Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович (читаем книги .TXT) 📗
Она говорила и говорила. Слова лились запальчивые и гневные. Но тетя Клава сидела с бесстрастным лицом, не вздыхала, не утирала украдкой слез.
Мария сердилась на тетю Клаву, сердилась на себя за то, что не может найти таких слов, от которых у каждого сжалось бы сердце.
Когда взрыв миновал, она обессиленно опустилась на стул и, обхватив себя за плечи, съежилась; вдруг стало холодно.
— Переживания! — проворчала тетя Клава. — Наговорила с три короба… Вчера, видно, ты еще больше кипела. А проспала ночь — и уже не так. Еще три дня пройдет — и вовсе прояснится.
— Ничего не прояснится, — вздохнула Мария.
— А не прояснится, так что же, — развела руками тетя Клава. — Побыла малость замужем, и ладно. Другим и того не достается.
— Как вам не стыдно? — чуть не заплакала Мария. — Не жалеете вы меня.
— А что тебя жалеть? — уже сердито ответила тетя Клава. — Ребенка жалко. Такой славный хлопчик. И Савва хороший человек; как говорится, есть на что поглядеть. Найдется поумнее, так схватит обеими руками. И уж не выпустит! Да и сама, будь помоложе… ну хотя бы лет на тридцать, — засмеялась тетя Клава. — Отбила бы у тебя Савву, ищи-свищи.
Назавтра вечером пришел Савва. Дверь отворила тетя Клава и сказала, как ей было велено, что Марии нет дома.
— А когда она придет? — спросил Савва, смущенно глядя на тетю Клаву.
— Не придет сегодня, будет ночевать у подруги, — сердито ответила тетя Клава; сердилась потому, что совестно было смотреть Савве в глаза и говорить неправду.
Савва вежливо попрощался и ушел. А тетя Клава громко топала по коридору, стучала кухонной дверью, посудой. Она надеялась таким нехитрым способом вызвать Марию из комнаты и под горячую руку высказать ей свое неодобрение. Но Мария притаилась за запертой дверью и стояла не дыша, пока все затихло.
«Пойми, пойми, Савва, — мысленно обращалась она к нему. — Я тебя люблю. Я страдала эти годы. Ты пришел ко мне с добрым словом. Но мне этого мало. Если б я вышла замуж за кого-нибудь другого, за любого другого, я, может быть, удовлетворилась бы полулюбовью, четвертьлюбовью. Сколько людей так живет… А с тобою — нет. Я не хочу довольствоваться крохами, которые мне остались. Но сейчас не время для объяснений. Мы поговорим когда-нибудь… Ты успокоишься, я успокоюсь — все станет на свое место. Так будет лучше».
На следующий день она действительно ушла к подруге. Вернулась домой поздно. Тетя Клава высунула седую голову из дверей своей комнаты и сказала:
— Приходил. Сколько еще ему ходить?.. Мы с ним так хорошо поговорили. Да не о тебе, не бойся. — Она вздохнула с искренним сожалением — Жаль, что я для него малость старовата.
Мария долго не могла уснуть. Зачем он приходит? Разве этой настойчивостью можно что-нибудь доказать? И о чем они с тетей Клавой говорили? Притаиться бы в уголочке и слушать… А зачем?
Наконец сон одолел ее, но был он тревожен и тонок, как волосок, что может оборваться в любую минуту. Она шла крутой тропкой — дух захватывало, потом легла отдохнуть на траву и уснула. Но и этот второй сон, призрачный сон во сне, был неглубок, и она услышала, как Петрик заворочался в своей кроватке и сонным голосом пробормотал: «Мам, пить! Пить…»
Мария легко вскочила, оборвав ниточку двойного сна, нащупала на краю стола стакан с водой и сделала два- три шага.
Она стояла посреди комнаты, босая, на холодном полу, — это уже не было сном. И рука ее дрожала по-настоящему; Мария поставила стакан на стол, чтоб он не выпал из похолодевших пальцев.
Еще с минуту железные молоточки стучали в висках, потом звон в голове утих.
Ночь, тишина. Мария хотела взглянуть на часы и включила настольную лампу. Яркий свет ударил в глаза. Она испуганно нажала кнопку. Свет погас, и вместе с ним исчезло зеркало, стоявшее возле лампы. В эту минуту всего страшней для нее было бы увидеть свое лицо.
Она нырнула в постель, съежилась, крепко закрыла глаза, хотя наверняка знала, что до утра уже не уснет.
