К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
– Понимаю, – Паша придал своему голосу глубокую трагичность, – нет некрасивых собак, есть нелюбимые.
Конечно, хорошо, что Голубов сам завел этот разговор. Когда человек чувствует перед кем-то обязанность, он добровольно надевает на себя узду. А такому, как Голубов, она нужна непременно. Талантливый летчик, прекрасный человек, верный товарищ, но в отношении к женщинам – непредсказуем. Тут от него можно ждать любых сюрпризов. А всякие семейные дрязги и неурядицы – это предпосылки к летному происшествию. Если летчик не сумел навести порядка в семье, он и к полетам не совсем готов. Ему лучше сидеть на земле.
И все-таки Шульга хотел иметь в своей эскадрилье такого летчика, как Голубов. В человеке важен не чин, а начин. На Ефимова он не рассчитывал. Чутье подсказывало: не засидится этот хлопец у него. Правда вокруг Ефимова все же продолжалась какая-то нездоровая возня. Видимо, у кого-то из больших начальников его фамилия все еще вызывала отрицательные эмоции. Почти небывалое дело – три года держат в черном теле такого летчика.
Шульга сам писал на Ефимова представление. Была команда от генерала: всех, отличившихся в операции по спасению раненых афганцев и подбитого вертолета, представить к государственным наградам. Представили оперативно. Пока собирались домой, пока Шульга передавал эскадрилью, пришли ордена. Скородумов и Свищенко получили Красную Звезду, Коля Баран и Паша Голубов – ордена Красного Знамени. Наградили этим орденом и Шульгу. А на Ефимова начали запрашивать какие-то уточнения и дополнительные характеристики. Видимо, всплыли старые грехи. А он больше других заслуживал награды. Вся тяжесть операции была на плечах Ефимова.
Шульга возмущался не только про себя. Он звонил и телеграфировал о своем несогласии в вышестоящие инстанции, но его резко щелкнули по носу и предупредили, что если и впредь будет лезть не в свое дело, в вышестоящих инстанциях встанет вопрос о его служебном соответствии. Шульга замолчал, но не успокоился. «Эта ворона нам не оборона». Во время отпуска он будет с дочкой в Москве, а там есть кому пожаловаться. Не может того быть, чтобы не восторжествовала справедливость.
– Ну что ж, Паша, – сказал Шульга с оттенком угрозы в голосе, – коль сам просишься, похлопочу. Только может случиться, что вакантной должности командира звена не окажется. Ведь обидишься, а?
– Было бы правое сиденье.
– Да нет, командиром машины возьму железно.
– Так это же мечта моя, Игорь Олегович.
– Хорошо тому жить, кому бабушка ворожит.
Самолет мягко приземлился на аэродроме Ташкента.
Иван Свищенко первым заметил в толпе встречающих Марианну. Она была точь-в-точь, как на той карточке, которую Свищенко видел у Голубова. И он неопределенно сказал:
– Кого-то из наших встречают. Така гарна дивчина може буты тильку у капитана Голубова.
Пашка кинулся к иллюминатору, возле которого сидел Свищенко, и тут же виновато оглянулся на своих друзей.
– Вот режьте на месте, – приложил он руку к груди, – ничего не сообщал. Как она узнала – убей бог, не пойму.
Но как заволновался капитан Голубов, как заерзал. А Свищенко, пока подавали трап к самолету, любовался Марианной. И впервые позавидовал другому мужчине – есть же везучие, которых любят такие красивые женщины. Он попытался поставить рядом с Марианной свою Валентину, и она показалась ему еще более серой и сутулой, совсем без шеи, полногрудая, широкобедрая и толстоногая. Каких только ей Свищенко одежек не покупал. И все на ней, как на корове седло. Любит, чтоб было и дорогое, и модное, а носить не умеет. Идут, бывало, в офицерский клуб на концерт столичных артистов или на праздничное собрание, так он уже сам выбирает, что ей надеть и как украсить. Пока молодая была, так еще ничего, молодостью брала. А теперь обабилась, дальше некуда.
