Марсианин: Цандер. Опыт биографии - Голованов Ярослав Кириллович (список книг .TXT) 📗
А вообще-то говоря, главный у нас все-таки есть. Главный у нас тот, кто дежурит на Главном пульте! Случись беда: метеорит, пожар, утечка какая-нибудь, он начнет приказывать другим. Если надо будет приказывать. А скорее всего не надо будет: он просто объявит вид тревоги, и каждый уже сам знает, что ему делать. Дежурные сменяются каждые двенадцать часов. У каждого есть помощник, который может подменить дежурного ненадолго. Потому что, несмотря на всю нашу автоматику, у Главного пульта всегда должен быть человек. Круглосуточно. Круглогодично. Дежурный держит связь с вездеходом, когда он в пути, и теми, кто шлюзуется, с каждым из нас, если потребуется. Индира смеется, что самая главная задача дежурного — давать по каналам внутренней громкой связи гонг к обеду, иначе все мы будем вечно голодные.
Вот так мы живем. Ну ладно. Целую и жму лапу.
А теперь вернемся к нашим марсианским историям.
Притягательность Марса таила в себе дьявольский соблазн наделять эту планету качествами, ей неприсущими. Еще 60–80 лет назад многие серьезные ученые убежденно говорили о марсианской воде, азоте, благоприятном температурном режиме, не только не имея на то оснований, но располагая сведениями иногда прямо противоположными. Смирившись с тем, что цивилизация Марса — миф, земляне очень долго не желали смириться с тем, что в нашем земном понимании Марс — мертвая планета. После вечного холода Луны человечество затосковало особенно остро, мечтая найти в Солнечной системе пусть только тлеющий, но все-таки теплый, горячий уголек неизвестной жизни. Призывы Ловелла не воодушевляли. Ужасы Уэллса не пугали. Но в жизнь на Марсе верили!
Не меньшим, чем Ловелл, «марсианином-романтиком» был наш русский ученый Гавриил Адрианович Тихов, человек, неколебимо веривший в марсианскую жизнь в земном смысле этого слова. Ему было уже за семьдесят лет, когда сразу после Великой Отечественной войны он напечатал в газете статью, где впервые ввел в обращение новый термин: астроботаника. Он был убежден, что зеленоватые и коричневые пятна на весеннем Марсе — это зоны растительности, которая летом меняет свой цвет в сухой атмосфере красной планеты.
Оппоненты Тихова обращали его внимание, что снятый в инфракрасных лучах Марс значительно темнее Земли. «Почему же его растения не отражают солнечных лучей?» — спрашивали они. «И не должны отражать! — весело парировал Тихов. — Ведь и на Земле, чем в более суровых условиях живут растения, тем меньше тепла они отражают». По гипотезе Тихова, постепенное приспособление к суровому марсианскому климату привело к тому, что марсианские растения утратили способность рассеивать тепловые лучи. «Но почему в отраженном свете Марса нет полос хлорофилла, если там существуют растения?» — наседали оппоненты. «Почему моря Марса часто кажутся скорее голубыми, нежели зелеными?» — спрашивали скептики.
«Все объяснимо! — Тихов не унывал. — Возьмите канадскую ель. Она ведь скорее голубая, чем зеленая, и если вы посмотрите ее спектр, то линии хлорофилла у нее размыты. Исследуйте другие полярные и высокогорные растения, и вы убедитесь, что на некоторых спектрограммах линий хлорофилла нет вообще!»
Тихов совершал ошибку, очень распространенную в прошлом веке. Она заключалась в том, что жизнь на Марсе и жизнь во Вселенной вообще все время рассматривалась как бы сквозь линзу земной жизни. Земная жизнь казалась тогда самой богатой, самой пластичной, самой «правильной», если так можно сказать. Известный ученый-палеонтолог и прекрасный писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов серьезно доказывал, что если и есть где-нибудь другие разумные существа, то они и внешне, антропологически, должны быть похожими на человека: прямоходящие, с руками, ногами, уши и глаза непременно на голове. А ведь он обладал незаурядной фантазией. Подобно тому как во времена Птолемея Солнце, все планеты и вся Вселенная обращались вокруг Земли, в двадцатом веке вокруг Земли обращалась вся жизнь. В принципе наших предков нельзя осуждать за это, потому что тогда график жизни они пытались выстроить, имея одну-единственную точку — земную жизнь.
