История одного города. Господа Головлевы. Сказки - Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Сочувственно отнесся к «Истории одного города» И. С. Тургенев, опубликовавший благожелательную статью об «Истории» в лондонском журнале «The Academy» (1 марта 1871 г.), в которой ставил Салтыкова-Щедрина в ряд крупнейших европейских писателей-сатириков: «Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала. Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет… Часто… автор дает полную волю своему воображению и доходит до совершенных нелепостей… В Салтыкове есть нечто Свифтовское…» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. 14. М.—Л., «Наука», 1967, с. 252–253).
«История одного города», эта «странная и поразительная книга» (Тургенев), до сих пор при общем верном понимании ее остается до некоторой степени неразгаданной в своих деталях. Это касается и частностей исторических, это касается и финала книги. В щедриноведческой науке грозное «Оно» трактуется по-разному: одни ученые видят в этом наступление «морового царствования Николая I», ссылаясь на слишком мрачный образ и на «Краткую опись», по которой в Перехват-Залихватском можно угадать самого Николая I. Но, вероятно, ближе к истине те, кто видят в этой торжественно-мрачной картине историческую неизбежность краха глуповского самодержавия, тревогу писателя и веру в будущее, в избавление от «ига безумия», его пророческое предсказание необходимости революционного свержения царизма. (Подробнее о различных точках зрения на финал «Истории одного города» см. т. 8., примечания на с. 545–547.)
В январе 1869 года, размышляя о «практических последствиях крепостного права» и предвидя связанные с ним «затруднения в будущем», Салтыков-Щедрин писал в «Признаках времени»: «Хотя крепостное право, в своих прежних, осязательных формах, не существует с 19 февраля 1861 года, тем не менее, оно и до сих пор остается единственным живым местом в нашем организме. Оно живет в нашем темпераменте, в нашем образе мыслей, в наших обычаях, в наших поступках. Все, на что бы мы ни обратили наши взоры, все из него выходит и на него опирается. Из этого живоносного источника доселе непрерывно сочатся всякие нравственные и умственные оглушения, заражающие наш воздух и растлевающие наши сердца трепетом и робостью… А еще говорят, нет крепостного права! Нет, оно есть; но имя ему — хищничество» (т. 7, с. 135–136). Таков был основной итог, с которым Салтыков-Щедрин подошел к порогу следующего десятилетия. Отмена крепостного права и другие реформы 60-х годов лишь проложили дорогу быстрому росту капиталистических отношений в стране, свободе буржуазного предпринимательства, принявшего, по наблюдению писателя, самые хищнические формы. Основной же вопрос, вопрос о судьбе человека, «питающегося лебедой», как именовал Салтыков-Щедрин широкие трудящиеся массы, не только не был решен, но их угнетение приобрело еще более изощренные формы. Погоня за рублем настолько широко захватила все сферы жизни общества, что даже нравственные идеалы оказались в руках «современных проворных людей, которые, с хладной пеной у рта, даже любовь к отечеству готовы эксплуатировать в пользу продажи распивочно и навынос» (т. 13, с. 537). Именно художественному анализу этих черт современности посвятил Салтыков-Щедрин свое творчество в 70-е годы. В частности, в цикле «Благонамеренные речи» он продолжил «исследование тех нравственных и материальных ущербов, которые несет человеческое общество благодаря господствующим над ним призракам» (т. 11, с. 21). В известном письме к Е. И. Утину от 2 января 1881 года писатель пояснил эту мысль: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются. На принцип семейственности написаны мною «Головлевы».
Первые главы будущих «Господ Головлевых» были напечатаны в «Отечественных записках» в октябре 1875 — мае 1876 годов в составе цикла «Благонамеренные речи». Первоначально Салтыков-Щедрин не собирался продолжать тему «Семейного суда», но очерк был встречен читателями с таким интересом к дальнейшей судьбе его героев, что у Салтыкова-Щедрина появилось желание написать для «Благонамеренных речей» еще несколько рассказов о головлевском семействе. Среди многих доброжелательных отзывов, благотворно повлиявших на это решение, надо прежде всего назвать имя И. С. Тургенева: «…Невольно рождается мысль, отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением?.. — спрашивал Тургенев Салтыкова-Щедрина в письме от 28 октября/9 ноября 1875 года. — «Семейный суд» мне очень понравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения — описания подвигов «Иудушки» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. XI, с. 149).
