К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
Коля терпеливо улыбался, беззлобно отшучивался, а перед сном спросил:
– Разлюбишь, если не стану знаменитым?
Юля поняла, что «бытие» опять захлестнуло ее «сознание». Она прижалась к нему, обвила шею руками и сказала, как это умела говорить только она: «Дурачок ты мой…»
Два последних года Юлю совершенно не тревожили честолюбивые мысли. Почти ежедневно они вместе относили Федю в ясли, и Коля нередко провожал ее до электрички. Когда позволяла обстановка, приходил встречать. Оставляя Федю под наблюдением соседки, ездили в московские театры, смотрели спектакли, на которые удавалось достать билеты. Да и в городке чуть ли не каждый вечер выступали в Доме космонавта заезжие звезды. Жизнью своею Юля была довольна. Она так и матери говорила, когда та звонила из Ленинграда или заезжала на несколько часов в Звездный.
Муравко не попал даже в дублирующий экипаж. Юля восприняла это известие без огорчения. Понимала – рано ему. Искренне успокаивала Колю, просила смотреть на все философски, убеждала, что все, что ни делается в этом подлунном мире, – к лучшему. Юля уже верила, что окончательно выздоровела и полностью избавлена от той болезни, которую Коля называл «томительным предвкушением».
– Хворь эта, – говорил он, – не проходит бесследно, если ее не задавить в зародыше. Она обязательно даст осложнение: или головокружение, или разочарование.
И вот опять рецидив. Неожиданный, неуправляемый, оставивший, мутный осадок в душе.
Коля в тот день вернулся из Центра управления полетом после ночного дежурства, перед самым ее уходом на работу. Юля уже наводила, как говорится, последние штрихи туалета – аккуратно подкрашивала губы.
– Отставить! – скомандовал он весело. – Крашеными губами целовать не разрешу.
Подхватил на руки с улыбкой бегущего по коридору Федю, подбросил, прижал к себе.
– Краску вытерла? Целуй. – Он с ходу подставил Юле губы.
– Есть за что? – поддерживая шутливый тон, спросила Юля и вытерла салфеткой губную помаду.
– Сначала целуй, а вопросы потом.
– Так что произошло? – спросила Юля, поцеловав мужа.
Муравко опустил на пол сына и посмотрел на часы.
– Сегодня улетаю на Байконур.
Юля заволновалась.
– Тебя включили в экипаж?
Улыбка на лице Коли погасла.
– Полагаешь, что это единственный повод для радости? Ох, Юлия Павловна… – Муравко перешел на какой-то театрально-шутливый тон; он всегда таким образом прятал свою обиду. – Человеку дали первое самостоятельное задание, определенные полномочия. И куда? На Байконур! На первый космодром страны! Разве это не свидетельство высокого доверия твоему благоверному? Только вслушайся, как звучит: кос-мо-дром!
– Кос-мо-дром! – четко повторил Федя.
– Во! – обрадовался Муравко. – Дитя понимает.
– Просто ты такой сияющий вошел, что я подумала…
Юля понимала, что своим вопросом выдала глубоко упрятанные сокровенные надежды, понимала, что Коля все понял, и ей стало стыдно. Захотелось оправдываться, просить прощения, но нужных слов она как-то сразу не нашла и от досады лишь глухо вздохнула. А Коля этот вздох расценил по-своему и еще больше расстроился. Чтобы как-то замять образовавшуюся натянутость, он стал рассказывать о своем разговоре с Владиславом Алексеевичем, о том, что скоро у них начнется новый этап подготовки, где будет преобладать летно-испытательная работа – дело конкретное, интересное и, главное, – полезное для авиации и космонавтики.
– Видеться будем в основном по выходным, – уже всерьез сказал Муравко. – А может, и реже. Это, конечно, грустно. Но зато после Байконура будет Ленинград. Ольге Алексеевне уже давно пора показать внука. Верно, Федор Муравко?
– Верно! – обрадовался Федя.
Юля сняла с вешалки Федькину курточку и, поймав сына за руку, начала одевать его. Новости, которые Коля выложил одним махом, требовали осмысления. И особенно эта: «…будет преобладать летно-испытательная работа». Вся сознательная жизнь Юли прошла под звуки авиационных двигателей, под нескончаемые разговоры о самолетах, их достоинствах и недостатках, история реактивной авиации перед ней раскрывалась в живых лицах. Что такое летно-испытательная работа, она представляла.
