Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Да, и опять их насобачивают на нас.
…— Слушай, цены больше месяца назад снизили, а ты все такой же тощий.
— Цены! Это для гражданских. А нам все равно, что почем, поелику в кармане шансы поют романсы.
— Ну, не скажи. Пирожок на ужин разве тебе не добавили?
— Эй, редкобородый, прошу сюда! — орудуя иглой, крикнул Синилову Козин. — Я намылю тебе шею и стряхну пыль с ушей.
— Себе стряхни, — угрюмо огрызнулся Блондин-брюнет.
Рядом с Козиным усердно трудились другие деятели левого фланга.
— С Ленькой что-то не в порядке, — вполголоса заметил Захаров. — Ходит, как побитая кляча, двоек нахватал. Ты бы, Игорек, разнюхал — вы ведь друзья.
— Не успеет солнце в третий раз взойти над грешной спецухой, как тайна этого субъекта будет в наших руках, — Козин перешел на деловой тон. — Сколько заплатишь, босс?
— Две тысячи таньга, — сказал подошедший Славичевский. Ему нравилось это звонкое словечко, забредшее из какого-то фильма, и он совался с ним в любую щелку.
Через два дня на переменке Игорь с таинственным видом поманил Захарова и Манюшку к открытому окну.
— Товарищи! — трагически зашептал он, схватившись за сердце. — Я потрясен! О небо! — Он вскинул руки и возвел глаза к потолку. — Возьми назад ту роковую тайну, которую ты обрушило на меня! Мое бедное сердце не выдержит. Вы слышите, как оно бьется?
— Слышим: бьется, как телячий хвост, — вставила Манюшка.
— Еще сильнее, друг мой! Итак: подруга нашего чернобелого товарища распрекрасная Александра, ослепляющая своей красотой…
— Слушай, нельзя ли покороче? — оборвал Захаров.
— Короче, ревность, — с ходу перестроился Козин. — Шурка пошла танцевать со своим школьным товарищем, а Блондин-брюнет ей назло пошел провожать другую. БСЛ — большая светлая любовь разбилась на мелкие осколки… Спасите ее! — Он простер к ним руки, потом закрыл ими лицо и, продолжая играть роль, шатаясь, двинулся на свое место.
— Чушь собачья, — сказала Манюшка. — Ерунда на постном масле.
Захаров насмешливо сморщил нос.
— Тебе-то откуда знать, ерунда или не ерунда? Вот видишь, мешает человеку учиться, значит, не ерунда.
К ним подошли Мотко, Очеретян, Славичевский, Трош, Евстигнеев и еще несколько человек.
— Чего вы тут в тайны играетесь? А ну, кажить нам! Мы що, не таки?
Захаров коротко ввел их в курс дела. Трош, выдававший себя за сердцееда, тут же заявил:
— Там что-то больше было с ее стороны. Никогда не поверю, что виноват хлопец!
Славичевский внес поправку:
— Если этот хлопец не такой дурак, как наш Блондин-брюнет…
— Я… ето… видел Шурочку. М-м, конфетка. Вот пока Синилов с нею в ссоре, подобью клинья и женюсь. — Евстигнеев блаженно улыбнулся.
— Не с твоим здоровьем жениться, — осадил его Славичевский. — Еще рыбий жир не весь выпил.
Барон опять завел свою шарманку: мы, мол, всего не знаем, а если копнуть поглубже, то виноватой окажется Шура, потому как во всем и всегда виноваты женщины.
— Кто виноват, кто прав — судить не нам, — подоспел с цитатой Вася Матвиенко. — Ясно, что они… кхе, кхе… — Он, видимо, хотел сказать «страдают», но постеснялся. — В общем, оба хотят помириться, вот и давайте их помирим.
Все одобрительно зашумели.
— Идея! Правильно! В самую точку ткнул Архимед!
Манюшка презрительно скривила губы, но промолчала, видя, что все жаждут оказать благодеяние несчастным влюбленным.
— Через три дня у нас праздничный вечер, — напомнил Захаров. — Надо пригласить ее.
— А если не пойдет?
— О други! — подал голос вновь присоединившийся к заговорщикам Игорь. — Видно, судьба Блондина-брюнета хочет, чтобы я до конца распутал этот трагический узел. Как наиболее достойного среди вас она избрала меня ангелом примирителем. Я так красиво приглашу Александру, чей лик белее луны, а взор ярче солнца, что она не посмеет отказать, клянусь капитаном Тугоруковым!..
