Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна (читать полную версию книги .txt) 📗
- Ну нет, - вскричал Илья, - это софистика! Одни таланты, а другие жалкие одноклеточные!
- Но ведь все на Земле несет частицу Божественного волеизъявления. Может быть, она таится в сердце каждого одноклеточного? И самый жалкий, на ваш взгляд, человечишко чувствует и понимает мир так же глубоко, как и вы?
- Глупость! У вас отсутствует всякая логика! - безапеляционно заявил Илья. - Вы прекрасно знаете, что нельзя сравнивать - как его! - он щелкнул пальцами, - - тупицу Николая, занятого обустройством золоченых сортиров, и меня! У него нет даже минимального образования!
- Но у него есть сердце!
- Кому нужно его сердце? Сентиментальность! - саркастически рассмеялся Илья. Ему стало очевидно, что тут какая-то чушь.
- Вы полагаете, чтобы понимать людей, нужно образование? - ничуть не смутившись, спросил Вадим.
- Безусловно!
- Значит, люди без образования не понимают ни как устроен мир, ни что нужно человеку для счастья?
- Совершенно верно!
- Любопытно! Тогда как, скажите пожалуйста, люди, создавшие первую школу, поняли, что человеку нужна школа? Ведь они сами были без образования.
- Это противоречит здравому смыслу!
- Вот как.
- Хорошо, вы меня поймали на слове. И все-таки для великих достижений сердце не имеет значения. Женская позиция и отсутствие логики! - заметил он, нимало не смущаясь, что проявил замечательную непоследовательность. - Я всегда непреклонен в своих поступках. И справедлив! Может быть, это кажется слишком жестким... - Илья старался понять, что думает о нем Вадим.
Чувствовалось, что, с одной стороны, он, конечно, потешается над этим "тюфтей", неспособным не только разобраться с полоумной женой, но также брать то, что плывет в руки, над этим хиляком, неизвестно о чем печалющимся, вечно с дурацким взглядом куда-то в пространство, где ничего в сущности нет. Мечтатель? Нет, гораздо хуже. С другой стороны, есть в его рассуждениях что-то мягкое и твердое одновременно, какое-то, безусловно, глупое понимание, но свое и такое, что ему не страшно рассказать и самое тайное, потому что ведь наверняка не осудит, хотя, наверное, не согласиться. Но ведь это от него и не требуется.
"Что же, все-таки, в нем притягательное, почему ни с одним болваном у меня нет поползновения обсуждать мои идеи? С дураками-то сколь хорошо! А этот, кажется, и не дурак - а вот и не легко", - думал Илья, быстро раздражаясь.
- Вы на меня смотрите и думаете, что я подпрыгнуть выше себя захотел, за волосы себя поднять, как Мюнгхаузен. - Илья испытующе смотрел на Вадима, и у него на секунду возникло желание заставить его почувствовать боль, например, рассказать ему, как по- семейному прихлопнули они с Валентиной ее мамашку, но он сдержался. - Осуждаете меня?
- Совсем не осуждаю...
- Не осуждаете? Я не похож на вас! И жизнь у меня по-другому идет, и люди мне другие нравятся, а ваше отношение я не признаю и не разделяю.
- Потому не осуждаю, что вы такой же, как остальные, - сказал Вадим мягко, а у Ильи дернулась щека. - И как все, вы имеете право на собственную жизнь и собственные мысли. Ваши мысли подходят для вас - они правильные для вас. - Вадим волновался и сам чувствовал, что не надо бы ему говорить это, но остановиться не мог. - Сегодня вы думаете одно, а говорите другое, а завтра будете говорить и думать третье и четвертое. И делать всегда разное. Кто может за вас сделать выбор?
Он встал и пошел в дом, гость за ним. Илья буркнул что-то, потом сказал с юмором:
- Понял! Под Карамазова сечете, под Алешку! - он даже поперхнулся от радости.
- Не секу, - ответил Вадим спокойно. - Мы не похожи. Алеша людей любил, а я не люблю.
- ?
- Очень трудно все человечество любить, люди зло друг другу делают.
- Что я слышу?! - изумился Илья - Вы же всех оправдываете!
- Человека понять можно, у каждого собственное видение мира, и каждый худо-бедно управляется с жизнью. Но когда люди собираются в общество, в толпу, это общество живет по невидимым нам и дурным законам.
- Что из этого следует? - наивно спросил Илья.
