любовалась соснами. Вся ее легкая и гибкая фигурка была трепетной, воздушной. Сергей не отводил от нее взгляда. Потом он взял Наташину руку в свои ладони и сказал:
— Знаешь что? Давай вот так навсегда?..
Она опустила ресницы, задумалась.
— Ну, говори, согласна? — торопил ее Мельников, не выпуская руки.
— Не знаю, — ответила она тихо. — Дай подумать...? — А подумав, сказала: — Вот если бы сейчас увидела нас моя мама, пришлось бы вызывать к ней скорую помощь.
— Почему?
— Не велит дружить с военными.
— Это какой-то предрассудок.
Наташа промолчала. На ее щеках выступил румянец.
...Сейчас все эти воспоминания остро жгли сердце Мельникова. А в голове зрела мысль: «Вот когда гроза-то нависла серьезная. От нее под подушками не укроешься».
