Люди, которые всегда со мной - Абгарян Наринэ Юрьевна (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

– Где документы на квартиру? – заглянула в спальню Вера.

– Ты думаешь, мы сюда вернемся?

– Не знаю. Я просто собираю все бумаги.

– Видела квартиру Софьи Амирамовны?

– Видела. Только не надо об этом сейчас.

– Хорошо, дочка, не будем.

Марья достала из ящика стола документы на квартиру, протянула Вере:

– Нужно отнести их Алимовым.

– Зачем?

– Мы больше не вернемся. Я хочу, чтобы квартира осталась им.

Вера колебалась с минуту:

– Как скажешь, мама.

Они поднялись на пятый этаж, поскреблись в дверь. Открыл Джаббар – седой, растрепанный, в старой, растянутой майке, в шлепках на босу ногу. Он ахнул, посторонился, пропуская их в квартиру, поспешно захлопнул дверь. Повернулся к Вере, хотел ее обнять, но замешкался, растерялся.

– Здравствуйте, Джаббар-киши.

– Ассалям аллейкум, гезал-гыз [25].

Джаббар пожал Верину протянутую руку, потом привлек ее к себе, обнял. Прошептал на ухо:

– Дочка, мне стыдно глядеть тебе в глаза.

– Мне тоже, – хрипло отозвалась Вера.

– Как ты сюда приехала? А если бы тебя кто-то узнал?

– Это неважно, Джаббар-киши. Я за мамой приехала.

– А наша Гюльназ в больнице, – неловко перевел тему разговора Джаббар. – Вот-вот родить должна. Бэла осталась с ней, а я домой приехал – чего-нибудь приготовить. Проходите, что же вы в прихожей стоите!

– Джаббар-киши, времени мало, нам уезжать пора, – замялась Вера. – Иначе опоздаем на автовокзал.

– Я доеду с вами. Провожу. За квартиру можете не беспокоиться, никого туда не пустим. Потом, когда все уладится, вы вернетесь. Мы будем вас ждать.

– Джаббар Русланович, как раз о квартире я и хотела с вами поговорить, – шагнула вперед Марья. – Пусть туда Гюльназ заселяется. Я хочу, чтобы в моей квартире жили люди, которых я люблю.

– Марья Ивановна, я даже слышать об этом ничего не хочу. Дайте мне буквально минуту – одеться. Я поеду с вами на автовокзал.

Он поспешил в спальню, приговаривая на ходу:

– Всё уладится, я знаю. Всё забудется, и вы обязательно вернетесь. По-другому и быть не должно!

Когда, переодетый и наспех причесанный, он вернулся обратно, прихожая была пуста. На телефонном аппарате лежали документы на квартиру, а в воздухе витал легкий запах валерьянки. Джаббар выскочил из квартиры, побежал, тяжело топая, вниз по ступенькам. Выскочил из подъезда, окинул быстрым взглядом двор. На деревянной скамейке, по-мужски широко расставив ноги и упершись локтями в колени, сидела соседка Карима.

– Ты не видела их? – крикнул он.

– Видела. Только что уехали. Так удачно сложилось – вышли из подъезда – и сразу трамвай подъехал.

Карима тяжело поднялась, заковыляла к подъезду. Остановилась рядом с Джаббаром, протянула ему руку:

– Помоги мне дойти до квартиры, ноги не идут.

Джаббар перекинул руку старой Каримы себе на плечо, обнял ее за талию.

– Пошли, ай хала.

– Хоть бы смерть сжалилась надо мной и забрала, чтобы я не видела всего того ужаса, что творится кругом! – выдохнула Карима.

Автобус ехал по шоссе, загребая скрипучими дворниками капли колючего дождя. Вера сидела у прохода, немного боком, поставив на колени сумку с вещами, так, чтобы отгородить спящую Марью. Добрались они до автовокзала без приключений, никто внимания на них не обращал. Город практически вымер – люди предпочитали отсиживаться по домам, детей во дворы не выпускали. Кировабад выглядел таким тихим и умиротворенным, что, если бы не оцепленный русскими солдатами стремительно пустеющий армянский квартал, можно было бы подумать, что ничего и не случилось. Погромщиков разогнала наконец-то проснувшаяся милиция, разогнала – но никого задерживать не стала. Поговаривали, что за погромщиками стояли большие люди, и что беспорядки были спровоцированы сверху, чтобы отвлечь внимание от митингов, а митинги с требованием независимости от Москвы теперь случались часто, чуть ли не каждые выходные. Водитель автобуса, забирая билеты, поинтересовался, кто они.