– Коля… А это обязательно?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, что только по выходным?
– Что тебя смущает?
– Я не забыла еще ту твою посадку. При одном воспоминании останавливается сердце.
Муравко обнял одной рукой Юлю, другой притянул к себе Федю, обоих легко встряхнул.
– Вы же военные люди. И прекрасно знаете – приказы не обсуждаются. Их надо четко исполнять. Правильно я говорю, Федор Муравко?
– Правильно, папа, – убежденно согласился Федя.
– По выходным и даже реже, – Юля думала о своем, – веселенькую перспективу нам папа готовит.
– Ну, Юля…
– Я с ума сойду.
– Все, – сказал Муравко решительно, – закрываем тему. Программа это, понимаешь? Не пройду – полета в космос не будет. А ты ведь хочешь…
– Да ничего я не хочу, – нервно оборвала его Юля и стала молча одеваться.
Она понимала, что провожать Колю в командировку с таким настроением нельзя, что надо как-то разрядить сгустившуюся атмосферу, но как – не знала. И брякнула первое, что пришло на ум:
– Лучше бы мы остались с тобой в полку.
Муравко удивленно посмотрел на жену.
– Что-то новое в нашем репертуаре.
– Думаешь, я не вижу ничего? – Юля смотрела мужу прямо в глаза. – Думаешь, не понимаю? Который год ты здесь, а все в учениках, в приготовишках. И перспектива в абсолютном тумане. Легко, думаешь, слушать, как ты по ночам вздыхаешь?
Нет, Коля не поверил, что эти ее слова были продиктованы заботой о нем, о его настроении. Он остался при убеждении, что у его жены появился зуд нетерпения. Он ничего не сказал Юле, ничем не упрекнул, но она чувствовала его мысли безошибочно. И понимала, если станет оправдываться, еще больше усугубит свое положение.
– Да, – сказал Муравко убежденно. – Нам действительно пора отдохнуть. Идите, на работу опоздаешь. Да и мне пора собираться.
Поцеловал сына, чмокнул в щеку Юлю и быстро прошел в спальню. Все это очень походило на первую семейную ссору, хотя никто из них не произнес ни одного грубого слова, не оскорбил ни взглядом, ни жестом.
На работе Юля впервые узнала, что скрывается за фразой «все валится из рук». У нее в буквальном смысле валились из рук карандаши, она уронила на пол флакон с тушью, трижды начинала чертеж схемы и трижды выбрасывала его в корзину, пыталась выполнить простейшие расчеты, но палец упрямо путал клавиатуру, не желая попадать на нужные цифры. Предельно ясные формулировки справочника не могли пробиться к сознанию, хотя Юля перечитывала их по нескольку раз подряд. Такого с нею еще никогда не было. Даже в те жуткие дни, когда от Коли перестали приходить письма и она убедила себя в непоправимом.
«Может, ты разлюбила его, Юля?» – спросила она жестко самое себя.
И вместо ответа вспомнила ту первую ночь, когда сама пришла к нему в комнату, когда держала в ладонях его лицо, вглядывалась в темные зрачки, держала нежно и бережно, словно боялась расплескать подаренное судьбою счастье; вспомнила, как тихо радовалась своей и его неопытности, подсознательно удивляясь полному отсутствию стыдливости; как отрешенно вслушивалась в новое чувство, пронзившее каждую ее клеточку, и как сказала ему в ту ночь слова, похожие на клятву: «Что бы ни случилось, знай – моя жизнь принадлежит тебе».
Они потом целые сутки провалялись в постели. Коля сам кухарничал, сам привозил ей на сервировочном столике какие-то закуски, кофе, готовил бутерброды. Они бы наверняка провалялись и вторые сутки, если бы из аэропорта не позвонила мать.
Ольга Алексеевна поняла все, и сразу. По-матерински взъерошила упрямый чуб на голове Муравко, посмотрела ему в глаза, попросила:
– Побереги ее. Хотя бы до моей смерти.
Другую руку положила на голову Юле. Словно благословляя, сказала:
– Она не огорчит тебя.
«Ах, мама, моя мама. Ах, моя многоопытная мамуля! И на каком же основании ты не скупилась на такие рискованные заверения? Что виделось тебе за этими словами?»
