Ветер удачи (Повести) - Абдашев Юрий Николаевич (книга регистрации .txt) 📗
В последнее время Антабка повадился ходить со мной в наряд. Рана у него окончательно поджила, и, хотя становиться на лапу он не мог, стал совершать отдаленные прогулки. К тому моменту, когда смена с разводящим выходила из караульного помещения, Антабка уже вертелся возле дверей. У него было исключительно развито ощущение времени.
Не изменил пес своему обыкновению и на этот раз. Он честно обошел все посты, поджидая в сторонке, пока сменятся часовые, а потом, соблюдая дистанцию, которую диктовало ему врожденное чувство такта, продолжал плестись за нами. Даже рискнул пройти через проходную.
В штурмгородке мне предстояло сменить Соломоника. Тот доложил разводящему, что за истекшие два часа никаких происшествий не произошло, и получил разрешение на сдачу поста. Осматривать тут было нечего, опломбированных помещений не имелось. Мы стали плечом к плечу, глядя в противоположные стороны. Боря сказал: «Часовой Соломоник пост номер восемь сдал», а я продолжил: «Часовой Абросимов пост номер восемь принял». Боря сделал два шага вперед, а я шаг влево, заняв место своего предшественника, и четко повернулся кругом. Он передал мне длиннющий тулуп с огромным воротником и пошел в строй. С этого момента я становился часовым, лицом, наделенным исключительными правами.
Ребята ушли, шаги их постепенно стихли, а верный друг Антабка остался со мной. Я был искренне растроган. Мы вместе обошли небольшой городок и заглянули в сарайчик. Уже смеркалось, но я увидел, что верстак и охапка сухих стружек в углу оставались на своих местах, как двадцать дней назад. Где-то на улице прошел одинокий прохожий, и пес поднял страшный лай, как бы давая понять, что не зря тащился сюда за целый квартал.
При всех своих преимуществах пост 8 имел один существенный недостаток — оторванность. Торчать тут ночью было и тоскливо, и немного жутковато. Хотел — не хотел, а прислушивался к каждому шороху.
Но теперь-то я был кум королю. Кто бы ни появился, верный пес предупредит меня лаем.
Накануне день выдался тяжелый, нас опять гоняли в поле, и я решил допустить некоторую вольность: подгреб ногой стружки поближе к открытым дверям и приказал Антабке ложиться, потрепав его мягкую шерсть на загривке. Потом постелил на верстак тулуп, положил на него винтовку и лег сам, прикрывшись второй полой. Получилось — лучше не придумаешь. На дворе холодный ветер срывает клочья снега с остекленевших веток, а здесь тихо, тепло и по-деревенски мирно пахнет овчиной.
— Ну что, Антабка, — тихо говорю я, и пес в ответ шелестит сухими стружками — виляет своим пушистым хвостом. — Ты добрый и благородный пес. Если бы не твое появление, я, возможно, никогда бы не встретился с ней… Ты приносишь удачу… На тебя можно положиться…
О чем только не передумаешь за два часа! Самыми приятными мыслями для меня с некоторых пор стали мысли о Тане. В общем-то, это были и не мысли, а так, беспочвенные мечтания, бред больного воображения.
«Дурна кров грае», — как говорит старшина Пронженко. По сути, у нас с ней не только разговора ни о чем таком не было, но мы даже ни разу наедине не оставались, хотя она и могла догадаться, что нравится мне. Но она не догадывалась или делала вид, что не догадывается.
Для того чтобы лишний раз увидеть Таню, почувствовать прикосновение ее руки, я на днях пошел на крайность — чиркнул сапожным ножом по левому указательному пальцу. Нож я обнаружил случайно в столе дежурного. Дело нехитрое. Но главное тут было не перестараться, не попасть в одну компанию с членовредителями. Порез получился глубокий, но я не спешил останавливать кровь, а дал ей сбежать струйкой к самому рукаву. Боли особой я не испытывал, зато выглядело это все довольно эффектно, как настоящее ранение. Я полюбовался на свою работу и еще мазнул пальцем, как кисточкой, чтобы положить последний штрих.
Когда я появился в санчасти без шинели с зажатой кровоточащей раной, Таня с испугом повернулась ко мне. К тому времени кровь успела несколько раз капнуть на желтый блестящий линолеум, так как я предусмотрительно разжал пальцы.
