Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна (полная версия книги txt) 📗
Машина срывается с места. Зловонная посудина только того и ждала, чтобы, изрыгнув, подобно дракону, огонь, помчаться. Я нажимаю на газ, проношусь мимо нашего лагеря, мельком вижу отскакивающих от потухшего костра людей, похожих на огромных лягушек. С бешеной скоростью я лавирую среди мусорных гор. Раздающийся за спиной грохот жести приводит меня в упоение. До чего же здорово задевать эти драндулеты!
Я несусь прямиком на желтое облако! Стелющийся язык наполнен каким-то непонятным веществом. Я, подобно стреле, вонзаюсь в студенистое сердце облака. Пусть они убираются ко всем чертям со всеми школьными премудростями: твердые, жидкие и газообразные состояния. Человеческий разум давно уже дошел до плазмы.
Все тонет в адском грохоте.
Вокруг ослепительно светло.
Очевидно, наконец-то выглянуло солнце.
Сожаления сейчас бессмысленны.
Майка поглотило пламя. Мусорная куча полыхает.
Он по ту сторону черты.
После вынесения судебного приговора мне дали возможность увидеться с отцом.
Мир давным-давно изменился, тем не менее остатки его старой оболочки продолжают путаться под ногами, еще действуют прежние, ставшие бременем обычаи. Сердечный взгляд, доброе слово, прощание. О чем нам было говорить? Мы молчали и не смотрели друг на друга. Сквозь толщу моей накопившейся усталости не пробивалось никаких чувств. Если что-то и беспокоило меня, так это волосок на плече отцовского пиджака, но рука моя не поднималась, чтобы снять его. Скорее бы истекло время свидания и он ушел! Он уже было собрался уходить, мой сломленный горем отец, однако не мог повернуться к сыну спиной, ничего не сказав. Я видел, как открылся его рот, и весь съежился в ожидании удара. Сейчас я услышу упреки: процесс воспитания продолжается.
Я ждал обвинений: ты для нас с матерью не станешь на старости лет опорой, ты не ценил нашу любовь и заботу — все это он был бы вправе сказать. И тем не менее я не слышал ни слова о его переживаниях, ни единого упрека: какое преступное легкомыслие садиться пьяным за руль. Ты задавил людей насмерть. Отца беспокоило другое: почему у людей атрофировалось чувство самосохранения? Он долго размышлял над этим и во время последнего нашего свидания рассказал мне, к чему пришел в результате своих раздумий. Я сосредоточил все свое внимание, выслушал отца, запомнил сказанное, однако не в состоянии был глубоко вникнуть в смысл его слов. Меня ждала тюрьма — сумею ли я приспособиться? Не сломится ли мой дух? Удастся ли мне когда-нибудь освободиться от гнетущего сознания: я убийца. И вообще, возможно ли искупление? Я запутался в дебрях своих переживаний, и обобщенный ход мыслей отца показался мне даже оскорбительным своей отвлеченностью. Я втайне ждал, что после привычных упреков он утешит и подбодрит меня.
Сейчас, не отрывая глаз от мусорной кучи, где стихало бушующее пламя, и представляя себе чудовищное зрелище — обуглившееся тело Майка, я шепотом повторяю слова отца:
«В ожидании грозящей всем нам тотальной катастрофы человечество создает себе иллюзию освобождения путем самоуничтожения».
Крупица истины, высказанной отцом, тонет в шуме огня. Она никому не нужна, эта истина. Большей частью люди и не хотят сознавать, что их ждет и к чему они придут. Надеясь на то, что страдания преходящи, люди продолжают жить. Я бросаю взгляд на бледные лица своих товарищей. Эрнесто моргает — видимо, пытается сдержать слезы. На осунувшемся лице Флер лихорадочно блестят широко раскрытые, остекленевшие глаза.
Мы потеряли Майка, о котором так мало знали.
Современный человек не хочет заглядывать в душу своего ближнего. Нет сил вдобавок к собственному грузу взваливать на себя еще и чужой. Международное управление по надзору за тюрьмами подвело нас всех под одну статью — мы несем наказание за схожие преступления — к чему детали? Нюансов и оттенков у каждого что песку морского, разве успеешь перебрать такое количество?
Сейчас мы снова спаяны общим чувством — оплакиваем Майка и испытываем ужас перед грозным желтым облаком, которое все ближе и ближе подбирается к нам.
Слизнет ли нас с лица земли ползущий через мусорные кучи язык?
Мы лишены возможности действовать. У нас нет средств, чтобы рассеять это облако, отступать некуда и выбраться из этой гигантской ямы немыслимо — нам остается окаменеть от страха. В наши дни опасность, угрожающая жизни человека, не имеет отчетливого облика реального врага. Мы совершили преступление вовсе не из вражды к тем, кто погиб. Все в мире стало расплывчатым и случайным. Можно ли считать поводом к убийству фанатичную ненависть или, скажем, патриотизм?
По сравнению с нами мой отец и его товарищи, будучи в заключении, жили в неизмеримо более тяжких условиях. Приступ безудержного смеха загасил бы свечу жизни, едва теплящуюся в их истощенных телах, расскажи им кто-нибудь о вольных тюрьмах будущего. У каждого свой виварий, ни тебе надзирателей, ни построений, ни перекличек и принудительной работы; продукты — по заказу, в них даже входит определенное количество виски, общение между собой свободное, работа — ради времяпрепровождения, женщина — для услады глаз и тела, не жизнь, а сказка.
У них все было иначе. Ограда из колючей проволоки, через которую пропущен ток, на вышках часовые — палец на спусковом крючке; стукачи и доносчики среди заключенных; голод, нужда, холод, газовые камеры и виселицы; пытки и чудовищные медицинские эксперименты над беспомощными и беззащитными людьми, не говоря уже о крематориях, — моему поколению и не представить себе всего этого.
И все же они верили в спасение. Дети разумного в прошлом мира, они были убеждены, что временно попали под власть маньяков. У них не возникало сомнения, что безумная система, жертвами которой они стали, явление локальное и недолговечное. Рано или поздно рехнувшихся дикарей отстранят от власти и вновь будут восстановлены гуманистические принципы. Страшное время следовало пережить и дождаться освобождения — справедливость восторжествует.
Была надежда, которая придавала силы, побуждала действовать, чтобы и со своей стороны ставить палки в колеса чудовищному механизму.
Современный человек знает слишком много. Иллюзии рассеялись. Он понимает, что в один прекрасный момент жизнь на всем земном шаре может кончиться. Даже примитивные племена, укрывшиеся в девственных тропических лесах Филиппин и живущие в каменном веке, едва ли устоят перед разрушительной силой.
Мы стоим подобно изваяниям, так, будто наша жизнь уже прожита. Кто знает, может быть, мы мысленным взором видим свою собственную гибель на костре отбросов цивилизации и говорим себе: ведь вот Майк оказался первым, похоже, ему повезло? Миг — и все позади. Медленно надвигающееся облако, переполненное тяжелым желтым веществом, должно быть, несет с собой мучительную смерть, длительную агонию. Или мы здесь, в этой расселине земной коры, последние живые существа, букашки, которых огромная слепая сила поначалу упустила из виду!
