Отреченные гимны - Евсеев Борис Тимофеевич (читать книги .TXT) 📗

И здесь подошел час мытарства блудного. С тайной тоскою и смутной болью ангелы покинули испытуемого вновь.

Свет преступно узкий, свет по краям, как застиранное полотно, легко сминаемый, обтек испытуемого тончайшей материей. И очутился он на безобразно толстой, кинутой поперек широченного топчана перине. Грязно-серая и жестко колющая, взбитая, как сорное облако, перина тут же облегла его "тонкое" тело. Сплевывая мелкий куриный пух, он вскочил на ноги, разгляделся. Наискосок от него, грубо вылупившись из тюремного сумрака, на такой же высоко взбитой - но почище - перине, восседал в рогатой кике князь блудного мытарства. Был князь одет в смердящую, окропленную кровавой пеной хламиду, заменявшую ему багряницу властителя. Рядом с князем головой вниз болтался в воздухе - как дерьмо в проруби голый, коричневый бес-порученец. С омерзением глянул князь на испытуемого, сердито надул свои яично-желтковые, крупно посеченные порохом щеки. Так, однако, ничего и не сказав, сухо-злобно щелкнул он волосатыми крепкими пальцами. И сейчас же на перину с низенького, потолком закопченным нависшего неба упала гадкая сколопендра, за ней другая, третья, двадцатая.

Вслед за сколопендрами пало на перину и несколько каракуртов, а вдогон им - с десяток отвратно шевелящих полупрозрачными щупальцами фаланг. Тут князь с порученцем исчезли, каракурты с фалангами затерялись в складках перины, а на топчан, вместо всей этой пакости, сошла, гордясь розовым пупком и хвалясь желудевыми сосочками, нагая женщина. В бритый лобок ее был вжат горькопахучий ореховый лист, а в руке она держала готовый брызнуть соком красный, разрезанный пополам гранат. Вслед за белокурой, широкой в бедрах женщиной соскочила на топчан и другая: посмуглей, потоньше. Все естество испытуемого потянулось к ним, к обеим: к тяжко-медленной первой, но и ко второй - вертлявой, резкой, задорно подпихивающей локотком в бок. Он встал, расправился, ступил вперед...

И от этой двойной тяги, от двойного этого вожделенья лопнул и разодрался в лоскуты пах его, а все прятавшиеся до того в складках перины фаланги и сколопендры кинулись к нему в ноги, стали въедаться в дымящие свежей кровью срамные части тела. Уже падая навзничь, на остро колющую перину, увидел испытуемый: под отворот распахнутой рубахи, прямо к соску его ползет черный, с изумрудным хвостом скорпион. Он хотел сбить скорпиона щелчком, сдуть его воздушной струей, но не смог, хотел пошевелить руками, но они даже не вздрогнули. А тем временем скорпий, заламливая хвост выше, круче ударил лежащего шипом в сосок. И от скорпионьего удара разорвалась грудь испытуемого, а от вида ставшего влажным и алым нагло-членистого скорпионьего тельца, треснуло пополам его сердце. И глаза лопнули тоже: потекло из них жгучее, расплавленное стекло.

Но и потухающим зреньем, но и убывающим осязаньем успел уцепить испытуемый: составив себя из двух разрубленных пополам прелестниц - белый верх, черный низ - ложится на него сверху гибкий воздушный дух.

- Я - бес Пуполобок! Я, я теперь твой хозяин! Сверху я - пупо. Снизу лобо! Пупо-лобо! Лобо-пупо! - шипел гадкий дух.

И от такого трансвеститского издевательства над человеческой сущностью разорвалась на месте блудном душа испытуемого. И потянули бесовские сквернящие осязанья, вкупе со страстными прикосновеньями гадких членистоногих, клочья лопнувшей души его вниз: в гехинном, в гадес!

Кувыркаясь, падая, проламывая темечком хрусткие слои неба, понял вдруг испытуемый тайный смысл блудного мытарства. И был этот смысл до безумья прост: намеренно блудящее тело неотвратимо приведет и к блуду души! А стало быть, в конечном счете, - и к вечной ее смерти. Блуд ведь не только понял он - с женщинами бывает! Разлит он в склонности к изгибам карьеры, в желании поудобней "лечь" под встречаемых в жизни чиновников, в мерзком и необузданном стремлении к совокуплению с неживыми идейками, с полудохлыми сущностями, с мертвящими вещами...

