Том 4. Творимая легенда - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Сквозь легкий дым и пепел вулкана так багрово светит солнце. Твоя белая одежда, Ортруда, вся пламенеет как багряница.
Образы убитых и умерших опять вставали в душе королевы Ортруды. Больно и горько ожили воспоминания дел порочных и жестоких. Какая грусть!
— Мы несчастны и порочны, — говорила королева Ортруда, — и земля наша залита кровью. Но придут иные поколения, — на земле будут жить счастливые, чистые люди.
Утешающая мечта, тебя зовут настойчиво, тебя творит печаль!
— Они придут, эти счастливые, чистые люди, — сказала Афра, — только потому, что мы живем. И они будут такими, какими мы их воображаем, потому что это наша воля хочет воплощения нашей мечте.
Радостно развивая радостное оправдание зла и несовершенств нашей жизни, говорила королева Ортруда:
— Так, Афра, это верно и радостно. Всю звериную злобу первобытной, дикой земли мы изжили, а тех, кто приходит после нас, мы, хотя и злые сами, увлекаем в наше устремление от зверя к божеству. Жестокую нашу душу мы преобразим в дыхание ароматов, потому что смрад наших дел сгорит в огне наших непомерных страданий.
— Все, что мы можем дать будущим, сказала Афра, — это наша суровая и прекрасная работа, подвиг нашего устремления.
Королева Ортруда сказала с мечтательною улыбкою:
— О чем я мечтаю всегда, это о воспитании суровом и прекрасном.
— Путь сурового и прекрасного воспитания один, — сказала Афра, — в простодушной телесной наготе.
— В моем Лакониуме, — говорила Ортруда, — мальчики и девочки будут жить вместе, всегда нагие, как первые люди в раю. Кардинал жестоко упрекал меня за это.
Афра улыбнулась презрительно и сказала:
— Он не может и не хочет понять, что земной рай не в прошлом, а в будущем человечества. Нагие отроки и девы будут невинны и простодушны, как первые люди в раю, и нагота их будет целомудренна.
— Рай — сад, насажденный людьми, — тихо сказала королева Ортруда.
Солнце коснулось мглистой черты горизонта. Багровым и унылым стал его догорающий свет и грустные наводил мысли. Королева Ортруда призадумалась. Спросила:
— Афра, а что мы скажем, если в их душах зажжется страстность? И если сладострастие затлеется в их крови?
— Разве это страшно? — сказала Афра. — Я верю в целительные силы природы. Пусть сладострастие и похоть зажгутся, когда придет жестокая, страстная пора. В жестокости истощится сладострастие, суровое станет радостным, и, истощаясь в жестокости, само себя умертвит сладострастие. Разум человечества, вечно ведущий его вперед сквозь мрак и облак дымный к незакатному свету Истины, верховный Разум, которому мы поклоняемся и служим, светозарный и благостный, говорит нам, — и не ложно его слово, — что экстазы пламенные есть и будут для очищений человека.
Опять обрадованная слушала Афру королева Ортруда, и опять милая в ее душе зажглась мечта, и радостная.
— Как прекрасен Астольф! — мечтательно сказала королева Ортруда.
Жестокая! Она и не знала, какою болью сердечною ужалили эти слова Афру, так утешавшую ее в этот мглисто-тихий вечер.
— Ты любишь, Ортруда, этого мальчишку? — спросила Афра.
Голос Афры был сурово-жесток, и ревнивая злость зажглась в ее глазах.
— Люблю, — сказала Ортруда. — Люблю так, как еще никого никогда не любила. Словно полюбила в первый раз, и в первый раз узнала, что значит любить. Но почему ты так опечалилась, Афра? Почему ты спросила меня об этом таким гневным голосом? Почему так бледно и сурово твое лицо?
Афра молчала. Ревнивые слезы блеснули на ее ресницах.
— Ты ревнуешь? — печально спросила Ортруда. — Какая же ты глупая, Афра! Ведь я же и тебя люблю. Разве чувство наше не свободно? Разве, душа у нас не широка, как мир? И даже больше мира она и вмещает в себя все творимое ею по воле. Я люблю тебя, Афра. А ты меня любишь?
Королева Ортруда нежно склонилась к Афре, и целовала ее жаркие щеки, ее влажные от слез глаза.
— О, милая Ортруда, как я люблю тебя! — воскликнула Афра.