Спецшкола готовилась к празднику. Комсомольское начальство всех степеней — от замкомсоргов взводов до секретаря батальонного бюро — проводили заседания и разные мероприятия, а также индивидуальные беседы, чтобы «ликвидировать двоечников как класс», редакторы стенгазет и боевых листков «выколачивали» заметки и ссорились с художниками, «головастики» каждую свободную минуту вдалбливали знания в непутевые головы своих «клиентов», тоскливо и неприязненно думая: «Когда же до него дойдет? Я уже сам и то понял». На утренних смотрах и построениях свирепствовал комсостав, добиваясь идеального строя и движения, беспощадно гоняя нерях. У дверей Ленинской комнаты частенько толпились любопытные: там репетировали знаменитые на весь город певцы — старшина третьей роты Женя Кибкало, спец Иван Хижниченко и фельдшер санчасти Семен Сухой.
Манюшка до одурения «гоняла» Барона. Трош был непоседлив и ленив, старался по возможности подменить зубрежку какой-нибудь байкой. Они у него были весьма похожи одна на другую и, как правило, с трагическими развязками:
— Однажды на пляже (в кино, на танцах, в трамвае, в парке) я встретил девушку. Вы, княгиня, должны поверить мне — это было само совершенство: тонкий и гибкий, как ива, стан, карие (голубые, черные) глаза, подобные вишням (или спелой малине) губы. — Затем шло перечисление других частей тела, и они тоже сравнивались с какими-нибудь садовыми, огородными или бахчевыми плодами. Далее Трош применял один из девяноста трех способов знакомства, каждым из которых, по его словам, владел в совершенстве. События развивались стремительно. За знакомством непременно следовало свидание, затем наступала полоса «объятий и страстных лобзаний», потом финал: девушка совершала предательство или роковую ошибку, чего он простить не мог, хотя и продолжал ее любить, и они разлетались, как в небе самолеты.
Манюшку глухо волновали эти истории (тоже сказывалась весна), и, хотя она не очень-то им верила, — искренне возмущалась любвеобильной натурой Троша.
— Вы, барон, старый пошляк и развратник, — говорила она ему. — И очень жаль, что среди ваших пассий не нашлось ни одной стоящей девки, которая хорошенько начистила бы вашу наглую физиономию.
— С такими не водимся… Но какой однако грубый у вас жаргон, княгиня! Фу!
— Беритесь-ка за теоремку, барон. Она мигом выдавит дурь из вашей светской башки.
Как ни отлынивал Трош, как ни старался свернуть на дорожку приятной пустопорожней болтовни, настойчивость и дотошность Манюшки, доходящая до занудливости, давали свои плоды. Барон исправил двойки и на уроках не косил больше на преподавателей опасливым глазом — как бы не вызвали. Правда, были у него еще и троечки, но — полновесные, твердые, без натяжек.
У Барона была возможность отплатить своей мучительнице: каждый день они ходили в спортзал и тут уже Трош гонял Манюшку по всем снарядам до седьмого пота, безжалостно, даже с наслаждением. И когда у нее начало получаться и на перекладине, и на брусьях, и на кольцах, и коня одолела — физкультура стала ей нравиться. А это уже был залог успеха.
Вечер во Дворце культуры металлургов, как обычно, начался официальной частью — докладом замполита Ухваткина, чтением приказа начальника школы, вручением грамот. Перед концертом был перерыв. Толик, Вася и Манюшка прохаживались за колоннами в огромном парадном зале, где шли танцы. У стен толпились спецы и девушки.
— Ну что, Захарыч, посмотрим сегодня ваш спектакль? — подковырнула Манюшка.
— Да нет, знаешь, — закряхтел Захаров, — не успели подготовить, понимаешь.
— По-моему, у вас метод подготовки… кхе, кхе… подкачал, — подключился к разговору Матвиенко. — Вы чересчур много времени отдаете парным репетициям. А в пьесе ведь, наверно, есть и групповые сцены?
Толик попытался уйти от щекотливой темы:
— Что-то не видно ни Леньки, ни Игоря.
— А чего ж ты не пригласил Катю? — не отступалась Манюшка.
— Охо-хо, что-то нету, нету наших, — уходил в сторону Захаров. — Похоже, заговор провалился.
— А ты не глуховат часом? Смотри, засыплешься на очередной медкомиссии!