Грубо мучаясь таким упрощенным пониманьем, стал готовиться испытуемый к великим казням и нескончаемым измывательствам гехиннома.

Однако вместо гехиннома - провалился он в сонное небытие. Потому что и на сей раз выкуплен был у бесов молитвой, поданной с земли вспомнившей о нем с любовью женщиной. Но и эта молитва кратенькая была ангелами услышана, была зачтена!

Душа и кровь

Тебя нет, душа?

Ты испарилась, исчезла? Может, и не существовала вовсе? Называющий тебя - называет пустоту, обман, зияние? Или ты все же есть? Существуешь одновременно и как нечто общеогромное, и как малое, единичное, частное? Существуешь и пособляешь нам, "запитав" своей энергией все сущее: и человека, и ширь океанов, и околоземные пространства, и лунный влажный свет, и пустые донца земных равнин? И от такого энерговоздействия становишься величавей и мощней сама и вновь - как исполин-архитектор, перекраиваешь человеческие сообщества, материки, города, ландшафты, вдувая в них по пузырьку жизнь высшую, жизнь иную?

А ты, Россия? Ты есть или тебя нет уже? Куда запропала ты в последние десятилетия и где искать тебя, о неизъяснимая страна? А может, мы неправильно исчисляем тебя и определяем? Может, языковые твои границы, географические и духовные твои очертанья нам недостаточно известны? Тогда... Тогда хоть на краю листа надо немедленно вычертить контур другой от многих себя скрывающей - страны. И там же записать: нет, Россия, о нет! Ты не птица и не возок, влекомый ленивым коренником и глядящими на сторону пристяжными! Ты не катишься колесом кровавым к прогрессу и не регрессируешь! Ни от кого не отстаешь и никого не обгоняешь, не летишь в бездну и не задыхаешься подводной лодкой на илистом дне! Твои качества и движенья твои - иные. Нелинейны они и непоступательны, трудноуследимы и сверхэволюционны. Потому что ты сама и есть оболочка для одной из частиц мировой души. И этой-то мировой, всеобщей души в тебе, Россия, - немерено! Больше, больше ее, чем для жизни "нормальной" надо. Даже и жить "по-современному" такой излишек души мешает. Потому как провозгласил современный мир: Бог, совесть, душа - не нужны, избыточны! Однако ж есть места, где это пока не так. И одно из мест таких последних - Россия. Потому-то говорить о душе и не говорить о тебе, Россия, - бессмысленно. Даже и тогда, когда сама ты о душе и о Боге забываешь...

То, что сказал заведующий отделом науки Ника Каркавцев, враз смяло и опрокинуло все нелепинские планы, повытряхнуло из него и мысли о душе:

- Только что позвонили и передали: умер Александр Мефодьевич.

Затем, по словам Каркавцева, телефонный голос надолго угас, Каркавцев даже подумал: звонивший отключился. Однако, после паузы, телефон заговорил вновь: "Умер - сегодня. Утром, в девять сорок. Его специально вывозили за город". Последние слова говоривший подчеркнул особо. Затем добавил: "Действуйте сообразно крайним обстоятельствам. Времени на проверку сообщения у вас нет".

Нелепин отослал всех, сидел в полутемной комнате один, ковшами глотал нахлынувшую печаль, думал, досадовал, вскакивал, садился. Мысли, однако, шли слабенькие, вяло разбросанные. Нелепин понимал: надо спешить, но и спешилось как-то туговато, через силу. С момента задержания Ушатого он все время выстраивал свои действия. Твердо знал одно: бросать программу нельзя, отдавать кому попало - тоже. И хоть к науке отношения не имел - понимал: сейчас кроме него дела этого никто не вытянет! Дурнев ненадежен, слаб. Ученые - разобщены, подавлены. Только сам, один! Надо просто переждать, пока все в Москве угомонится, появится власть, которой такие программы небезразличны. Вот тогда всю информацию можно на место и вернуть. Для того Ушатый его на президентское место и ставил!

"А если и меня, как Ушатого, хлопнут? Или как-то информацию из головы повыковыряют? Надо ли сообщать про Мефодьича Долгатову? Не надо! Он и так все знает. Может, и сам ручки приложил. Тогда конец! Надо найти прикрытие. Где оно? Ушатый нашел бы. Может, Волжанск? Зистер прикроет? Да, да, Волжанск!"