Тщеславие - Лысенков Виктор (книги бесплатно полные версии txt) 📗

Но уже когда пришло время писать разные анкеты, он просто не мог обойти вопрос о матери, тем более, что она была жива и здорова, осталась жить в Башкирии, откуда отец с новой женой ухеал в Среднюю Азию. Он спросил отца что послужило причиной развода. И отец вдруг занервничал (что-то он все же не скажет никогда даже сыну. Наверное, вместе со всеми недостатками, которые были у матери, Элла Петровна, которая была на десять лет моложе и отца, и матери, покорила отца еще молодой плотью, наверное, страстью, ну и любовью, конечно. Но обо всем отец не будет же говорить с сыном! В недоговоренносях часто и кроется вся правда). Отец долго забивал свой мундштук сигаретой, закурил и сказал ему: "Знаешь, в жизни мужчины женщина играет огромную роль. (Старый Ашурали скажет все это ярче и точнее). Скажу тебе одно: если бы я сразу женился на Элле Петровне, то кандидатскую защитил бы не в сорок пять. Когда в стране началось повальное увлечение наукой, она сказала мне: "Не защитишься - будут над тобой командовать молодые. И дело даже не в зарплате". Вот так я в сорок два года сел за диссертацию и ворок пять защитился. Это все - старые разработки применительно к новым технологиям. Давно бы защитил и докторскую. Да теперь надо новые идеи опрабировать на практике. В нашем институте перспективных направлений не разрабатывают. Мы сейчас изучаем влияние НРВ на урожайность. Это, по-моему, чистый бред. Я даже Хрущеву об этом писал. Но нужно лет пять опытов, чтобы получить отрицательный результат. Будет уже не до диссертации". Отцу тогда было уже пятьдесят три, и к этому времени все главное в жизни Сергея уже свершилось. Он уже с холодным прищуром читал стихи модных поэтов, видел игру и конъюнктуру в них и угадывал собственные амбиции в какой-нибудь тарабарщине типа "уберите Ленина с денег". Ловкие ребята: знают все - и сколько шагов до Мавзолея, и про Братскую ГЭС. Устроились... Он понимал, что в занятии наукой стремление устроиться более скрыто, чаще всего - даже не разлчимо, хотя многие рвались к защите всяких экономических диссертаций, чтобы стать начальниками на фабриках и заводах, пробиться в министерство или какой-нибудь институт - лучше чисто научный, например, НИИ Госплана и до морковкиной завязи решать там глобальные вопросы всякой координации и кооперации, создания комплексов и промышленных регионов. Причем, какой-нибудь новый генсек мог повернуть руль влево или вправо, и тогда тематика всех этих НИИ менялась, начинали рассчитывать, как замечательно работается при совнархозах и сельских райкомах партии. Этих было видно - и по сытому беззаботному виду, по одежде (у кого же из Госплановского института нет дорожек на республиканскую оптовую базу, а еще лучше - базу Потребсоюза, куда поступали по обмену на дары юга из развитых стран не только радиоприемники и магнитофоны от "Сони" до "Телефункена", но и такие шмотки, в существование которых простые смертные не догадывались. Эти ученые по совместительству читали лекции о новых и новейшх направлениях в экономической науке, писали статьи в газеты и журналы (везде им платили по верхней планке и за гонорар в журнале "Коммунист" вполне можно было купить не только костюм, но и туфли с галстуком в придачу и еще жене на цветы останется). У отца этой синекуры не было. Но Сергей все равно чувствовал, что без этой толики тщеславия, желания выбиться, доказать свое "я" все равно имело место быть. Иначе чего это он занимался этими дурацкими НРВ по указке сверху? И к тому же изображал принципиальность: мол, и отрицательный результат-результат. Сергей этим НРВ (дали девчонки целую банку из местного института химии) он немножко полил ругаемую всеми борцами за новый быт герань, которую любил за изящество листьев, - герань дала дуба. Со смехом, на глазах газетных пиитов НРВ полил кактус (этот живучий черт пустыни уж точно выживет!). Сотрудник сельхозотдела, Димка Иванов искренне возмущался: "Да ты больше лей - разве от стольких капель эффект будет? Налил чуть больше - кактус откинул коньки через неделю. Он притащил Иванова домой и показал ему "благотворное" влияние НРВ на кактус. Иванов долго ковырялся спичкой в почве под кактуом и доказывал Сергею, что кактус погиб совсем не от НРВ, а, видимо, от каких-то бактерий, которые завелись в горшочке "Ну да: десяь лет жил - не было бактерий. Ни одного цветка. Герань обработал - привет, кактус обработал - итог тот же. По-моему - ваши НРВ - это настоящие революционные вредители". Иванов начал спорить и доказывать, чо нефтяные составы обладают лечебным свойством и "это каждому дураку известно", что озокеритом лечат во всех поликлиниках, а во время войны солидол использовался как мазь от ран. "Это чтобы не гноились", разъяснил он Сергею, далекому от понимания производственных процессов в своем идеологическом отделе. Сергей не стал спорить с Ивановм - идеологическим диверсантом, как он называл его иногда в узкоа кругу молодежной журналисткой попойки: ну зачем в русской газете писать о сельском хозяйстве в республике, где на селе - одни таджики и узбеки, которе свои-то газеты не читают, а русские - и подавно. Но Иванов все делал и делал то подборки, то целые полосы то о комсомольско-молодежной бригаде, то о девушках, решивших овоить хлопкоубороную машину ну и прочую матату. Но в ЦК комсомола Иванова поддерживали изо всех сил и один раз даже послали нахаляву с делегацией сельской молодежи в Египет к Герою Советского Союза Насеру. В делегации он был единственным русским, хотя бригада была будь здоров - под тридцать человек. Вернувшись, он почти не скрываясь писал несколько дней "объективки" на членов делегации, причем, некоторых искренне хвалил, а одного искренне отругал, за то, что тот купил сувенирный серп луны со звездочкой - говорил, для деда. "Это же мусульманская эмблема!", возмущался Иванов, хотя Сергей, работая в идеологическом отделе знал о мусульманской эмблеме не меньше, чем Иванов - об НРВ. И Сергей подумал тогда, как умело система поощряя, эксплутариует: ведь согласование этой "передовой" делегации наверняка прошло с ЦК ВЛКСМ, с их кураторами. Те ничего не имели против Иванова - по его подборкам и полосам они судили о процессах, происходящих на селе в национальной республике, - можно было его поощрить, тем более, что он то и напишет все отчеты о поездке, кто как себя вел, какую политическую зрелость продемонстрировал. Иванов почти всегда чуть ли не летал на крыльях: от него все время требовались материалы из села: то уборка-то какой-нибудь слет, то ремонт техники - только успевай строчи! Так он стремительно упорхнул по протеже из ЦК ВЛКСМ на Украину, продолжать там пахать и сеять, поддерживать передовые инициативы и создавать портреты героев полей и ферм. Но то ли просторы Украины оказались слишком большими, то ли энтузиазма у взрослых дядей и тетей было меньше (его взяли в областную партийную газету), только Иванов начал там пить еще больше и уже когда Сергею давно стала абсолютно ясной грань между черным и белым, он узнал, что Иванов умер от инфаркта прямо в командировке. "Наверное, перебрал хохлацкой горилки", - как-то безразлично пощутил работавший теперь в ТАССе Генка Журавле - циник от ума, от знаний, он даже работая в ТАССе находил интересную информацию то о кушанах, то о детских годах Авиценны, то вместе с учеными открывал новое в рукописях шестнадцатого века. Пил он как и все, за что, видимо, и был изгнан из института Востоковедения (а может, увязался за Флорой и здесьрешил попробовать себя в журналистике? С Флорой он развелся года через три. Потом его заметил в ТАСС и взяли корреспондентом в Ленинград - родной для него город. Он протянул на целых шесть лет больше Иванова и умер (наверное, тоже инфаркт с бодуна) тоже в командировке, где-то на раскопках древних городищ. Эти две смерти были неодинаковы: Иванов пил совсем не потому, что ощущал себя в тупике, - нет, наоборот: он был искренним боцом за повышение урожайности полей и удоев молока. Пил потому, что пить надо было. Он как-то в редакции брякнул афоризм: не пьют, мол, одни столбы и то только