Колдовской цветок (Фантастика Серебряного века. Том IX) - Шишков Вячеслав Яковлевич (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Не вернулась больше Любаша домой и никто нигде ее с тех пор не видел. Постройка, как была возведена, так и осталась и камни лежат, где кто их бросил в последний момент. Только Любашиных следов никаких не осталось.

Говорят старые люди, что и она и провалилась от проклятия страшного жениха, так как вовремя не укрылась тогда крестом и не освятила им в себе грешную родительскую кровь. Говорят также, что ее именно голос стонет теперь в полночный час около проклятого замка, убиваясь в тоске смертной, прося о спасении и наводя ужас на людей, боящихся по ночам даже близко подходить к страшному месту, прозванному Чертовым городищем.

Существует в народе поверье, что если кто из мужчин, чистых сердцем, храбрых русских витязей, отважится в час полуночи подойти к скрытой могиле Любаши на стонущий голос ее и, когда она покажется из-под земли, накинет ей на шею потерявшийся крест, тому и владеть дивной Люба-шиной красотой. Но до сих пор такого витязя-храбреца на Святой Руси не отыскалось и пресветлая, чистая красота — правда, воплощенная в грешное тело заколдованной Любаши, — никем не вызволяется на привольный простор, а стонет и убивается в тяжком заточении о потерянной жизни…

Виктор Севский

ИГНАТОВ БУГОР

(Донская легенда)

Из донских Раздор мимо азовских стен темными ночами пробирались на долбленках в море донские казаки. Мимо шуршащих камышей тихо пробирались в открытое море и шарили около берегов турецких. Встретится в море турецкий купец и не ждет пощады. И ковры, и золото, и самоцветные камни складывались на дно большой атаманской лодки и сплавляли в родные Раздоры и другие станицы, приютившиеся у задумчивого Тихого Дона. Удал был старый казак Казан. Знал он прекрасно турецкие берега, знал богатые села турецкие и не раз он побывал в самом Синопе, что шумел и гремел на все Черное море.

Много казаков за Казаном ходило. Знали, кому голову доверить. Стоило ему гукнуть, как загремят весла на Дону и поползут по реке утлые лодочки. Стар был Василий Казан, но не было морщин на его лице. Только шрамы одни. Да ведь шрамы не в счет, со шрамами на майдане заметнее будешь. Бороду брил Василий, но в усах, черными жгутами лежавшими на губе, вилась седина. Как-то сказал Василий старому раздорскому попу:

— Хочу на ризу Богородице жемчугов привезти.

Знает поп Василия. Грозит пальцем:

— Али за Зулейкой соскучился?

— Много их у меня было, было из-за одной лицо морщить. Что скучать за одной, коли другие еще будут.

Сказал Василий, что попутчиков ищет. Зашумела улица. Пестрой толпой спустились к реке.

— Едем!

Взглянул Василий на попутчиков.

— Хватит ли золота на всех молодцов?

— Не хватит — еще съездим.

— И ты, Игнат, едешь?

— Еду, Василий Данилыч.

— А Марья не плачет?

— Девичьи слезы — роса, больше в Дону воды будет.

— Ладно, дело твое.

Перекрестил поп уходящие лодки и пошел домой.

— Ой, иссохнет девка за Игнатом, — сокрушался старый казак. — Много ихней сестры видал, все одинаковы, что турецкие, что полячки, что татарва проклятая — слезы льют ручьями, любят нашего брата жарко. Но Марья Игнатова всех превзошла. От Бога такая любовь.

Хмурится Игнат. Тревожит его сердце атаман, жжет своими словами. И поехал он ради Марьи, чтобы были у нее перстни золотые с зелеными камнями, чтобы были у нее сережки аметистовые.

— Пойте, ребятушки, пока мимо родных мест проплываем. Дальше к турецким берегам приумолкните, — не спят басурмане, смотрят глазами зоркими за рекой и за камышами: не покажется ли лодка казачья?

Поют казаки. Кланяются им вербы старые встречные, ласково шепчет и приветливо побережный камыш, птица небесная славит их удаль казачью.

