На росстанях - Колас Якуб Михайлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Остальным ученикам было от одиннадцати до тринадцати лет. Они также учились урывками, пропускали занятия, слабо знали школьную программу. После ознакомления с ними Лобанович разделил их на три группы, по три ученика в каждой: старшую, в которую входили Тодор Бервенский, Яким Прокопик и Павлюк Глушка, среднюю и группу наиболее отсталых.
Со всем рвением и энтузиазмом любящего свое дело учителя приступил Лобанович к занятиям с немногочисленными учениками. Прежде всего их нужно было обеспечить письменными принадлежностями, учебниками и другими пособиями. Все это было раздобыто стараниями самого учителя и на деньги учеников, которые загорелись искренним желанием учиться.
С утра до вечера, не разгибаясь, сидели ученики за столом, то уткнувшись в книги и тетради, то глубокомысленно поднимая глаза кверху, когда решали задачи. Здесь не было распорядка дня, обычно принятого в школах. Перерывы делали по мере надобности, не считаясь с тем, сколько времени отводилось тому или иному предмету.
Кустарная школа в Смолярне отнимала немало времени у Лобановича, и это нисколько не волновало его: ведь это было живое и привычное для него дело. Янка Тукала искренне порадовался за приятеля.
— Хо, брат! — смеясь говорил Янка. — Нашего брата голыми руками не возьмешь, он живуч, как полынь-трава, и жить будет, пока корни из земли не вырвешь!
Чтобы не мешать приятелю заниматься с учениками, он стал реже посещать Смолярню. Но не проходило недели, чтобы они не встретились, не поговорили о разных делах. Это уже стало их потребностью, долго оставаться друг без друга они не могли. Поговорить же им всегда было о чем. Живя в местечке и встречаясь с местечковой интеллигенцией, Янка был до некоторой степени осведомлен о различных политических течениях, но ни одним из них не увлекался, стоял в стороне от них, присматривался и прислушивался ко всему, о чем говорилось. Порой он даже посмеивался над местечковыми лидерами мелкобуржуазных партий, над их "бесстрашием": "Стражников нету? Казаков не видать?" — и затягивал песню:
Затем Янка продолжал:
— Каждый такой цыган свою кобылу хвалит. Все они хотят залучить меня на свою сторону. Я слушаю, и мне приходят на память местечковые лавочники, которые стараются затащить в свою лавку покупателя. Каждый из кожи лезет, стараясь доказать, что самая правильная партия есть та, к которой он сам принадлежит. Но кто видел эту правду? Где она и какая она? Я, признаться, не вижу ее. Еще Пилат спрашивал Христа: "Что есть истина?" — и ответа не услыхал.
— Вон куда ты повернул, Янка! — немного удивился Лобанович. — Заберешься, братец, в такие дебри, что и не выберешься из них.
— А все-таки что такое правда? — уперся Янка.
— Если Христос не сумел ответить Пилату на вопрос, что есть истина, так что я тебе скажу? Правда — это, брат, то, во что ты веришь так, что и других заставишь поверить в это.
— Гм! — покачал головой Янка. — Замысловато и неопределенно. "Це діло треба разжуваты", как говорят украинцы.
— Беда наша, Янка, в том, что мы недостаточно образованны, чтобы критически отнестись к программам различных политических партий.
— В них сам черт ногу сломит, — заметил Янка. — Слушаешь одного оратора — и кажется, что он говорит правду. А послушаешь другого, более красноречивого, который начнет опровергать первого и доказывать правоту своих взглядов, — и выходит, что правда на стороне этого другого… Может быть, и правда, что такие колебания есть результат небольшого образования, — согласился Янка, но тут же перебил себя: — Нет, братец, не в образовании дело! Вот кадеты очень образованные люди, это все профессора, адвокаты, редакторы газет и журналов, так неужто идти за ними и признать, что они говорят правду?
— Не стоят кадеты того, чтобы говорить о них даже в моей Смолярне, — сказал Лобанович. — Дело в том, что кадеты — монархисты, хотя окраска у них несколько иная, чем, скажем, у октябристов или других подобных партий. Раз они стоят за монархию, какую бы там ни было, то цена им ломаный грош!
