К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
Через час Булатов был на пристани у Хрустальной горки. После переговоров с Дмитрием Дмитриевичем Сева хмуро посмотрел на Булатова и показал на широкую застланную тулупом лавку.
– Пока поспите. Выйдем рано. Дорога будет трудной.
Он лежал с закрытыми глазами, не понимая, спит или бодрствует. Пропало ощущение времени, смешались сон и явь, смешалось виденное с придуманным; он куда-то летел и плыл, болтал с Ариной и слышал угрюмое ворчание Севы. И словно пневматический молот, забивающий сваи в грунт, в сознание стучалась собственная мольба: успеть, успеть, успеть…
Уже не раз и не два Булатов потихоньку (чтобы не сглазить) благодарил судьбу за то, что она вела его по жизни легкой стезей. Она и вправду была благосклонна к нему, прямо потворствовала в большом и малом: увлекла любимой работой, не отягощала бытом, помогла встретить таких друзей, как Коля Муравко и Аузби Магометович, обеспечила приличную карьеру и, наконец, одарила любовью. Конечно же, на судьбу ему плакаться грех.
Тогда почему она так жестоко отвернулась от него? За что наказала? Ведь без единой задержки, прямо за руку тащила тогда его в Устье, а когда он был в трех шагах от Женьки, вдруг отступила и оставила одного. Почему?! Почему не позволила быть с нею рядом в тот момент, когда больше всего на свете ей нужен был именно он?
Что это – грозное предупреждение или расплата за беспечность? Скорее – и то, и другое. Разве он имел право забыть, что болезнь только отступила, только дала небольшую передышку? Забыть, что он врач, и эгоистично пройти, не услышав крика о помощи? Конечно, такого права он не имел. Просто рядом с Женькой он напрочь забыл вообще обо всем. Вот за эту забывчивость, наверное, судьба и не пощадила его. Сколько уже времени минуло, а перед глазами так и стоят те черные тулупы на носилках. И не их ли черная тень выбелила его буйную головушку?
Он ждал лета. Ждал его со страхом и надеждой. Ждал и мучился только одним вопросом: простит ли Женька его, захочет ли простить?
14
Самолет вошел в густую облачность, и ощущение скорости исчезло. Сплошная серая масса пеленала крылья, клубилась возле иллюминаторов, волосяными струйками выписывала узоры на стеклах. И вдруг, как взрыв, как чудо – ослепительный солнечный свет, ярко-синее небо, а под самолетом – сверкающие белизной, рельефные, как скирды хлопка, облака. Они с реактивной стремительностью отлетали назад и вниз, меняя свои причудливые, как в фантастическом кинематографе, очертания и размеры, возвращая пассажирам чувство полета на скоростном современном лайнере.
– Летим, братцы-кролики, домой, – сказал безрадостно Паша Голубов, будто хотел на слух проверить, соответствует ли звучание сказанных слов скрытому в них смыслу.
«Летим домой», – повторил Ефимов про себя. И странно, еще секунду назад молчаливо упрекая Пашу Голубова за печальную интонацию, сам тоже не почувствовал радости возвращения. На сердце была грусть. Необъяснимая, похожая на возрастную усталость. А на языке все вертелся вопрос: а где твой дом? Где он, тот причал, к которому человек всегда привязан невидимыми нитями родства, всегда с нетерпением ждет часа, когда ступит на его скрипучие доски, припадет грудью к теплой земле? Через час самолет пересечет невидимую границу, и Паша снова скажет не без грусти – вот мы и дома. Но это их общий дом. А где тот, единственный и неповторимый, дом, принадлежащий только тебе?
Может, в авиационном гарнизоне, где у Ефимова были Муравко и Юля, Новиков и Чиж, где он пережил счастливейшие мгновения от возвращенной любви, от встречи с Ниной? Но в гарнизоне этом он уже никого не встретит, ничего не найдет. Разве только обелиск над могилой Чижа.
А интересно, как идут дела у Коли Муравко? Как сложилась его жизнь в отряде космонавтов? Ефимов внимательно следил за каждым новым взлетом в космос, внимательно перечитывал биографии космонавтов, прикидывая, сколько времени каждый из них готовился. Получалось, что у Коли Муравко полет не за горами.