- То, что я неправ. Если люди бессильны изменить течение жизни, хотя бы и в малом, хоть и всей массой своей, как я могу осуждать их за ошибки. А если осуждаю... нет во мне любви. Много надо сделать шагов, чтобы принять людей в свое сердце. Иначе бесплодие, пустота... Помните: "И море, и Гомер все движется любовью..."
Рассеянно, мрачно слушал Илья. При последних словах Вадима он, еле сдерживаясь, желчно процедил:
- Вы философ... "движется любовью"... А как у вас с ней дело обстоит? вдруг спросил он с развязной фамильярностью.
Вадим уставился, не понимая.
- Вы кажетесь безобидным и битый час стараетесь сбить меня с толку. А я к вам не за тем пришел, между прочим!
- А зачем вы ко мне пришли?
Илья вскочил и забегал по комнате, размахивая руками. Вдруг он подбежал к Вадиму и, заглядывая в самые глаза, заговорил с нетерпением:
- Вы любите поговорить о всепрощении, о высокой любви. Вы - хороший, еще бы: какое сердце золотое. Я угадал вашу игру! - ожесточенно закричал он. - Это все маска, а под ней вы скрываете истинное лицо! И намерения у вас в точности, как у всех! Я для того и пришел, чтобы в вас разобраться. Ведь так и знал, что отгадаю! Заранее был уверен!
Вадим смотрел зачарованно.
- Теперь мой черед о любви потолковать. Хорошую девочку вы себе отобрали, философ!
- Ах ты Господи! - выдохнул Вадим.
- Что? Угадал? Поймал я вас! Хорошо парить в облаках, но своего не упускать!
- Странно вы меня поняли...
- Абсолютно точно понял! Будете колоться?
Вадим пожал плечами. Его спокойствие разъярило Илью:
- Со всемирной любовью Ваньку валяете!А девочку из стойла увели!
- Да какую девочку?!
- Ту самую, что любит вас без памяти - Светку мою!
Вадим открыл рот и неуклюже сказал:
- Там, кажется, пустяки были?
Новая глупость остервенила Илью:
- Пустяками занимались?! Я не забыл пощечину! - взвыл он и кинул Вадима к стене. В следующую секунду стремительно влепил ему несколько болезненных ударов в живот и по колену. Вадим охнул, присел и, распрямляясь, попал Илье в нос. Сильно брызнула кровь. Илья качнулся, схватившись обеими руками за лицо и по-бабьи жалостливо взвизгнул. Вадим сгреб его в охапку и поволок к двери. Испуганный видом собственной крови, Илья повис грузным кулем, харкая и скребя башмаками по полу. Вадим дотащил его до порога и выкинул на траву.
* * *
Поздним вечером Вадим вышел на улицу.
Ветер волнами подгонял тепло, влажными воронками высасывая лужи, целуя их легкими губами, и его нежность была мучительна. Сладость мокрых цветов наполняла рот, блаженной грустью выступая на глазах. Цветы пахли, а голуби в изнеможении ворковали под крышами. Их неистребимые голоса заполняли притихшее пространство. Казалось, эти звуки одурманивают воздух, завораживая обезлюдевший мир и в нем: продернутые влагой кусты, ознобом всполошенные деревья, раскисшие плиты асфальта и подурневшее небо. Тягостная и зовущая голубиная песнь огорчала все больше, ибо нет ничего печальнее на свете, чем страсть, оставленная без ответа. Голова Вадима переполнилась нежными звуками, и, тогда, тревожная мякоть ветра, исслезив потоками глаза, тихо приподняла его и понесла.
Потеряв вес, забыв о дороге, он поднялся выше, прикасаясь к набухшим цветам на верхушках кустов, мимо макушек высоких эвкалиптов, теряясь в глубокой синеве гаснущего неба.
"Так я летал во сне, - подумал Вадим, - мягко поднимаясь с земли прямо вверх". Внизу безлюдно, только один пес, случайно поднявши морду, разглядел его, придушенно подвыл и бросился в дом. Его повлекло в сторону от знакомых мест. Подгоняемый сильными потоками, он набирал высоту. Дома слились в пеструю мозаику, размеченную гирляндами переулков. Решив, что это грезится ему, Вадим перестал волноваться и перевернулся на спину. Глубокая тишина наполнила его. Этот покой был отсутствием времени, оно больше не происходило вокруг. Глубина погружения нарастала, и, вот, полная остановка поглотила его. И только его мысль об этом имела протяженность.
