Высокое небо - Грин Борис Давыдович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Разговор с собой обыкновенно завершался оптимистическим финалом, особенно если удавалось переключиться. Так было и сейчас. Оставалось каких-нибудь двадцать минут до начала торжественного пушкинского вечера в оперном театре. Следовало поторопиться.
Новый галстук пришелся Аркадию Дмитриевичу впору. Оглядев себя в зеркале, он повертел головой, привыкая к свежему воротничку, пригладил волосы, снял с вешалки пиджак. Пригласительные билеты с коричневым оттиском пушкинского профиля положил Нине Ивановне в сумочку.
В зале оперы всегда приходило на память: «Театр уж полон…» Город гордился своим театром, и трудно было припомнить, когда бы он пустовал. Но на этот раз привлек даже не отлично поставленный «Евгений Онегин». Все знали, что в зале будет Чкалов.
Его встретили бурным восторгом, по памяти сличая с известными портретами. Это был всем знакомый Чкалов — широкоплечий, налитой силой, даже внешне отмеченный печатью безудержной отваги. Казалось, что ему стоит усилий отвечать на приветствия, заслуженные прошлогодним подвигом. Он, казалось, был готов совершить нечто необыкновенное прямо сейчас, здесь, в этом сверкающем зале. И когда его глаза пробежали по полукругу балконов, можно было подумать, что он примеряется, удастся ли тут развернуться в лихом вираже.
Так уж получилось, что этот вечер подарил ему случай показать свою удаль. Во время спектакля у Татьяны, склонившейся над письмом Онегину, от случайного прикосновения к зажженной свече вспыхнул парик.
Перемахнув через барьер директорской ложи, Чкалов в мгновение ока очутился на сцене. Благодаря ему актриса отделалась испугом. Спектакль продолжался.
Последняя встреча с Чкаловым была в день его отъезда. Крупными хлопьями шел снег, и тропки, протоптанные вкривь и вкось, превратили платформу перрона в белое стеганое одеяло. Обычная сутолока станции сейчас была полна значения, это будило в душе что-то смутное, похожее на далекое воспоминание, и поезд, тронувшийся после троекратного трезвона колокола, показался таким близким и дорогим, как будто его оторвали от сердца.
Схватившись за поручень, Чкалов выгнулся из вагона, что-то крикнул провожавшим, и свободной рукой крутанул в воздухе параболу. Никто не расслышал его слов, но все поняли — это знак: он облетит «шарик».
Пройдет всего четыре дня, и большое общее горе заглушит эти приятные воспоминания. Весть о кончине Серго Орджоникидзе остро поразит своей внезапностью, отзовется болью. Что-то властное заставит уйти поздним вечером из дома на завод, к людям, с которыми совсем недавно довелось быть в старом доме на площади Ногина.
А еще через день выйдет заводская газета в траурной рамке, и будут в ней такие строки:
«Серго стоял у колыбели нашего молодого завода, беспрерывно заботясь о нем.
Серго приехал к нам в 1934 году, когда еще на заводе шел только монтаж и освоение производственного процесса. Приезд Серго мобилизовал коллектив, влил уверенность в силы, он помог коллективу выполнить и перевыполнить задания любимого наркома. Жесткие сроки, данные Серго, были перекрыты, мотор был освоен и выпущен досрочно. Победе молодого коллектива Серго радовался вместе с нами. Серго был с нами в Москве 7 февраля этого года на товарищеской беседе, после того как правительство вручило нам орден Ленина для завода и ордена каждому из нас.
Слова Серго на этой беседе навсегда врезались в сердце каждому из нас. Товарищ Орджоникидзе дал задание коллективу сделать еще более мощный и надежный мотор.
Этот мотор будет сделан…»
Под этими строками подписи моторостроителей — орденоносцев. И Швецова тоже.
Потом, по предложению Побережского, партийный комитет завода примет решение: новому мотору присвоить марку СО — в честь Серго Орджоникидзе.
ГЛАВА II
«Эдисоновский процент». — Из истории М-11. — Учитель. — После Испании. — Прощай, однорядная звезда! — Озарение. — Гусаров. — Доклад у Сталина. — «Полное понимание и поддержка!»