Правда, Свищенко отдавал ей должное, дом Валентина умела держать в порядке. Прежде чем уйти на свой коммутатор, а уходит она рано, все успеет переделать. И тетрадки Ромке сложит в портфель, и завтрак приготовит, и постели уберет, и даже Ваньку в садик забросит. Да и после работы не сидит сложа руки. То стирает, то с Ромкой уроки учит, то что-то шьет, что-то убирает – не умеет без дела, томится. К мужниным ласкам как к домашней работе относится. Надо – пожалуйста, не надо – и слава богу. Так что про всякие там любовные страсти и переживания Иван Свищенко знает из книжек, да еще из кинофильмов. И то убежден, что в книжках и кинофильмах все это выдумывают – было бы интересно читать и смотреть. А в жизни все так, как у него с Валентиной.
Приглядываясь, как Марианна обхаживала капитана Голубова и его друзей, Свищенко все сравнивал, а как бы в подобной ситуации вела себя Валентина. Уж цветы она точно не стала бы покупать к встрече. Тем более такой здоровенный букет. И в дом к себе звать на ужин не стала бы такую ораву почти незнакомых ей людей. А эта знала, чем Пашке потрафить, всех пригласила. Да так душевно, что не откажешься. И застольем так управлять Валентина не сумела бы. Толчется вечно на кухне, а с толком или без толку, никто не поймет. А у этой все горит в руках. И тарелки незаметно меняются, и новые закуски, как в сказке, на столе вырастают, и песни с мужиками поются, и для каждого доброе слово находится. Иван Свищенко не знал, какая у капитана Голубова жена, но эта его «коханка» среди известных Ивану Свищенко женщин вышла на первое место. С такой кралей и он бы не устоял от греха.
– Как это вам удалось узнать, что мы летим в Ташкент? – спросил Свищенко Марианну.
– Сердце подсказало, – смеялась она.
И только когда они поздно вечером пришли в гостиницу и увидели у дежурного администратора заявку на прибывающих из Афганистана летчиков, все вспомнили, что и Марианна работает в этой гостинице.
– Ось, плутовка, – сказал взволнованно Свищенко, вспоминая глаза Марианны, – так заморочить мозги. А дивчина гарна.
Проснулся Ефимов от яркого света. Ему показалось, что среди ночи пришел Пашка Голубов и включил в номере все лампочки. Но Пашкина койка стояла нетронутой, и в номере никого не было. Яркий свет ворвался сквозь шторы апрельским солнцем, квадратным зайчиком позолотил старые обои на стене, теплым лучом уселся на руке Ефимова. Сквозь открытую форточку вместе с отдаленным гулом машин долетали звонкие детские голоса, глухие удары по мячу и неистовое, какое-то базарное пение птиц.
Ефимов потянулся и ощутил огромную радость от того, что ему никуда не надо спешить. За окном буйство весны, за стеной спят друзья-товарищи, все они, наконец, дома. Да, дома! Вчерашняя тоска о каком-то мифическом причале сегодня выглядела смешной. Дома он! И вся страна, любой ее уголок, любой город и поселок ему и край родной, и причал.
Ефимов легко поднялся и раздернул шторы. Распахнул створки окна. Настоянный на молодой зелени, на утреннем солнце воздух хлынул теплой волной в легкие. Дыши, не надышишься. Глядя на убегающие в солнечную дымку крыши домов, на пенные верхушки изумрудно-молодой зелени, на играющих во дворе ребятишек, Ефимов твердо поверил, что с сегодняшнего дня у него начнется действительно новая жизнь.
– Все хорошо, – сказал он вслух и решил, что после завтрака сразу отправится на поиски букинистического магазина. От разных людей Ефимов слышал о богатствах Ташкентского букинистического, о необыкновенных раритетах.
Ни Пашки, ни Свищенко, ни Шульги в гостинице не было. Все куда-то умотали. Ефимов спустился в буфет, выпил чашку кофе, зашел в парикмахерскую. Увидев в вестибюле будку с междугородным таксофоном, наменял монет и позвонил в Ленинград. Нинин домашний телефон не ответил. Чувствуя, как у него начинает взволнованно биться сердце, Ефимов набрал номер рабочего телефона. Трубку снял мужчина. На просьбу позвать к телефону Нину Михайловну веселым басом сказал:
– Болеют они.
– Давно? – спросил Ефимов.
– С неделю, пожалуй.
– А что случилось?
