Песочные часы (Повесть) - Бирзе Миервалдис (версия книг .txt) 📗
В этот вечер сестра Гарша не пила свой обычный кофе. Из окна ее комнаты между деревьев парка видны окна санатория. Три ряда желтых квадратов света. Кое-где их разделяли черные силуэты деревьев. За каждым радостно-светлым окном находятся по меньшей мере двое больных, две жизни, которым болезнь на время устроила тут остановку. Они словно пассажиры на станции, ожидающие, когда поезд тронется дальше. В мире не за каждым светлым окном уютное жилье. В одиннадцати верхних окнах свет уже не горел.
Гарша села за столик и положила перед собой чистый лист бумаги. Лоб собрался в глубокие морщины — ей предстояло повести трудный разговор.
Разговор необходим, поскольку близился час, когда Эгле понадобится рядом близкий человек днем и ночью. Янелис еще слишком молод. Гарша писала:
«Я не питаю к тебе симпатии, но нет во мне и неприязни из-за того, что твоя жизнь сложилась счастливей моей. Это было бы несправедливо. Мы с тобой обычно разговариваем не более, чем того требует работа, и пишу я тебе потому, что ты упустила из виду нечто очень важное. Ты ему друг и жена, самый близкий человек. Так как же ты могла не заметить, что он серьезно болен?! Ему в ближайшее время предстоит тяжкое испытание».
Гарша глубоко вздохнула, посмотрела на полку с книгами, на фотографию с улыбающейся сестрой, у которой недостает ребер, но зато подрастают двое сыновей. Потом еще раз вздохнула и стала писать дальше.
Герта с приятельницей прогуливалась по одетой в камень и залитой вечерними огнями набережной Ялты. Маяк в конце мола кидал в черноту ночи вспышки багрово-фиолетового света. Лучи прожекторов освещали большой белый пароход на рейде и блестящую рябь мелкой волны. От привязанной к мосткам лодки пахло смолой и солеными, гниющими водорослями.
Белокурая, загорелая Герта блаженно вдыхала терпкий запах гавани, нежилась в теплом дыханье моря.
Вместе с медлительным потоком гуляющих они незаметно дошли до почты и, постояв с полчаса в очереди, получили ожидавшие их письма. Два из них были Герте.
С почты они вернулись на приморский бульвар и сели под ярким фонарем. Позади слабо всплескивали волны, иногда набегавшие на бетонные кубы. Герта распечатала первый конверт. Пробежав глазами начало письма, она заметила:
— Смотри-ка, а мужчинам без нас не обойтись, — прочитала вслух: «Мне очень хочется быть с тобой…» И вот так чуть не в каждом письме, совсем как мальчишка. Ведь уже двадцать пять лет, как мы вместе. Мои глаза еще не успели отдохнуть от микроскопа, а ему уже кажется, что. я тут засиделась. Послушай, что пишет: «Мне очень хочется поговорить с тобой».
Приятельница улыбнулась.
— Возможно, твой муж надумал покаяться в каком-нибудь грешке, ты уже месяц, как из дому.
Герта добродушно отмахнулась:
— Он у меня не такой. Вот уже десять лет, как старшая медсестра нашего санатория вздыхает по нему, я это прекрасно знаю, а он до сих пор не замечает.
На рейде послышался низкий пароходный гудок.
Герта оглянулась на порт, где у причала лениво покачивались дощатые палубы пришвартованных суденышек.
— Пахнет морем, — сказала Герта. — Крепкий запах. Раньше не представляла, что он может так волновать.
Она пристально и с недоумением взглянула на второе письмо.
— Почерк незнакомый! — Герта с интересом распечатала конверт. — Гарша! Ни разу в жизни она не писала мне.
Дочитав, тупо уставилась на толчею гуляющих, потом вскочила и, ни слова не говоря, быстро, почти бегом, пошла по променаду.
В автобусе, по дороге из Риги домой, Герта встретила медсестру Крузе. Мило улыбаясь и поправляя волосы — все должны видеть, что сегодня она сделала прическу в парикмахерской и покрасилась в яркий каштановый цвет, — Крузе, поздоровавшись, сказала:
— Вот муж удивится и обрадуется!
— А что он… давно уже не работает? — спросила Герта несмело.
— Что вы! Он каждый день приходит в санаторий. Разве доктор Эгле может не работать! Хорошо, что вы приехали.