— Что, что случилось? — проговорила она, вырывая у меня руку. Мне показалось, что темно-серые глаза ее потемнели еще больше.
— Да так, — бросил я небрежно, — слегка задело в штыковом бою…
— Что за ерунда, в каком бою? — говорила Таня, усаживая меня на кушетку. Она явно не принимала моего натужного юмора. — Занятия давно кончились. Держите салфеточку…
— Я пошутил. Просто неудачно чинил карандаш.
— Фу, вы меня напугали, — вздохнула она, хмуря брови. — Столько кровищи! Думала, по крайней мере, порезали вену…
Кровь не унималась, и Таня сначала дважды обернула палец бинтом, а потом через двойной слой марли смазала йодом.
Пока она бинтовала мне палец и мокрым тампоном стирала с кисти засохшую кровь, я сидел не шелохнувшись. Каждое ее прикосновение вызывало ощущение слабого электрического разряда, словно между нашими руками проскакивала невидимая искра. Когда она проводила пальцами по моему запястью, казалось, что они, как намагниченные, прилипают ко мне. Я слышал ее дыхание и легкий шорох накрахмаленного халата. Я не смел поднять головы, чтобы посмотреть в ее лицо. Я не видел ее глаз, но ощущал их теплоту и нежность.
Сейчас я думал об одном — как продлить это благостное мгновение, не разрушить тот зыбкий мостик, что соединил наши берега. Не существовало уже ни отчуждения, ни разницы в годах. Были двое — она и я. Неужели Таня не чувствует моего состояния? Неужели оно не передалось ей? Этого просто не могло быть…
— Ну вот и все в порядке, — засмеялась она. — До свадьбы заживет…
Я лежал на верстаке, и совесть меня не тревожила. Ну что это за пост? Люди кладут головы на фронте, а мы тут сторожим кучу старых досок. И от кого, от своих же людей! Потом я уснул. Мне снились ромашковые поля, речка и медсестра Таня, выходящая из воды, как Афродита. Правда, она была в черном купальном лифчике и сатиновых плавках с двумя пуговками на боку. По ее высокой шее и сильным ногам ручейками стекала вода…
Очнулся я от сильного толчка и открыл глаза. Кто-то стоял рядом в полумраке и бесцеремонно толкал меня в бок прикладом. Я нащупал под тулупом свой карабин с примкнутым штыком и быстро сел. Передо мной стояли разводящий и двое курсантов.
— Скотина! — прошипел Сашка. — Такого еще не было. Уснуть на посту! Как это, однако, называется?
— Сон в зимнюю ночь, — съязвил кто-то за его спиной. По голосу я узнал Витьку.
— Разве это пост? — пробормотал я, тряхнув головой, чтобы поскорее прогнать остатки сна.
— Не пост? Дать бы тебе разок хорошенько.
Всю дорогу Сашка брюзжал и поносил меня последними словами, а я молчал и думал о том, что мне крупно повезло на помкомвзвода. Попади нам такой, как Красников, и видел бы я небо в крупную клетку через окошко гарнизонной гауптвахты.
Следом за нами скачет на трех лапах предатель Антабка. Устанет — посидит чуток и пускается вдогонку. Эх ты, друг человека! Не залаял, не предупредил вовремя. И только тут до меня доходит, что никакой Антабка не предатель. Просто он не умеет лаять на своих.
Мысль об этом почему-то радует, и я начинаю улыбаться про себя.
— Ты погляди, — взрывается Сашка, — однако, он еще и зубы скалит.
— Смешно. Пес и тот на своих не гавкает.
— Слышишь, Заклепенко, на что намекает этот тип? — Он свирепо улыбается, по своему обыкновению вытягивая вперед губы, словно хочет произнести звук «о».
— Позор на мою седую голову, — сокрушенно разводит руками Витька. — Позор!
24 декабря… Наши войска в районе юго-восточнее Нальчика перешли в наступление и, сломив сопротивление противника, заняли крупные населенные пункты Дзурикау… Ардон, Алагир, Ногкау.
Из сводки Совинформбюро.
10. МЯТНЫЕ КАПЛИ ОТ ТОШНОТЫ
После того как основной состав батальона ушел на фронт, мы получили некоторые послабления. Больше занимались теорией, а после ужина до отбоя практически могли располагать собой как угодно, хотя по правилам это время отводилось на самоподготовку.
