Мертвые души - Гоголь Николай Васильевич (читать книги без сокращений txt) 📗
Далее следует запись в русской транскрипции арабских слов (сирийский диалект); запись фонетическая и содержит некоторые неточности. Текст книжки, начинающийся этим словарем и заканчивающийся словами “В Назарете дождь задержал нас двое суток”, относится ко времени палестинского путешествия Гоголя, т. е. падает на январь—апрель 1848 г., а записи, озаглавленные “В Полтаве” и “В Киеве”, падают на май—июнь этого же года, когда Гоголь действительно побывал и в Полтаве и в Киеве, о чем известно из его писем к Данилевскому от 4 и 16 мая. Дальнейшие записи, начиная с озаглавленной “Вопросы Хомякову” и кончая записью “Филатов в Севске, Постоялый двор”, охватывают московский период, от сентября 1848 г. до июня 1950 г., когда на пути в Васильевку с Максимовичем Гоголь, по воспоминаниям последнего, “в Севске, на Ивана-Купалу… неподалеку от постоялого двора” услышал заинтересовавшее его причитание трех сестер-девушек над покойницей матерью. [См. “Записки о жизни Н. В. Гоголя” П. Кулиша, т. II, стр. 237—38.] Среди дальнейших записей некоторые могут относиться к тому же московскому периоду (книжка заполнялась не всегда в одной и той же последовательности). Такова запись: “Платье гадз зефир” и т. п., которая по своему положению в книжке должна быть отнесена к 1849–1850 гг. Но есть, несомненно, и более поздние. Таковы, например, записи об обязанностях мужа и жены, во многом совпадающие с июльскими письмами 1851 г. к матери и сестрам по поводу предстоящего замужества одной из них; или запись о митрополите Филарете, совпадающая, должно быть, с тем посещением его Гоголем, о котором идет речь в одной из записок конца 1851 г. к Шевыреву. Этой записной книжкой Гоголь, следовательно, пользовался в течение пяти лет, вплоть до последних месяцев своей жизни. Значительная часть записей падает на наиболее интенсивный период работы над вторым томом поэмы. Записи, относящиеся непосредственно к ней, проанализированы выше. Обе записные книжки публикуются здесь как дополнительный материал к работе над “Мертвыми душами”, и этой задачей ограничен комментарий к ним.
V
Второй том “Мертвых душ” был последним литературным трудом Гоголя и единственным художественным произведением (за исключением только “Развязки Ревизора”), над которым Гоголь работал в последний период своей жизни, — в период, отмеченный “крутым поворотам” (выражение самого Гоголя) во всем его мировоззрении. Второй том “Мертвых душ” представляется не столько органическим продолжением первого, сколько новым, по существу, произведением — с иными идеологическими предпосылками, иными заданиями, иными во многом художественными приемами. В сознании самого Гоголя уже на первых приступах к работе над вторым томом он характеризуется прежде всего своим отличием от первого. Основные отличия Гоголь видел в большей, по сравнению с первым томом, значительности содержания и в ином, чем в первом томе, выборе героев.
Письма Гоголя за 1843–1845 гг. показывают, что во втором томе должны были найти выражение моралистические идеи Гоголя вообще, и что Гоголь связывает свой труд с собственным воспитанием. В письме к Н. М. Языкову от 14 июля 1844 г. Гоголь пишет: “так самый предмет и дело связано с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя”. Тот же смысл имеют и слова в письме к Смирновой от 25 июля 1845 г.: “Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна… и ключ от нее, покамест, в душе у одного только автора”. Еще яснее развивается эта мысль в “Четырех письмах к разным лицам по поводу “Мертвых душ””, именно в письме четвертом, не названным адресатом которого является несомненно та же Смирнова. Основное содержание второго тома раскрывается не как изображение “прекрасных характеров”, а как указание “путей и дорог” к “высокому и прекрасному”, т. е. как тема нравственного возрождения.
Это объяснение не отменяло первоначального замысла, а только разъясняло его. Основное различие осталось в силе. Герои второго тома должны быть привлекательнее и сложнее героев первого тома. В нарочито упрощенной форме высказано это в предисловии к новому изданию первого тома (1846 г.): “Взят он <т. е. Чичиков>больше затем, чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки; лучшие люди и характеры будут в других частях”. Подобное же схематическое противопоставление встречаем в письме 1850 г. к А. Ф. Орлову, но оно явно вызвано официальным характером этого письма. В частной переписке Гоголь предъявляет к себе те же требования — раскрывать национальные “недостатки” и “достоинства”, какие он выдвигал вообще для литературы в статье “В чем же наконец существо русской поэзии”. Так, в письме от 29 октября 1848 г. к А. М. Виельгорской сказано — именно по поводу второго тома “Мертвых душ”: “Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений сказали: он знает, точно, русского человека; не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувствовал наше достоинство”. В письме к К. И. Маркову (ноябрь 1847 г.) сказано прямо, что во втором томе видное место должна была занять тема “недостатков”. На предостережения Маркова (“если вы выставите героя добродетели, то роман ваш станет наряду с произведениями старой школы”) [См. В. И. Шенрок. Материалы, IV, стр. 552.] Гоголь отвечал: “Что же касается до II тома “Мертвых душ”, то я не имел в виду собственно героя добродетелей. Напротив, почти все действующие лица могут назваться героями недостатков. Дело только в том, что характеры значительнее прежних и что намерение автора было войти здесь глубже в высшее значение жизни, нами опошленной, обнаружив видней русского человека не с одной какой-нибудь стороны”.
Идейные задания второго тома определялись в период работы Гоголя над “Выбранными местами из переписки с друзьями” и отразили общее направление этой реакционной книги, в частности, центральную ее мысль о необходимости нравственного возрождения для каждого человека как единственного средства оздоровления общественной и государственной жизни. Однако, как указывал Чернышевский, “новое направление не помешало” Гоголю “сохранить свои прежние мнения о тех предметах, которых касался он в “Ревизоре” и первом томе “Мертвых душ””. Чернышевский настаивал на том, что реакционные идеи, овладевшие Гоголем, не убили в нем великого художника, что он и “в эпоху “Переписки” не видел возможности изменять в художественных произведениях своему прежнему направлению”. [“Современник”, 1857, № 8 (“Сочинения и письма Н. В. Гоголя”). Ср. Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. IV, М., 1948, стр. 641, 660.]