В уголках Гертиного рта застыла улыбка, и Крузе не без интереса заметила, как в глазах Герты вспыхнули холодные искорки, словно блеснул иней на зимнем солнце.
— Да, да, конечно, — рассеянно согласилась Герта.
«А я-то примчалась как дура…»
Эгле загнал машину в гараж и, постукивая тростью, вошел в гостиную. На столе он увидал черную сумочку жены.
— Герта! Герта!..
Но никто не откликнулся на его счастливый зов.
Он распахнул дверь в кабинет. Герта сидела на черном кожаном диване и смотрела в раскрытое окно, на зеленые листья дикого винограда, в которых просвечивали красноватые жилки.
Эгле присел рядом и обнял жену за плечи.
— Господи, ты дома!
— Да. Как видишь.
— Что с тобой? Устала с дороги?
— Да нет. Просто растерянна. Мчалась как сумасшедшая домой, а ты, оказывается, здоров!
У Эгле закололо сердце.
— Как тебе сказать… Очевидно мне придется на некоторое время оставить работу и лечь в больницу.
— Ах, даже так? Что с тобой?
— Малость недостает белых шариков в крови.
— Эйди… Неужели злокачественное малокровие?
— Да, рентген.
У Герты все оборвалось внутри.
— Теперь мне понятно. Эти головные боли и кровь… Где были мои глаза… — Герта подошла к мужу и положила руки ему на плечи.
От волнения у Эгле закружилась голова, и он не слишком тщательно подбирал слова, звучавшие, очевидно, чересчур резко:
— Трудно рассмотреть то, что перед самыми глазами.
Герта прижалась к нему крепче.
— Не сердись…
Иногда больному помогает другой человек лишь одним своим присутствием. Эгле никогда не ощущал этого так отчетливо, как сегодня. Теплое прикосновение жениного плеча — и боли как не бывало.
— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ссоры.
— Ведь в таких случаях делают переливание крови, верно? Я дам тебе свою кровь!
Теперь Эгле улыбнулся той же улыбкой, с которой вошел в комнату.
Первоначальное чувство обиды уже забылось. Герта сбегала наверх в спальню, принесла мужу шлепанцы и сняла с него туфли. Положив его руку к себе на плечо, она осторожно повела Эгле наверх.
— Недурно так болеть, — сказал Эгле и был очень рад, что теперь есть человек, с которым можно поговорить обо всем.
На следующий день, войдя в кабинет главврача, Берсон застал Эгле распекающим лаборантку рентгеновского кабинета за то, что та вовремя не сделала снимок легких Ирены Лазды.
— Ругается, значит — жив курилка, — констатировал Берсон, наполняя кабинет Эгле табачным дымом.
— А как же! Супруга приехала!
Берсон уселся в кресло и многозначительно помахал толстым конвертом.
— Вот инструкция по лабораторному исследованию доноров. Самое сложное — подготовка их костного мозга. Необходимые растворы и реактивы Дубнов привезет из Москвы, он же сам введет костный мозг.
— Все это так. Вопрос в том— чей мозг? Мы упустили одно пустяшное обстоятельство: кто даст мне свой костный мозг?
— Не беспокойся — за донором дело не станет!
— Мне неловко просить человека об этом. Просто язык не повернется завести разговор.
— А скольким ты помог вернуться к жизни?
— Я это делал не из расчета, что мне заплатят тем же.
— Мы все обеспечим. А ты запасись оптимизмом и не теряй его. — Берсон выключил освещение в негатоскопе. — Ступай домой, отлеживайся.
— Так-то оно так, да ведь когда нет сил, больше всего хочется работать. По-видимому, человеку свойственно желать то, что трудно дается.
— Философия, вполне подходящая альпинистам. — Берсон положил сигарету в пепельницу. — Жаль, что ты не куришь. Теперь я в санатории делаю это за двоих.
После ухода Берсона Эгле окончательно понял, что настал час распрощаться с санаторием. Во всяком случае, на время. А может, и навсегда. Навсегда? Ну нет. Не говоря уж о прочем, он должен вылечить Лазду, ведь дал слово. Он в ответе за всех, кому начали вводить Ф-37. А что, если у них не наступит улучшение? Тогда его уход с работы был бы равносилен бегству, бегству от ответственности. Если смерть — бегство от ответственности, то умирать — малодушно. Намеренно он не сбежит. Стало быть, расставание временное.