И целовала руки и лицо королевы Ортруды. И к ногам Ортруды склонилась Афра, милые лобзая стопы.
Солнце скрылось; быстро темнело. Бесшумно и внезапно, в белой одежде пажа, подошел к ним Астольф. Он бродил задумчивый и грустный по аллеям, где сумрак сгущался, и увидел королеву Ортруду и Афру только тогда, когда подошел к ним совсем близко.
Увидел Астольф их поцелуи, слова любви услышал. И убежал, ревниво плача, и звук быстрых ног его по песку дорог был подобен плеску и шороху легких волн на песчаном берегу морском.
Недолго наслаждался Астольф счастием любви. Испуганный страстными ласками королевы Ортруды, отравленный легкими дымами далекого вулкана, скоро затосковал Астольф.
Нежность королевы Ортруды к Афре постоянно распаляла его тоску. Астольф зажегся жестокою ревностью. Он вспомнил тот разговор с Афрою, когда она говорила, что любит королеву Ортруду.
Ревность, преждевременная любовь, угрызения совести — все эти фурии терзали страстного мальчика.
Убитая им графиня Маргарита Камаи не давала теперь покоя Астольфу. Иногда по ночам она приходила к нему, — стонать на пороге комнаты, где он спал.
Иногда Маргарита легкою тенью скользила мимо Астольфа в темных переходах древнего замка, зыбким смехом дразнила Астольфа и говорила ему:
— Зачем же ты убил меня? Королева Ортруда тебя разлюбила.
А королева Ортруда все сильнее с каждым днем чувствовала в себе влечение к Афре. И отрадные слова великой нежности были наконец сказаны.
Чувства Астольфа к Афре двоились: он ненавидел Афру за то, что ее любит Ортруда, — но и любил Афру, потому что и Ортруда ее любит, и еще потому, что в самой Афре было для него какое-то очарование.
Картина, изображавшая Астольфа, была окончена.
— Тебе нравится, Астольф? — спросила королева Ортруда.
— О, да! — воскликнул Астольф.
— В этой картине есть большой недостаток, — сказала Ортруда.
— В ней нет никакого недостатка! — возразил Астольф. — Она прекрасна.
— В самом замысле картины есть недостаток, — говорила Ортруда. — Юному мечтателю недостает девы. Я напишу вас обоих, тебя и Афру.
На другой день Астольф и Афра стояли в том же уединенном саду королевы Ортруды, — перед юным мечтателем явилась первозданная дева, улыбалась ему, и он смотрел на нее нерешительно и робко, потому что она звала его от его мечтаний к неведомым ему творческим совершениям. Он был более удивлен и восхищен, чем обрадован, — прекрасна была первозданная дева, но что-то в ее взорах страшило.
Смуглое тело Афры восхищало Ортруду еще более теперь, чем тело Астольфа. Оно было законченнее, совершеннее. Астольф понимал это и томился ревностью.
— Смотри на нее, как влюбленный, — сказала ему королева Ортруда.
Астольф отвечал досадливо:
— Я в нее не влюблен, — она толстая.
Афра смеялась, и смех ее досаждал Астольфу.
— Ты ошибаешься, Астольф, — сказала Ортруда, — правда, она не такая тонкая, как ты, но ведь она не мальчик.
Ортруда сказала Афре:
— Завтра утром приди одна. Я задумала еще картину, где ты одна будешь мне моделью.
— А как же эта картина? — спросил Астольф.
— Кончу, не бойся, — улыбаясь, сказала Ортруда.
Астольф ушел опечаленный.
Ортруда была с Астольфом в этот вечер очень ласкова. Но Астольфу казалось, что это из жалости.
Опять был вечер, и снова трава и земля стали багряны. Погруженный в грустную задумчивость, тихо и одиноко шел Астольф по тенистым аллеям дворцового сада. Мглисто-золотое солнце склонялось к далекому шуму волн. Багряная мгла разливалась в сумрак сада. Воспоминания о ночном убийстве опять горько томили Астольфа. Чей-то докучный голос, скучный и однозвучный, шептал за его спиною:
— Зачем же ты убил бедную Маргариту? Ортруда тебя разлюбила.
Чьи-то легкие шаги чудились Астольфу, — он оборачивался, но никого не было. Неприятно-резкий крик какой-то птицы преследовал Астольфа. Астольфу казалось иногда, что он опять слышит за собою предсмертный хрип Маргариты.