потому, что у них стаканы вверх дном перевернуты. Блаженна память по этому неутомимому труженику плуга и стакана. А вот Журавлев ощущал, видимо, в этой жизни нечто иное. Егоне вдохновляли, или особенно не вдохновляли, ни его знания, ни его сопособности, ни умение с блеском подать информацию - язык его был богат и образен - культура! Сегей пытался понять Журавлева, словно найти ответ для себя, о себе. Хотя о себе... Его быстро поставили на место, щелкнув пару раз по носу изо всей силы. Что, Журавлев чувствует себя одиноким, как герой Ремарка или Фитцжеральда? Но его же не коснулась война. Сергей все никак не мог подобрать ключи к пониманию: мир и человек. Хотя какие-то проблески намечались. Он пытался во всем идти до конца. И нервный ответ отца, почему он разошелся с матерью, он знал точно - ложь. Миллионы мужчин живут с женщинами, не поышляя о кандидатских или там докторских. В Бирме о них, наверное, понятия не имеют. Он пытался со стороны, взглядом мужчины оценить мать (только бы она не заметила!). И не находил в ней каких-то изъянов. Уже немолодая русская красавица. Когда была молода, наверняка ухажеры ходили за не табуном. И отец женился на ней, несмотря на то, что у матери небыло даже десятилетнего образования) в тридцать втором выпускники средней школы были чтонынешние кандидаты. (Но через двенадцать лет мать стала приобретать черты деревенской женщины, к тому же киндер, китчен и кирхен не способствовали сохранение фигуры) мать начала полнеть и потом ей уже никгда не удасться вернуться к девичьей фигуре, да в те времена мало кто задумывался о диете, весе модном бюсте и прочем, без чего женщины второй половины века уже не могли жить. Вот тут и появилась Элла Петровна, красивая и подвижная, инженер-химик как и отец и - развод. Сергей знал, что если следовать логике стада, то ничего необычного в разводе нет: любил, разлюбил, полюбил другую. Нельзя же ради детей жертвовать собственным счастьем и т.д. Но Сергей и раньше чувствовал ложь этих рассуждений, видя разницу между матерью и новой женой отца. Совсем с другой планеты женщина! Да, мать явно проигрывала по всем статьям Эмме Петровне. И ничегоне знала не только о Мендельсоне или тем более Гершвине, - Эмма Петровна приносила Сергею сборники стихов Сельвинского и Кирсанова, Антакольского и Светлова и многих других современников и друзей Маяковского, когда обнаружилось, что Сергей просто влюблен в пролетарского поэта и пытался даже читать с особенным пафосом те же стихи о советском паспорте. Элла Петровна принесла ему и "Золотого теленка" Ильфа и Петрова, и он был искренне благодарен ей за эту лож и глумление над русским народом. Это еще предстояло узнать, что и ложь бывает ну совсем правдоподобной и даже интересной. Но за мемуары Эренбурга "Люди, годы, жизнь" он был ей благодарен уже совсем по-другому: к моменту учебы в авиационном институте он уже пристальнее читал книги и видел призму именитого публициста. У нее же на полке он взял однотомник Шолом-Алейхема и высмотрел там еврейскую мудрость: человек, мой друг, как плотник. Живет, живет плотник - и умирает. Вот так же и человек. Через пятнадцать лет Сергей уже ничего не помнил из этого великого писателя кроме этой фразы да называния повести "Тевье-молочник". Да, его мать не читала книг и в отличие от Эллы Петровны не знала ни стихов, ни биографии революционного поэта Гейне. "Бей в барабан, мать твою в корень, и ничего не бойся!". А - истины? Что за ВСЕМ. За стихами, за статьями, за книгами? Ну чего не пошли в деревню и не прославили себя небывалым урожаем пшеницы, например? В начале было слово? Великое. А - потом? Сергей быстро облетел взором все божественное творение и даже обогнул солнце, потом, по пути, потрогал шершавость какого-то метеорита (может, это пальцы почувствовали сухость друг друга?), и увидел в пространстве облик отца. Значит, ТОТ СВЕТ ВСЕ-ТАКИ СУЩЕСТВУЕТ? Сергей никогда не мог простить отцу его смерти: что это за возраст шестьдесят лет! Едва успел со своим НРВ разгрестись, едва Хрущева сняли) а заодно и выговор с отца, когда он