Мог бы у Ефимова быть свой причал и на Севере. Во сне Полярную звезду видит. Неповторимый по суровости, полный тайн и загадок, красивый строгой красотой, этот край проверял на прочность и обещал богатое продолжение. Там Ефимову интересно жилось и так же интересно леталось. Там вырисовывалась служебная перспектива, о которой он мечтал еще в курсантские годы. Не о карьере речь, о настоящем профессионализме, о мастерстве, когда в небе рядом с тобою только асы, умеющие делать абсолютно все. Все, на что способна современная техника, на что способен человек.
Мог бы… Но кто виноват, что мечта не реализована? Александр Васильевич – командующий ВВС округа – доказывал с цифрами в руках, что у Ефимова не было физической возможности сбить мишень, не опустившись за предел ограничений. Но Ефимов, как летчик, не снимал вины с себя. Его личные расчеты убеждали в другом: пока идет бой, летчик не имеет права на расслабление. Знания, сила, эмоции – все в кулаке, все в узде. А он расслабился, сбив первую мишень, упустил контроль за приборами, подсознательно перестраховался от запредельных перегрузок. Сказывалась, конечно, усталость, но против усталости есть воля. С ее помощью летчик обязан в критических ситуациях извлекать из своего организма неприкосновенный запас физических и духовных сил. Мог это сделать и Ефимов.
Мог. Но не сделал. Воли не хватило.
Тянуло ли его в тот затерянный среди лесов и озер поселок, что причудливо разбросал по холмам свои домики вокруг аэродрома, где стояла вертолетная эскадрилья Шульги? Там была последняя перед отлетом в Афганистан пристань Ефимова. И будет первой после возвращения в Союз. Там он обрел новых друзей, новую летную профессию. Шульга обещает по возвращении приложить все усилия, чтобы Ефимова назначили заместителем комэска.
Нет, перспектива такого роста не согревала. Вертолеты – временное дело в его летной биографии. Душа Ефимова рвалась за звуковой барьер.
Причалом родным ему все более мнился Ленинград.
Что с того, что в этом красивом и гордом городе Ефимову ни жить, ни служить не выпало. Он его чувствовал каждой своей клеточкой, каждой кровинкой. В этом городе жила Нина.
И Ефимов уже решил для себя окончательно: он не будет больше ждать, когда Нина сама его разыщет. Ему положен по возвращении отпуск. В Ленинграде он позвонит ей и скажет: все, дружок мой милый, больше без тебя не могу.
Ефимов уверен – его звонок и его слова станут для Нины долгожданным и счастливым праздником. Он не знает, откуда эта уверенность, но она в нем жива.
Предельно ясно одно – и краем родным, и причалом ему станет тот дом и тот город, в котором они будут жить с Ниной.
Нет, мучил его не только день завтрашний, но и вчерашний.
Ведь ноет душа. Ноет от какой-то невосполнимой потери. Но какой?
Изнуряюще напряженные дни. Тяжелая мужская работа… Постоянный риск на истонченной грани возможного и невозможного… Мужские слезы, кровь… Не надо думать об этом, тем более сожалеть. Рассудок активно сопротивляется, но победить ощущение потери не может.
Ефимов стал перебирать в памяти наиболее яркие эпизоды службы в Ограниченном контингенте. И ничего такого, о чем бы следовало грустить, не вспомнилось. Всплывали трогательные встречи с дехканами в далеких кишлаках, их растерянные перешептывания, когда экипаж отказался от баранов, приведенных в благодарность за своевременно доставленные мешки с удобрением… Вспомнил, как спасали мальчонку от астматического удушья, поднимая его в вертолете над горами; поднимали бездыханный трупик, а вернули живого ребеночка. Продышался будущий гражданин свободной республики. А как исхитрились погасить огонь на подожженной душманами машине с зерном? Сперва прижали пламя воздушным потоком винта, а потом вскрыли несколько синтетических емкостей с водой – только пар, подобно взрыву, шарахнул по сторонам. И все, пожара как не бывало.
Участвовал Ефимов и в операции по спасению захваченных «духами» сотрудников царандоя [6]. Надо было внезапно доставить ребят из ХАДа [7] на небольшой высокогорный пятачок, расположенный перед входом в пещеру. Но как обеспечить внезапность, если двигатели вертолета слышны за десятки километров? Ефимов взялся это сделать. Подняв вертолет повыше к солнцу, он три четверти спуска прошел с выключенными двигателями, на авторотации. И запустил их уже у самой земли. Эффект внезапности был ошеломляющим. Десантники ХАДа бросились в пещеру, вынесли связанных царандоевцев, кажется, их было четверо, да еще и заминировали вход в это осиное гнездо. Взлетели под аккомпанемент беспорядочной стрельбы неожиданно появившейся банды.