Савва вел Петрика из детского сада. Мальчик шел боком, чтоб удобнее было смотреть на улицу, на пробегавшие мимо машины. Савва хмурился, молчал. Только что состоялся разговор о маме. Ежедневный теперь разговор.
Лгать ребенку становилось все труднее. Теперь мальчику уже три года. Трудно, но надо сказать, что мамы нет. Умерла… «Потому, что я не собираюсь искать ему третью маму. Хватит с меня! Я никогда не думал, что так может получиться. Если б это был кто-нибудь другой, а то ведь Мария. Что произошло с Марией?
А что, собственно, с ней произошло? Ничего. Это со мной произошло. Я и теперь ее не понял. Подумал ли я о том, что для нее значили эти годы и как вошел в ее жизнь мой Петрик?»
Горькая мысль о необратимости времени завладела Саввой. Годы не вернешь, о чем тут думать. Но вернуть бы хоть эти недавние, пробежавшие, уплывшие, исчезнувшие дни, вернуть их любой ценой, чтоб все началось и пошло по-иному, чтоб уберечь ее от обиды, сомнений, воспоминаний.
«Нянька, домработница! Неужели она не понимает, что я не могу жить без нее?»
«Ладно, ладно, только без громких слов, — сердито сказал себе Савва. — Громкие, тихие… Чепуха! Все зависит от того, искренни эти слова или нет. Ты должен был ей их сказать. А почему не говорил?»
«Почему? — удивился Савва. — Да это и так ясно».
Петрик не мог долго молчать. Он поймал снежинку, но она тут же растаяла у него на ладони. Повернул голову и спросил:
— А кто рассыпает снежинки?
— Снежинки? — переспросил Савва. — Вон видишь тучку? Похожа на мешок. Ветер трясет ее…
Над тучкой серебрился узкий серп молодого месяца.
— Ой, папа! А куда делся большой месяц, — помнишь, там был? А этот тоненький!.. Как он там держится?
Пока Савва подыскивал ответ, мысли Петрика перекинулись на другое:
— А что, если кто-нибудь пустит ракету и собьет его? Такой маленький…
— А мы сделаем так. Запустим космический корабль, чтоб стерег малыша. Хорошо?
Петрик кивнул головой. Конечно, это же очень просто. В сказочном мире, в котором он живет, есть все, что надо. Пушки против злого Бармалея, добрые львы, веселый доктор Айболит, отважный Катигорошек и ракеты с космонавтами. Одного только не хватает — мамы.
— Когда мама приедет, мы пустим корабль. А мама знает, где продают корабли?
Снова разговор возвращается к тому же запутанному узлу. Савва бормочет «знает» и спешит найти другую тему. Но в этот миг его спасает Анатолий Гринчук, который, широко улыбаясь, идет ему навстречу.
Савва крепко жмет руку Гринчуку и приглашает его к себе, заранее радуясь, что не придется провести вечер наедине с Петриком и не надо будет придумывать тысяча первую сказку про маму.
Но начало было неудачное. Анатолий ущипнул Петрика за щечку и спросил:
— К маме спешим, козаче?
— Мама еще не приехала.
— Вот как! А когда она приедет?
Пришлось Савве поспешить на помощь.
Сколько раз он собирался познакомить Марию с Гринчуком! Вот так закружишься — все некогда, все руки не доходят… Марии было бы интересно с ним поговорить. Сидели бы сейчас втроем, а Петрик играл бы рядом.
Когда Савва впервые шел знакомиться с Гринчуком, он заранее знал, что ничего путного написать не сможет.
Если речь заходит о машиностроительном заводе, в редакции слышишь только одно имя: Анатолий Гринчук. Сто раз уже писали про Гринчука. Иди, Савва, пиши в сто первый раз. И была бы хоть выигрышная биография. А там всего три слова: школа, армия, завод. «О чем я буду писать?» — терзался Савва.
Возможно, то же думал и Гринчук. Савве показалось, что он иронически прищурился. «Еще один корреспондент, еще одна статья…»
— Ну что ж, пишите. Выполняем и перевыполняем. Учимся и ходим в кино. Как в детском садике живем. Да, и на стадион тоже вместе.
Савва посмотрел ему в глаза. Нет, бригадир не смеялся над ним. В его голосе слышалась горчинка. Вообще- то Савва знал — с первой минуты настоящий разговор не начинается. Но тут не ладилось даже обычное первое знакомство, когда ищешь к человеку ключик.
