Птица-пересмешник - Даррелл Джеральд (читать книги без .TXT) 📗

Джеральд Даррелл

Птица-пересмешник

Пер. с англ.: С.Лосев.

Глава первая

В стороне от морских путей, на той воображаемой линии, где сливаются волны Индийского и Тихого океанов, лежит утопающий в зелени остров Зенкали — милейшее, забытое Богом местечко. Кажется, сюда никогда не долетят отголоски бурь, бушующих в нашем огромном мире, здесь так и хочется искать пристанища от вселенских катаклизмов. Но тот, кто наивно полагал, что от этого острова ничего на свете не зависит и что здесь никогда не произойдет ничего волнующего, жестоко ошибался. События, внезапно всколыхнувшие Зенкали, в течение двух месяцев держали в напряжении весь цивилизованный и большую часть нецивилизованного мира (а к таковому следует отнести везде сующих свой нос тележурналистов, всеведущую газетную братию и подобных им нахалов, без которых жизнь была бы куда спокойнее). Забегая вперед, скажем, что события, благодаря коим Зенкали оказался в центре внимания мировой общественности, стоили иным коренным его обитателям шишек и выбитых зубов. Теперь, конечно, все раны давно уже зажили, а шрамы не столь заметны, как прежде.

Тем не менее, если ненароком вспомнишь о делах минувших дней, скажем, в заведении «Мамаша Кэри и ее курочки», рискуешь схлопотать синяк под глазом, и то считай, что дешево отделался. Даже если заговоришь о птице-пересмешнике в заново отстроенном Английском клубе, и то от тебя шарахнутся. Во всяком случае, дадут понять, что вспоминать об этом считается дурным тоном.

Все началось в блаженные январские денечки, когда после Рождества все обитатели острова лежат с коликами в печени, а самые рьяные приверженцы английской короны — также и с резью в желудке. Не поглотившему на празднестве доброй порции рождественской индейки и плам-пудинга исполнение патриотического долга не засчитывается, и никакие ссылки на то, что в тени — 90 градусов по Фаренгейту, не принимаются во внимание. Остров погрузился в дрему, убаюкиваемый белым солнечным светом, а два вулкана — Тимбалу и Матакама, два огромных конуса — стерегли его покой. Никто из островитян (лечившихся теперь сельтерской и содовой водой) и помыслить не мог, что грозная судьба готовит им нечто более страшное, чем ураган, цунами и землетрясение, вместе взятые. Представьте себе щенка болонки, подхватившего вирус бешенства: с виду такой тихоня, мухи не обидит, а покусает — так потом хлопот не оберешься. Так и здесь: кто мог предположить, что возмутителем спокойствия станет новый помощник политического советника Ее Величества, высокий очаровательный блондин по имени Питер Флокс.

Прибыв в Джакарту, Питер не на шутку встревожился, когда узнал, что плыть на Зенкали ему предстоит в драной французской калоше, некогда ходившей за сардинами и готовой перевернуться в самую тихую погоду. Хозяином «Андромеды-3», как называлась эта посудина, был коренастый небритый грек по имени Аристотель Папайятокопу-лос, набравший команду из веселых, жизнерадостных, но ни черта не смысливших в мореходном деле и компрометировавших саму идею мореплавания зенкалийцев. Эта беззаботная орава была похожа на ватагу юнцов-бойскаутов, готовую с бухты-барахты, не имея ничего, кроме энтузиазма, отправиться вокруг света на утлом каноэ. Каждый выкрикивал приказания, никто никого не слушал, а более всего настораживал тот факт, что у судна был страшно перегружен правый борт: казалось, добавь горошину — и лежащая на палубе массивная мраморная колонна или, хуже того, масса приютившихся тут же бочек покатятся, проломят перила и шлепнутся в грязные воды гавани. Коллекция шикарных кремовых чемоданов из телячьей кожи, которые Питер тщательно выбирал для своего путешествия у лондонских торговцев Ассиндерса и Гроупа, предлагавших все для тропиков, явно не вызвала почтения у матросов-аборигенов: они подхватывали их своими смуглыми руками, швыряли, словно дохлых котят, затем несли, цепляясь за перила и за все, за что только можно было зацепиться, и небрежно сваливали на верхней палубе прямо на кучу неубранного птичьего помета, от которой струился ароматный пар. Тогда-то Питер впервые понял, что, как ни кичись своей блестящей английской речью, а без знания пиджин-инглиш1, который был в ходу и на Зенкали, в тропических странах никуда.