Щедрую добычу море послало казакам. Везли купцы турецкие в Азов и шали прекрасные, и ковры пушистые с разводами по зеленому полю, а камней разноцветных и не счесть. Черпает воду атаманская лодка, добычей груженая. Вот-вот затонет. Но не камням рад атаман, не коврам заморским, а красавице-дочке паши синопского, что ехала в Азов к знатному дяде. Не для Василия Казана она наряжалась. Не для Василия тело нежное холила и чадрою лицо от лучей солнечных и мужских взглядов закрывала.

А досталась Василию.

Увидал ее Василий и за ус черный с седым волосом на подуснике взялся.

— Отплывайте, ребятушки, в родные Раздоры. Жемчуга и аметисты лучше попу на церковь отдайте, пейте и атамана вспоминайте. Погуляет он с турчанкой и воротится домой.

— Опасно, атаман, как бы тебе из-за басурманки не погибнуть.

Видывал виды Василий Казан и знает, как с турчанкой обращаться.

— Больше ночи не стану валандаться! Я на берег с ней сойду, а Игнат меня в лодке подождет.

Тихо ударили веслами казаки и уплыли. Снес старый Василий на берег турчанку, остался Игнат в лодке.

Долго лежал на ковре Игнат и на небо глядел. Звезды считал и Марью вспоминал. Заснул. Целовала его луна в уста бархатные. Пробралась в густые камыши и ласкает Игната. Колышется грудь казачья молодая. Чудится, будто Марья целует и по лицу нежной гладит рукой. А когда луна ушла за голубые тучи и солнце раннее показалось, проснулся Игнат. Долгая ночь атаманская. Не натешился при луне, надо ему и солнце позвать в свидетели своей радости. Сошел на берег Игнат, из камышей выбирается. Ступает тихо, чтобы не спугнуть любовь атаманскую. Вышел в луг и по траве высокой зеленой идет. Слышит стоны, близкие и знакомые.

— Никак атаман стонет!

Подошел к вербе одинокой, старой, дуплистой. Видит, сидит атаман, опустив голову.

— Василий Данилыч! Что с тобой?

— Ты, что ли, Игнат?

— Я, Василий Данилыч. Простите, что потревожил вас и от лодки уйти осмелился. На стоны ваши пришел.

— Спасибо, Игнат, спасибо! Пропал бы я без тебя собачьей смертью. Ты посмотри на своего атамана!

Нагнулся Игнат и отпрянул назад. Вместо глаз у Василия кровавые пятна, кровь запеклась в глазных впадинах.

— Турки ночью пробрались по берегу и поймали меня. Отняли девку, а мне кинжалом глаза выкололи. Отомстил Гасан-Али, отвел свою душу за любимую жену. Старые у нас с ним были счеты!

— Что же делать-то будем, атаман? — спросил Игнат.

— Есть у меня к тебе просьба великая. Отвези меня под Раздоры, Игнат, и оставь на бугре. Посижу я на нем, воздухом степным надышусь я, звон колокольный послушаю да брошусь на сердце к батюшке Дону. Он меня похоронит!

— Ехали бы в Раздоры, Василий Данилыч. Мы бы тебя, атамана нашего, покоили, а потом сели бы в лодки и отомстили туркам за обиду твою.

— Стыдно, Игнат, мне в Раздоры ворочаться. Засмеют старые казаки. Скажут, из-за девки света не видит старый Василий Казан.

Вырезал Игнат посох Василию и довел до лодки. Обмыл ему лицо, завязал чистою тряпкою и на весла сел.

Плыли день, плыли два и на третий показался бугор, что около Раздор высится. Зеленеет бугор, как коврами, травой устланный. Слезли с лодки и пошли на бугор. Сел Василий Казан на бугре и к звону колокольному, что ветер из близких Раздор приносит, прислушивается. Плачет старый атаман. Оставил его Игнат одного, сам в сторонку отошел. Следит за слепцом. Видит, вдруг поднялся атаман, посохом впереди себя шарит и к обрыву идет. Подошел, к ропоту волн речных прислушивается. Водит посохом над бездной.