выступил против НРВ на какой-то конференции: слова богу - не стал ждать, когда бессмысленность этого дела докажут другие и отменят сверху решением ЦК. Но при Хрущеве он успел схлопотать выговор за противодествие передовым идеям. Его чуть ли не зачислили в сторонники академика Лысенко и причислить его к врагам генетики (тогда Сергей еще не знал, что опальный академик сам был директором института генетики, написал еще двадцать лет назад несколько статей по генетике, и что бешеная травля его никакого отношения к науке не имела. Враги, так сказать, отрабатывали методы оболванивания русского народа, чтобы приняться потом и за других, добравшись и до Шолохова, и до Пушкина). Сергей пожалеет о позднем прозрении. Он уже сейчас, всретившись лицом к лицу с отцом понимал, что во многом не разобрался до сих пор. Как ни больно было это осозновать, но отец не стал для него тем наставником, когда "наука сокращет нам опыты быстротекущей жизни". Что-то пыталась дать ему Элла Петровна. Ну, хорошо, узнал он, кто автор "Свадебного марша". Но что ему дали эти бесчисленные Безыменские, Кирсановы и прочие? Что. Мол, у нашего паровоза в коммуне остановка? А дальше? Дальше? Тьма опросов - нуль ответов. Он хотел спроситьотца - неужели он никогда не задумывался о природе человека, о соотношении в нем эгоистичного и божественного, но отец как-то то исчезал, то появлялся. Сергей наконец, решил; как только отец появится совсем близко, так он ему задаст еще один вопрос о себе, о нем, о матери. Раз с Эллой Петровной он сумел защититься (и, наверное, она настрополила бы его и на докторскую, если бы отец не влез со своей критикой НРВ на Среднеазиатской научной конференции, и не схлопотал выговор. Элла Петровна уже после смерти отца защитила докторскую и в этом ей не мало помогло то обстоятельство, что покойный муж пострадал от волюнтаризма Хрущева. Отец все никак не появлялся. А вопрос ну так и вертелся на языке: ну чего это отец в их академии не присмотрел себе шестидесятилетнюю незамужнюю доктора наук Монастырскую? В один день, наверное, защищал бы и кандидатскую, и докторскую: все ученые - химики ходили под ней: в свое время ее, как и перспективного ученого прислали "поднимать и развивать" химическую науку на далеком юге поскольку в перспективе здесь должны были построить ряд химических предприятий. Монастырская была не только доктором наук, но и членкором академии, заведовала кафедрой в вузе. Ну и что отец не выбрал ее? Уж Монастырская точно все знала и о Мендельсоне, и о Гейне и о многом другом (Сергей не раз видел ее на концертах и в филармонии, и в театре опера и балета. В тридцать пять отец был очень красив и легко бы соблазнил далеко не молодую профессоршу. Ну хоть бы любовником стал! Так нет - давайте ему молодую! Значит, мать ни в чем не виновата: была молода и красива устраивала и без дипломов. А потом понадобилась юная плоть. Они это тоже проходили в святом городе Ходженте с Робертом: они даже этих двадцатипятилетних меняли на двадцатилетних ткачих, прядельщиц и других тружениц текстильной промышленности. Или студенток. Или спортсменок. Но они не меняли при этом их на своих жен. Так что все, можно, сказать, чисто. Даже Земму он не менял ни на одну из них. Появись она там неожиданно, кто бы где был из этих безотказных прелестниц. И Роберт тоже. Нет, это не из-за нокаута. Просто с Земмой мир был бы наполнен до краев всем: нежностью, любовью, смыслом, преданностью и счастьем. Ее смутный облик проплыл мимо отцовского и Сергей не испугался, а просто подумал; это отражение ее прекрасной души на небесах? А вопрос отцу так и не удалось задать. Да и зачем? Чтобы уесть его? - Смешно. Вся жизнь (ну почти вся) устроена из "правд" отца. И если бы он смог выступить в споре сразу с миллионом мужиков (да и женщин тоже), они камня на камня не оставили бы от его доводов, потому что признать его доводы - значит признать изначальную подлость жизни. И свою причастность к ней. А таких дураков нет, чтобы подрубать куст собственного события. Но смерть отца он переживал сильнее, чем мог