Мысля поначалу головлевские рассказы лишь частью публицистического цикла, Салтыков-Щедрин оказался теперь перед иной, сложной художественной задачей. Работая над «Выморочным», он пишет И. А. Некрасову: «Боюсь одного: как бы не скомкать Иудушку. Половину я уже изобразил, но в сбитом виде, надо переформировать и переписать. Эта половина трудная, ибо содержание ее почти все психологическое» (письмо от 9 июля 1876 г.).
Салтыков-Щедрин создавал «Головлевых», поддерживаемый одобрением и творческим участием многих литераторов. Алексей Жемчужников писал ему 28 сентября 1876 года о «Выморочном»: «Скажу вам, что я в восторге от Вашего Иудушки. Он, по моему мнению, одно из самых лучших Ваших созданий. Это лицо совершенно живое. Оно задумано очень тонко, а выражено крупно и рельефно. Вышла личность необыкновенно типичная. Она меня очень интересует. В ней есть замечательно художественное соединение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом. И эти два, по-видимому, противоположные, элемента в нем нераздельны. Хотелось бы продолжать смеяться, да нет, нельзя; даже смеяться жутко — он страшен». А в конце декабря Салтыков-Щедрин получил письмо от И. А. Гончарова (от 30 декабря 1876 г.), также очень заинтересованного новым психологическим типом Иудушки. Гончаров высказал предположение о конце, который постигнет Иудушку: «Вы правы, говоря, что у него должен быть свой Седан, именно Седан — в смысле только конца… Поэтому он и не удавится никогда, как Вы это сами увидите, когда подойдете к концу. Он может видоизмениться во что хотите, т. е. сделаться все хуже и хуже… но внутренно восстать — нет, нет и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет!.. Ведь нанести себе удар ножом, пустить пулю в лоб — это значит все-таки сознать какой-нибудь ужас своего положения, безотрадность падения, значит почувствовать в себе утробу — нет, в такой натуре — ни силы на это нехватит, ни материалу этого вовсе нет!» Но Гончаров не смог провидеть в Иудушке такие глубины, какие открыл в нем Салтыков-Щедрин.
Лишь четыре года спустя читатели познакомились с последней главой головлевской хроники, «Расчет» (первоначально писатель назвал ее «Решение»), опубликованной в майском номере «Отечественных записок» за 1880 год. В том же году появилось отдельное издание романа, заставившее всех утвердиться в мнении, что в русской литературе открыта новая страница, автору которой удалось подняться на высоты, ранее доступные, пожалуй, только Гоголю.
Еще знакомясь с первыми головлевскими рассказами критика сравнивала их с романами Золя, а Иудушку называла русским Тартюфом (это мнение писатель сам опроверг на страницах романа, см. стр. 285 наст. изд.), но трагический исход, к которому привел Салтыков-Щедрин Порфирия Головлева, пробуждение человечности в Иудушке (когда уже ничего не осталось для него, кроме гибели) означали рождение принципиально нового художественного типа в мировой литературе.
Сам писатель подчеркивал жанровые особенности «Господ Головлевых». В то время как Лев Толстой, Тургенев искали опору и утешение в дворянской семье, для Салтыкова-Щедрина дворянство давно уже было исторически «умирающим», а принцип «семейственности» был уже потерявшим силу «призраком» (в чем с ним с горечью солидаризировался автор «Братьев Карамазовых»). «Роман современного человека разрешается на улице, в публичном месте — везде, только не дома; и притом разрешается самым разнообразным, почти непредвиденным образом», — отмечал Салтыков-Щедрин в 1869 году (т. 10, с. 33), объясняя необходимость появления нового, «общественного романа». Впоследствии он скажет: «У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может; собственно, это идет со времени Бальзака; ранее любовная завязка не составляла необходимого условия романа, например, «Дон-Кихота». Я считаю мои… «Господа Головлевы»… и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1957, с. 184).