– Простите,— обратился он к зенкалийцу, который показался ему смышленее других,— вы есть помощник капитана? — При этом Питер старался говорить самым твердым тоном, на какой только был способен.

Зенкалиец был парнем в самом соку. На нем были жеваные-пережеваные брюки и истрепанная соломенная шляпа; на шее — ожерелье из металлических пробок от кока-колы. Изысканно-вежливым жестом абориген снял шляпу и прижал ее к груди, обнажив при этом в ослепительной искренней улыбке сияющую белизну зубов.

– Вы есть помощник капитана? — снова спросил Питер.

– Да, сэ'? — в свою очередь спросил юноша, по-прежнему улыбаясь и в то же время озабоченно хмуря лоб.

– Вы есть помощник капитана этого судна? — вопросил Питер в третий раз, стараясь четко и ясно выговаривать каждое слово.

– Судна! — сказал юноша, расплываясь в улыбке.—

Да, сэ'.

– Так вы есть помощник капитана?

– Да, сэ… Эта судна! — сказал юноша, теребя свою шляпу.

По лицу и спине Питера градом катился пот. Его изящные белые парусиновые брюки приобрели грязный серый цвет, а складки, которые были на них еще два часа назад, исчезли бесследно. Ткань прилипала к ногам, и столь радовавшая его обновка теперь выглядела так, будто на ней

* Пиджин-инглиш — гибридный язык на основе английской лексики с элементами китайской грамматики. (Здесь и далее примеч. пер.)

ночевал динозавр, мучимый бессонницей. Больше всего на свете Питеру хотелось укрыться в тени, переодеться в сухое и выпить прохладного лимонада.

– Как вас зовут? — спросил он, решив подойти с другого конца.

– Андромеда-три,— без колебаний ответил юноша.

– Андромеда? Но ведь это женское имя… А, вы имеете в виду, что судно называется «Андромеда»… А почему три? «Сколько ни три, чище все равно не станет»,— подумал он про себя.

– Да, сэ', судна,— сказал юноша, счастливый, что круг диалога замкнулся.

Питер вытер лицо и шею и без того уже мокрым платком и попробовал начать разговор по новой.

– Моя пассажир,— сказал он, тыкая в себя пальцем и стараясь выглядеть как можно глупее,— моя хочет в каюту… Моя хочет, чтобы моя багаж отнесли в каюту… Моя хочет холодного лимонада… Моя пассажир, понимаете, нет?

– Моя Андромеда-три,— повторил юноша, очевидно изумившись, как это белый господин не понимает самой

элементарной вещи.

К счастью, прежде чем Питер успел призвать Всевышнего, чтобы тот поразил оболтуса на месте ударом молнии, на палубе неожиданно возник сам капитан. Исходивший от него аромат чеснока сразу заглушил отнюдь не слабые запахи копры, птичьего помета и шести коров, которых зен-калийцы дружными усилиями пытались водворить на палубу, подгоняя громкими мелодичными криками. Но коровы упрямились так, что дали бы сто очков вперед любым ослам.

– Сэр,— сказал капитан столь глубоким и густым голосом, что казалось, он доносился из машинного отделения,— я капитан, Аристотель Папайятокопулос. Моя… то есть я — к вашим услугам. Зовите меня просто — капитан Паппас. Здесь все меня так зовут, а то боятся ошибиться, выговаривая мое имя полностью.

– Ошибиться? — переспросил Питер.

– Точно так, сэр,— сказал капитан,— ни один еще не выговорил правильно. Кто говорит «Мангопулос», кто — «Бананопулос»…

Питер начинал чувствовать, что разговор с капитаном Паппасом вознаградит его за все издержки беседы с юношей, которого он принял за помощника капитана.

– Очень рад вас видеть, капитан,— начал он.— Меня зовут…

– Румба, танго, вальс,— перебил капитан и слегка наморщил лоб в раздумье,— полька, степ… Нет, нет… Квик степ! Рок-н-ролл, менуэт… Ага! Фокстрот!