Каким бы ни было творчество, это всегда преодоление. Человек испытывает отчаянье и радость, видя перед собою далекую звезду — конечную цель. То рывком, то на ощупь, идет он по нехоженой дороге, падает и опять встает на ноги, чувствуя, что падение не причинило боль, а сделало еще выносливее. Но вот осталось позади последнее препятствие. Теперь можно утереть с лица пот и оценить пройденный путь. Тут-то и проявляется истинное существо творца. Одни непременно оценят свое детище высшим баллом. Другие же мысленно пройдут весь путь назад, к истоку, и беспристрастная ретроспектива откроет их взгляду даже самую малую погрешность. Если первые поклоняются богу полупринципов, то вторые — по-настоящему честны и принципиальны.
Аркадию Дмитриевичу приходилось знавать первых. Сам он относился ко вторым.
В молодые годы, еще только делая первые шаги на конструкторском поприще, он построил авиационный двигатель М-8-РАМ. За этим несложным шифром скрывалось гордое имя «Русский авиационный мотор». Двенадцать большеразмерных цилиндров, расположенных по V-образной схеме, давали отличнейшую мощность — 750 лошадиных сил. В двадцать третьем году этот двигатель с полным правом называли сверхмощным. Интересен он был еще и тем, что многие решения оказались новыми и позднее были использованы англичанами в двигателе «Нэпир-Лайон».
Одним словом, машина получилась такая, что конструктор мог быть доволен.
Но одна немаловажная особенность отличала «Русский авиационный мотор»: он имел водяное охлаждение. Собственно говоря, в те времена такого рода охлаждение было принято едва ли не всеми лучшими конструкторами. Но в этом и заключалась загвоздка.
Еще работая над проектом, Аркадий Дмитриевич как-то подумал, что «РАМ» вбирает в себя минусы своих менее мощных собратьев. Удивительно, но, создавая моторы для авиации, конструкторы обращали свой взор не на небо, а на землю, которая успела стать обителью автомобилей. С них и перешла на авиационные двигатели водяная система охлаждения. Вот и «РАМ» не избежал этой участи.
На память приходили блестящие лекции Николая Романовича Бриллинга в Высшем техническом училище. Знаменитый профессор раскрывал перед будущими инженерами сущность двигателя внутреннего сгорания, как пианист раскрывает людям необъятный мир звуков. Но теперь надо было самому выбирать, что приемлемо для земли, а что для неба.
Он был еще молод, чтобы противопоставлять себя авторитетам. Другие осторожничали, дескать, в старой посуде еда вкуснее. Они понимали: первым быть заманчиво, но вовсе не обязательно, лучше повременить, посмотреть, что получится у других. Так безопаснее.
Но Аркадий Дмитриевич верил в будущее авиамоторов воздушного охлаждения. Когда его вызывали на спор, он ссылался на авторитет Жуковского. Он имел на это право, потому что в свое время прослушал цикл его лекций о теоретических основах воздухоплавания. Строго говоря, Жуковский не касался вопросов моторостроения, но он настойчиво подводил своих слушателей к необходимости облегчения воздухоплавательного аппарата. И как раз воздушное охлаждение давало такую возможность.
Мысль о двигателе, который отвечал бы перспективным инженерным принципам, зародилась еще в то время, когда шла напряженная работа над «Русским авиационным мотором». Когда она окончательно созрела, появился знаменитый М-11. Впрочем, легко сказать — появился.
Великий маг техники Эдисон заметил однажды, что труд изобретателя — это девяносто девять процентов пота и один процент творчества. Но он же уточнил, что этот один процент важнее всех прочих.
Работая над первым своим двигателем воздушного охлаждения, Аркадий Дмитриевич полностью отдал ему и «99» и «1». Он познал силу озарения, когда даже маленькое открытие — не просто открытие, но своеобразный ключик к новому секрету. За тем секретом — другой ключик, к новому открытию, а дальше — третий, и все они даются в руки легко, как по волшебству. Только не ошибись, какой ключик к какому секрету.