– Русские, – отозвалась на азербайджанском Вера.

– Муж тоже русский?

– Нет, азербайджанец, – она старалась не отводить взгляда, чтобы не вызывать подозрений, – должны были на машине за мамой приехать, но он приболел. Пришлось мне на автобусе ехать.

– Вовремя ты ее забираешь. Пусть поживет какое-то время у тебя. В городе небезопасно.

– Да, вовремя, – Вера пропустила Марью вперед, пошла следом, – мы сядем сзади, там вроде не так шумно, как впереди.

– Сзади как раз шумнее, – отозвался водитель.

Вера сделала вид, что не слышит его. Она довела Марью до крайних левых сидений – их труднее было разглядеть с входа, усадила у окна. Вытащила из сумки вязаный жакет, накинула ей на ноги.

– Мам, ты как?

– Нормально, дочка. Устала только. Очень.

– Может, поспишь?

– Постараюсь.

Марья завозилась, устраиваясь удобнее в скрипучем, продавленном автобусовом кресле, прислонилась виском к оконному стеклу, закрыла глаза. Вера хотела задернуть шторку, но потом не стала – вдруг завешенное окно вызовет у кого-нибудь подозрение. Могут и камнем кинуть, и выстрелить. Лучше не надо.

Слева, через проход, сидели двое стариков – муж и жена. Она вежливо поздоровалась с ними, осведомилась об их здоровье. Старики с большой охотой дали втянуть себя в беседу. Долго и подробно рассказывали о детях и внуках, расспросили Веру о ее семье. Вера ответила, что родилась в Кировабаде, вышла замуж за азербайджанца, живет в приграничном селе Алябайли, преподает в школе.

– Сколько детей? – поинтересовались старики.

– Две девочки. Айгуль и Гюльназ, – складно врала Вера, – вот приехала за мамой, везу ее к себе, давно с внучками не виделась.

Рассказывала чуть громче, чем полагалось, чтобы слышали другие пассажиры автобуса.

Автобус тронулся вовремя, минуту в минуту. Вера сидела с поникшими плечами, теребила ручку сумки. Мимо проплывал город ее детства, знакомые улочки, высоченные, в несколько человеческих обхватов, подпирающие макушкой небосвод чинары, шумная, вся в пенных завитках волн, Гянджа. Вера ни разу не повернула головы к окну – ей нечего было ему сказать, городу своего детства, Кировабад словно выжгли-вымарали из ее сердца, и единственное, что не давало ей покоя, – это могилы, которые она навсегда оставляла здесь, в этом разом отвернувшемся от нее крае.

Оставались Мелькумовы – Лилька, Анна Николаевна, Игорь Мовсесович. Вере было семнадцать, когда они погибли – ехали на свадьбу в Шушу, да так и не доехали, водитель машины не справился с управлением, и на горном серпантине сорвался вниз, в пропасть. В день похорон во дворе армянской церкви собралось много народу, мужчины хмуро обсуждали происшествие, женщины плакали. Небо густело на глазах – ясное с утра, к полудню оно набухло рыхлыми облаками и одышливо нависло над городом. Стелилось низко, по самым крышам. Потом внезапно затихло, словно призадумалось, и закрутилось причудливой раковиной над крестом Мец Жама.

– Недобрый знак, – ткнула корявым пальцем вверх старуха Шахназарова, – таким я небо видела лишь однажды – пятьдесят лет назад, когда случилось страшное землетрясение.

– Ба, не трави душу, и так тошно, – одернул ее младший внук.

– Володя-джан, да разве я со зла? Я говорю, что даже небо скорбит о том, что случилось.

Иногда Лилька снилась Вере. Шептала, словно заговаривала, улыбалась – безмятежно, ласково, нежно. Вере ни разу не удалось разобрать ее слов, но в ее снах у Лильки всегда было такое ясное, такое светящееся лицо, что Вера просыпалась как в детстве – мгновенно, в предчувствии праздника, словно в соседней комнате тебя ждет наряженная елка, а под ней – подарки. И тебе надо бежать, путаясь в длинном подоле ночнушки, туда, где переливаются гирлянды и стеклянные шары, где пахнет сладким и хвойным, и где на толстых еловых лапах покоятся хлопья невзаправдашнего, ватного, но такого уютного снега.