предположить: ведь все укладывалось в правильную схему: отец учил его, не бил, кормил, одевал-обувал. И позже, когда Сергей уже работал, но вдруг не хватало денег, отец всегда подбрасывал ему как круг спасателей двадцать-тридцать рублей. И на работе отца уважали. За принципиальность, строгую требовательность, но справедливую. Ха-ха! Кому же нужны эти качества при замечательных опытах над НРВ. Абсурд же! Но попробуй объяснить людям, что при нелепых задачах все эти отцовские качества - ни к чему. По честному - надо было бы всех распустить и самому пойти в мир просить милостыню. Но кто же отказвается от своего куска пирога по доброй воле, опираясь там на какие-то высшие нравственные законы! (если они есть вообще). Сергей нашел в себе то, что не позволяло ему горячо и нежно любитьотца. Он, пожалуй, теплее относился к Элле Петровне, которая была и мягче и заботилась об его чтении, как-то незаметно привила любовь к музыке. То, что она увела отца у матери - дело сложное. Она не охотилась за отцом специально, не ахмуряла его - это отец высмотрел ее в компании и, видимо, сам был готов "охмуряться", так как к этому времени мать перестала его устраивать в чем-то и как жена, и как женщина. Сергей не раз убеждался, что по отношении Эллы Петровны у него и чувства были более теплыми, чем к отцу даже матери, здесь не висел тенью вопрс развода и необходимости докопаться до его первоистоков. И когда он докопался, Элла Петровна, как выяснилось, была меньше всех виновата в этом. Он думал, что матери, наверное, надо было побороться за свое счастье. Пойти учиться, например, в вечернюю школу. Потом - в институт. Вечерний. Не полнеть. Следить за собой. Книжки умные читать. И - газеты. И сам усмехался нереальности такого плана: вести дом, хозяйство, работать (отец бы не вытянул семью из четырех человек на свою начальную зарплату рядового инженера). Хотя они с сестрой и воспитывались то в яслях, то в детском саду, после работы именно мать чаще всего забирала их домой, ведя его, маленького, за руку, а в другой - тяжелую сумку с продуктами. Но потом была война, уход отца из дома, учебы Люси на курсах медсестер (она рвалась на фронт, но годы не позволяли: те же кусы медсестер она окончила после семилетки, добыв себе справку, что ей - больше на целых два года. Поверил. Рослая - в мать. Как и он. Неужели все - так близко и так плотно? - Никогда не думал. Отец тоже умер вроде вчера, а уже прошло двенадцать лет... Как же прекратились отношения с Эллой Петровной? Замуж она не вышла (теперь она была уже и старше матери на целых пятнадцать лет - предпенсионный возраст. Так что женихи не толпились в палисаднике, не поджидали на улице с букетом цветов ее, доктора наук без пяти минут!). Она сама поставила памятник отцу, хотя он работал и мог бы поучавствовать в этом деле. Он вдруг обнаружил. Что хотя особенно горячо не любил отца, но визиты к мачехе вдруг потеряли смысл. Из вещей отца он не взял ничего. Вещи - отец был на голову ниже - ни к чему. Взял на память двухстволку - почти новое ружье, которое ушло в распыд последним, когда он уже боялся его. Он не взял ничего из книг - большая их часть, наверняка приобреталась Эллой Петровной. Было очень много книг по специальности, разные справочники, собрания классиков марксизма-ленинизма, в которых отец все искал какие-то новые истины, но была и художественная литература. Но Сергей уже окончательно потерял интерес и к Бабелю, и к Олеше, никак не проникали в него доказательства самого гениального поэта двадцатого века - Пастернака, учеба на филфаке многому научила и многое открыла, он был поражен книгами Булгакова и Платнова, а "Котлован", который он даже не хотел читать - пришли другие времена - поразил настолько, что тут ему еще раз припомнились слова Липкинда и он с ужасом понял, что такое великий талант - не похожий ни на Маяковского, ни на Гоголя, ни, несмотря на языковую вязь - на Лескова. Он вернул журнал одной из немногих оставшихся верными ему женщин (хотели спасти?) с искренними словами благодарности и даже в абсолютно трезвом виде.