— Что правда, то правда, — согласился с другом Янка. — Все же большинство партий сходится в одном: они стоят за то, чтобы скинуть царя. Если же это так, то я согласен идти с ними в ногу и беру от них все, что способствует гибели царя и самодержавного строя. В данном случае я похож на пчелу, которая собирает мед с разных цветов, лишь бы только полнее был улей. Вот они, эти цветики!
Янка вынимает из-за пазухи пачку прокламаций, свернутых в трубку.
— Прежде всего, — говорит Янка, — надо отнести их в лес и спрятать в нашем тайнике.
Лобанович взял прокламации.
— И ты не боишься носить их? — спросил он, подмигивая Янке.
Янка засмеялся.
— Бог не выдаст, свинья не съест! А если бы меня остановили и обыскали, я сказал бы: "А я как раз иду в полицию — недозволенную литературу нашел!"
— Так бы они тебе и поверили!
— Ну что ж, купил не купил, а поторговаться можно, — в том же тоне ответил Янка.
— Это тоже правильно. Но думал ли ты, собирая вот эти "цветочки", что среди них могут быть и отравленные?
— Пока что об этом не думал. Я, брат, исхожу из принципа: что бог дал, то клади в торбу. Будет удобная минутка — переберем их и тогда отделим плевелы от пшеницы. Плевелы сожжем, а чистую пшеницу положим в житницу, как учит Христос.
— Здорово усвоил ты евангельскую науку, — пошутил Лобанович.
— Без бога ни до порога.
— А с богом хоть под пень-колоду, — в тон приятелю добавил Лобанович, намекая на потайной склад запрещенной литературы в лесу, под корнями вывернутой старой ели.
Приятели хорошо поняли друг друга и направились в лес, к заветному тайнику.
VII
Почти каждую субботу перед вечером, когда Лобанович отпускал своих учеников домой, Янка Тукала приходил к приятелю в Смолярню. Янка любил тишину и покой, царившие в глухом лесном уголке, где проводил занятия Лобанович. Встречи друзей всегда были желанными, радостными и веселыми. Янка то и дело восхищался пристанищем своего приятеля:
— Здесь, брат, словно у Христа за пазухой и не видишь ни одной полицейской рожи. Прямо рай!
Обычно Янка приносил какие-нибудь новости, интересные книжки, раздобытые в местечке, слухи, связанные с политическим положением в России, вести о намерениях прогрессивных людей — имена их не назывались — издавать новые газеты, журналы. Рассказывали — небывалое дело, — будто готовится выпуск беларусской газеты. Все эти новости приятно волновали друзей и служили богатой пищей для разговоров. Беседы часто тянулись за полночь, когда приятели уже лежали в жесткой крестьянской постели под одним одеялом. Разговор нередко превращался в обычное фантазерство, в придумывание смешных, невероятных историй, ситуаций. Приятели искренне заливались молодым, беззаботным смехом. По этому поводу Янка однажды заметил:
— Я никогда так весело не смеялся, как теперь, когда потерял школу и скитаюсь один, как волк, по, глухим дорогам.
— Вот это и хорошо, Янка, — поддержал его Лобанович. — Смех не грех, а голову не вешай.
— Но, смотри, брат, чтоб не пришлось нам плакать.
— Если наступит такое время, так что же, и поплачем. Слезы, говорят, очищают человека.
— Пусть лучше наши враги плачут, — отозвался Янка.
Когда после таких вечеров и ночлегов приятелям приходила пора расставаться, Янка постепенно становился молчаливее, замыкался в себе и вся его веселость исчезала.
— Что зажурился, дружок? — спрашивал Лобанович.
Янка словно пробуждался от сна, поднимал на приятеля серые задумчивые глаза.
— А чего мне журиться? — говорил он. — Женки нет, дети дома не плачут, да и дома нет. Я свободен, как ветер в поле. Так чего журиться?