И Тихов тоже все время «примерял» Марс к Земле, искал подобия. Кроме того, скудность сведений о Марсе позволяла ему построить такую модель природных условий на этой планете, при которых даже земные растения худо-бедно, но с определенной эволюционной «тренировкой» могут выжить, а уж о микроорганизмах и говорить нечего!
В 1957 году, в первый год космической эры, американец Синтон опубликовал работу, в которой приводил спектрографические доказательства наличия растительности на Марсе. Это был триумф Тиховв: его теория наконец получила экспериментальное подтверждение! Все, все теперь прояснилось! Марсианская растительность должна быть низкорослой — мхи, лишайники, может быть, кусты, но высокие деревья вряд ли… Тихов ясно видел их, он словно трогал их рукой, он гулял по марсианским тундрам, приглашая на эти прогулки всех землян…
А потом оказалось, что Синтон со спектрами напутал, что все его линии можно толковать и по-другому, что, увы, это не доказательство…
В общем, грустная история, Гавриилу Адриановичу было 85 лет, когда он умер в 1960 году. Он дожил до космических стартов, но, по счастью, не дожил до первых полетов космических автоматов к планетам. Я говорю «по счастью», потому что это очень тяжело: в конце жизни пережить крушение, быть может, самой романтической из всех созданных тобой гипотез…
Год от года полеты межпланетных станций подтачивали красивый замок астроботаники, построенный Тиховым. Оказалось, что углекислого газа в атмосфере значительно больше, а атмосферное давление значительно меньше, чем считали в 50-х годах прошлого века. Что климат куда более суровый, а перепады температур более резкие. И все чаще стали появляться работы, в которых цвет марсианских морей объяснялся не растительностью, а строением рельефа и условиями освещенности. У замка астроботаники рушились стены, обваливались своды, острые носы таранов космических ракет долбили его ворота, и все меньше защитников, некогда столь многочисленных, стояло у его бойниц, но, как и подобает стойкой крепости, он не сдавался. Пусть Тихов во многом ошибался, но это не значит, что на Марсе не может быть жизни. И об этой жизни говорили, писали и спорили с неменьшим азартом и пылом, чем за полстолетие до того, во времена Персивала Ловелла. Ведь еще древние греки говорили, что жизнь наша идет по кругу. И вот круг свершился, и снова хотелось надеяться, что в солнечном хороводе планет нас еще ждет встреча если не с братом по разуму, то пусть с каким-нибудь мышонком, пусть с жучком, даже со стебельком, былинкой, жалкой спорой, невидимым вирусом. Наши предки острили и смеялись своим остротам, но все-таки многие из них понимали, что это совсем не смешной вопрос: есть ли жизнь на Марсе?
Но об этом, друзья, в следующий раз. Счастья и удачи вам в новом году!
Марс. База Цандер.
29 декабря 2032 года.
…Но никто не приходил к нему в этих сиреневых сумерках, не клал руки на его плечи и не говорил: «Ну, рассказывай…» А как надо было рассказать! Как хотелось поделиться всеми своими сомнениями, проверить решения. Ведь, может быть, он вовсе ошибается. Но другого пути он не видит. Циолковский, безусловно, прав: для движения в космосе возможен лишь ракетный принцип. И формула его тысячу раз правильна, он проверял еще в реальном училище. Но ведь вся трагедия именно в том и состоит, что она правильна! Ведь если сжигать в ракете Циолковского самое эффективное кислородно-водородное топливо, то при реальном соотношении массы топлива и веса конструкции такая ракета не наберет нужной для выхода на орбиту скорости: восьми километров в секунду и тем более не вырвется в межпланетное пространство. В мелкой быстрой скорописи его расчетов рождались цифры-чудовища: стартовый вес ракеты Циолковского в самых оптимальных, реально, безусловно недостижимых вариантах составлял двести и более тонн! Двести тонн! [24] Это какой-то металлический бронтозавр, который умрет, раздавленный весом собственного тела! Надо искать обходной путь…
