Пересмешник. Пригожая повариха (Сборник) - Чулков Михаил Дмитриевич (читать книги онлайн без TXT) 📗

Дело хотя не по порядку, однако дошло до того, чтоб собираться Владимире в путь, к чему не сочинитель ее принуждает, а вознамерилась она сама ехать в Винету к своему любовнику. В сем случае не должен я умолчать об управителе сей молодой госпожи, который не только в сей книге, но и в «Древней истории» мог бы иметь изрядное место и если не прежде, то по крайней мере первым по Езопе мудрецом почесться должен, и стоял уже он на линии сего принадлежащего ему чина. Он назывался Куромша, имел от роду невступно восемьдесят четыре года, однако ходил без костыля; может быть, боги для сбережения денег прибавляли ему бодрости. Поскупился он занять росту у природы и походил больше на карлу, нежели на целого человека, и казался для того весьма сокращенным животным. В сем случае намерения природы узнать было невозможно; хотела ли она сделать его посмешищем целого света и пустила по земному шару для смеху людского, или чтоб, глядя на него, каялись те люди, которые отнимают сами у себя здоровье и данный от природы совершенный образ. Грудь его брала преимущество перед бородою и хотела иметь больше вольности и для того выдалась весьма не скудно вперед, так что представлялся он малорослым сочинителем, несущим за пазухою в переплете большую книгу, чтоб на улице люди, почитая его разумным, не толкали с дороги. Что ж природа отняла из его росту, то положила она в нос; оный был гораздо побольше обыкновенного и казался штукатурной работы или высеченным из красного мрамора, но от строгости суровой погоды или от неумеренного солнечного сияния во многих местах расчелялся; посередине его был горб, который поискривился несколько на правую сторону и чуть не покрывал собою глаза; на конце оного висела малинового цвета не гораздо малая шишка, которая безобразила его тем больше, что казалася квадратною. Верхняя его губа от рождения своего не видала свету и находилась всегда в тени носовой, а исподняя так была мала, что казался он издали совсем без губ; глаза, как видно, опасались всегда дождя, то запрятались под лоб весьма далеко; густые брови, покрытые всегдашним инеем, закрывали оные собою, и без помочей глядеть ему никоим образом было невозможно. Голова обширностию своею не много уступала плечам, а если прибавить к ней уши, то она сравняется с оными; прикрывалася она разного цвета волосами, которые во многих местах пообсеклись, так что сквозь оных сияла голова наподобие чистого медного сосуда. Мог бы он окутать ее париком, но в то время сия головная покрышка скрывалась еще от нашего понятия. Сей разноцветный гражданин таскал с собою ноги, которые столь хорошо покривились, что самый искусный живописец не может точно положить их на картину; и можно ли так короткое существо покривить на две разные стороны, то есть друг от друга и вперед? И сии-то попорченные пиедесталы носили на себе всего господина Куромшу и вдобавок еще чин управителя дому Владимирина. Сии наружные его свойства, сколько они ни прелестны, но уступали всю красоту его разуму, который был весьма из редких в те древние времена. Он уверял беспрестанно простых людей, что есть на свете дьявол и что всякую ночь давил его домовой, предвещая ему всегдашнее благополучие. Сей домовой, как он сказывал, был среднего росту и не для того произведен на свет, чтоб устрашать людей, но единственно для той причины, чтоб предвещать им счастие; и говорил, что не стыдно бы всякого рода людям иметь с ним сообщение, не только подлым, ибо домовой тот и сам был не последнего происхождения.

Куромша отправлял свою должность так, как и другие управители, которые сверх жалованья от господина имеют другие доходы, кои нередко сравниваются с расходами господскими, отчего иногда бывают они богатее своих помещиков; тогда-то наполняются гордостию и принимают весьма спесиво тех людей, которые их получше. Сей гордости избежал господин Куромша, ибо был он от природы ласков и имел не причудливые рассуждения. Прошу господ читателей, чтобы они не смеялися, ежели я назову Куромшу любовником; хотя правду сказать, что любовь сделана не для таких красавцев, но в страсть сию позволено вступаться всякому, ибо оная достается не по наследству. Он подарил сердце свое одной горнишной девушке, которая называлась Вестинетою и которая способнее могла именоваться его внукою, нежели любовницею, для того что от роду имела она пятнадцать только лет. Но несмотря на сие неравенство лет, утопал он в любовной страсти; догадываются некоторые, что он не слыхал сего нравоучения: женской любви не должно верить никогда, ибо за безделицу оная меняется, также и красоте, что от малого несчастия и от болезни оная повреждается.

Куромша, услышав от Владимиры, что надобно приготовляться в путь, весьма много оробел от сего приказа; дорога казалася ему свирепым медведем или голодным волком, ибо он не бывал более нигде, как только доходил до рынку в Новегороде, и притом привык жить весьма покойно; главное его беспокойство было, как садиться в креслы и судить мужиков. Чего ради предлагал он госпоже своей, чтобы изволила она ехать на собаках или на волах, для того что это-де будет спокойнее. Но Владимира хотела лучше от беспокойства умереть, нежели долго ехать; ей хотелося весьма скоро увидеться со своим любовником, а страсть любовная больше стоит, нежели жизнь человеческая. Но только это было в старину, а ныне уже совсем другим образом, влюблен кто или нет. В старину любовь господствовала над нашим понятием, а ныне мы уже над оною верх получили. Многие говорят, что причиною тому белилы и румяны, которыми ныне натираются красавицы, и будто сквозь оных прелести их не так сильно пожирают сердца наши; да и подлинно, ежели рассмотреть хорошенько, то иная столь много кладет их на лицо, что ежели оные собрать и отдать живописцу, то может он намалевать из них Евдона и Берфу [127] со всеми украшениями. Таким образом, предложение управителево было не принято и положено, чтоб ехать на лошадях и весьма скоро. В таком случае любовники охотно тратят деньги и дают хотя тройную цену за провоз. Все было в скором времени изготовлено к отъезду, и оставалось только сесть Владимире и ехать; но сказывальщик намерен ее удержать несколько для некоторых обстоятельств, которые не весьма будут приятны ее управителю. Ничто так не обманчиво, как надежда. Куромша также изготовился к отъезду и хотел уже со всеми прощаться, но Владимира приказала остаться ему дома. Сие бы казалось беспорядочно: что сказывать уже тогда, когда надобно садиться в коляску? Но в таких домах, в которых влюблен господин или госпожа, сказывают, никогда порядку не бывает; следовательно, это не новое, а что в обычае состарилось, тому дивиться не должно. Этот приказ так его поразил, что он согласился бы лучше переменить свою систему и признаться, что нет в свете дьявола, нежели чтоб расстаться с Вестинетою, которая в сем случае поберегла своего здоровья и не хотела тужить нимало о любовнике; почему догадываться надобно, что она его не любила.

Я чаю, никто бы не согласился любить тое, которая не соответствует, и должно признаться, что сия участь падает только на стариков и на безобразных; но некоторые утверждают, что случается она и с красавцами, только с теми, у которых часто случаются пустые карманы. Куромша, стоя подле коляски своей любовницы, прослезился и, сделавшись на старости шалуном, начал плакать неутешно; а как поехали они со двора, то заревел он самым диким голосом, и сия плачевная ария ни на что, как сказывают, хорошее не походила. Однако мы простить ему должны, ибо любовь и не такое дурачество сделать в состоянии. Оставшиеся тут люди не знали, что делать со своим Езопом, и для того все разбежались и оставили его горести и слезам на жертву, в которые он охотно вдавался, и возвратился вскоре потом в свое жилище. Пришедши туда, ни о чем больше не помышлял, как о своей любовнице и о стихотворстве, в котором упражнялся и день и ночь, и переделывал похождение Бовы Королевича [128] в героическую поэму ровно тридцать лет. Он предприял оплакивать красавицу свою стихами и для того выбрал самый печальный род стихотворства, то есть элегию, и когда сочинил оную, то была она следующего содержания.